И он уехал в Сэндвич.

На следующий день королева спросила о нем и услышала, что он на пути в Голландию. Она послала за ним.

Он уже готовился сесть на корабль, когда погоня настигла его. Поначалу он отказывался возвращаться, но ему было сказано, что в таком случае его привезут обратно силой, чтобы выполнить приказ королевы. Он вынужден был подчиниться.

Когда он вернулся, королева ласково приняла его. Она поругала его и сказала, что он поступает глупо и негоже оставлять двор без ее разрешения.

В течение нескольких дней он вновь был в фаворе.

Ему везло, моему своенравному сыну. Если бы он только пользовался этим! Но мне казалось, он специально показывает свое презрение к милостям, даруемым ему. Если кто-то когда-то и искушал судьбу, то этим человеком был Эссекс.

Одним из сильнейших его желаний было мое признание при дворе. Он знал, как я этого хотела, и видел, что Лейстер не в силах был устроить это. Думаю, он стремился в конечном счете доказать, что сможет добиться того, чего не добился его отчим.

Для меня было непроходящей досадой, что я не входила в круг королевы. Лейстера не было уже десять лет. Теперь не было причин, по которым мое присутствие было бы ей неприятно. Я была семейной пожилой женщиной, и могла же она забыть наконец, что когда-то я вышла замуж за ее «милого Робина».

Я дала ей фаворита в лице сына. Могла бы она понять, что, если бы не я, то некому было бы услаждать и в то же время огорчать ее, как услаждал и огорчал Эссекс. Но она была мстительна. Сын мой обещал, что однажды он сведет нас. Он рассматривал как оскорбление то, что она отказывалась примириться со мной, и это было для него вызовом и стимулом.

Он был теперь ее секретарем, и она не упускала его из виду. Люди понимали, что могут добиться своих целей через этого молодого человека, которого она обожала.

Однажды он приехал ко мне в состоянии большого возбуждения.

– Приготовьтесь, миледи, – закричал он, – вы едете ко двору.

Я не могла поверить:

– Это правда? – спрашивала я. – Она примет меня?

– Она сказала, что будет проходить из кабинета в Зал присутствий и, если ты будешь в галерее, она увидит тебя.

Да, встреча была очень формальной, но то было начало, и я была возбуждена. Моя долгая ссылка заканчивалась. Эссекс настоял на своем, ибо она не могла ему ни в чем отказать. Я вспоминала, как она смеялась над моими комментариями в прошлом, а теперь мы стали старше, и могли бы с ней беседовать, обмениваться воспоминаниями, а «кто прошлое помянет – тому глаз вон».

Я часто думала о ней. Я видела ее многие годы, но никогда – близко. Я видела ее проезжавшей мимо в экипаже, величественную королеву и одновременно женщину, нанесшую мне поражение. Мне хотелось быть с нею близко, потому что лишь возле нее я чувствовала пульс жизни. Я скучала по Лейстеру. Да, я разлюбила его в конце жизни, но без него жизнь для меня потеряла цвет и вкус. Мы смогли бы компенсировать друг другу потери. Да, у меня был Кристофер – добрый, преданный, молодой, который все еще считал своей удачей женитьбу на мне. Но я постоянно против воли сравнивала его с Лейстером, а какой мужчина мог бы сравниться с ним! Но то не вина Кристофера, что я не видела в нем того, что было в Лейстере. Дело было в том, что я была любима самым выдающимся мужчиной века, и в том, что она, королева, тоже любила его. И только теперь, когда я потеряла его, я могла бы вновь ощутить вкус жизни только в кругу королевы: пусть она смеется со мной, пусть дерется со мной, но только пусть вновь придет в мою жизнь.

Я была переполнена возбуждением – я вновь буду при дворе. Королева значила так много в моей жизни. Она была частью меня самой. Она была растеряна и одинока без Лейстера, так же, как и я. Даже если я полагала, что разлюбила его, теперь это не имело значения.

Я желала говорить с нею; мы были две ревнивые в прошлом женщины, но теперь слишком старые для ревности. Я хотела, чтобы она вспоминала при мне те дни, когда она, молодая, любила Роберта и думала о браке с ним. Я желала услышать от нее самой, что она знает о смерти первой жены Роберта. Мы должны были быть вместе. Наши жизни были столь тесно сплетены (и втройне сплетены с Робертом Дадли), что только между собой мы могли бы делиться секретами.

В назначенный день я оделась с большой тщательностью, не пышно, но скромно – то был стиль, который я желала передать. Я должна была показаться ей покорной, благодарной, а также выразить мое удовольствие от общения с нею.

Я прошла на галерею и стала ждать. Были люди, что узнавали меня и бросали на меня удивленные взгляды. Проходили минуты. Она не появлялась. На галерее поднялся шепот, в мою сторону бросали взгляды. В конце концов на галерею взошел один из ее пажей и сказал:

– Ее Величество не будет проходить по галерее сегодня. Мне стало плохо от разочарования. Я была уверена: она знала, что я буду ждать ее, и поэтому не пришла. Позже приехал Эссекс. Он был расстроен.

– Я знаю, что ты не видела ее. Я сказал ей, что ты ждала и уехала разочарованная, но она ответила, что чувствовала себя сегодня нехорошо и что еще будет время встретиться.

Ну что ж, подождем.

Неделю спустя Эссекс опять так настаивал, что королева согласилась увидеться со мной, когда она будет проходить из дворца в свой экипаж. Она сказала, что поговорит со мной. Это было все, чего я желала. Тогда я смогла бы просить разрешения появиться при дворе.

Эссекс страдал от лихорадки и лежал в постели, иначе бы он сопровождал королеву и моя задача была облегчена. Однако я не была новичком в обычаях двора, и, одевшись, как я думала, наиболее подходяще, а также прихватив с собой алмаз из того запаса, что остался у меня после уплаты всех долгов Лейстера, я поехала во дворец.

Опять я ждала в передней, где собирались те, кто жаждал слова королевы, сказанного мельком, либо ее взгляда, но по прошествии некоторого времени начала подозревать, что все опять повторится вновь, и была права. Экипаж был отозван, и было заявлено, что королева решила сегодня не выезжать.

В гневе я вернулась к себе. Я поняла, что она решила не принимать меня. Она применяла по отношению ко мне ту же уловку, что и по отношению к своим высокопоставленным женихам. Можно было продолжать надеяться, продолжать пытаться искать встречи с ней и на каждом шагу сталкиваться с неудачей. Я слышала, что мой сын, услышав об отложенном выезде, пошел к королеве уговаривать ее не разочаровывать меня вновь. Но она была непреклонна. Сын надулся и вернулся к себе, заметив королеве, что раз его самые невинные просьбы не удовлетворяются, он предпочел бы просить отставки.

Наверное, это заявление произвело на королеву впечатление, потому что вскоре он принес послание королевы, в котором сообщалось, что она примет меня наедине.

Это был триумф! Как я жаждала поговорить с ней, просить ее дружбы, сидеть возле нее, возможно. Как это отличалось от слова, сказанного на ходу!

Я надела голубое шелковое платье, мягкий кружевной воротник и светло-серую бархатную шляпу с голубым пером. Я была одета, по моим соображениям, и к лицу (ибо я не желала дать ей понять, что совсем нехороша теперь) и скромно.

Войдя во дворец, я уже ждала, что она найдет какую-нибудь причину, чтобы не принимать меня. Но нет, на этот раз мы встретились лицом к лицу.

Это был момент моего торжества. Я опустилась на колени и оставалась г-ж, пока не почувствовала на своем плече ее руку – она давала мне знак подняться. Я встала, и мы встретились взглядами. Я знала, что она разглядела каждую деталь моего лица и наряда. Я не могла подавить в себе удовлетворения: я видела, как она постарела. Даже тщательный туалет, легкий налет румян и рыжий парик не могли скрыть этого. Ей было за шестьдесят, но фигура ее оставалась стройной, а осанка – горделивой. Она была в белом, излюбленном теперь ею цвете, с украшениями из жемчуга. Она подняла руку, и свободный рукав упал, показывая пунцовую подкладку. Она всегда любила показывать свои изящные руки. Белые и до сих пор прекрасной формы, они выглядели деликатными, изящными, хотя были увешаны бриллиантами.