— Спроси: что ты мне дашь? — Император торжествовал.

— Мне ничего не нужно, — торопливо сказал царёк. — Только имперское гражданство и права наместника. Мне придётся жить в Столице…

— То есть это ты хочешь жить в Столице, — Император ухмыльнулся.

— Да, хочу, — просто сказал царёк. — Что мне делать в лесах? Я достаточно отёсан, чтобы существовать в цивилизованном обществе. Скромные средства…

— …которые у тебя есть. Ты ограбил своё племя, и приехал ко мне. Часть средств пойдёт в имперскую казну как дань. Часть останется тебе. На это ты сможешь прожить в Столице года полтора-два, если не роскошествовать. Я дам тебе пять имений и владение на Побережье. Ну и военная помощь твоему народу. Против народа Тонга.

— Благодарю, Великий, — склонился царёк. Император понял, что он и не рассчитывал на большее. Те, другие, кто стоял на его месте, обычно хитрили, пытались льстить или торговаться. Этот последний оказался, по крайней мере, самым честным.

5462 год до н. э. Императорский дворец, Приёмный Зал

Гонец был смущён и напуган: он знал, что несёт дурные вести, и боялся гнева Монарха. Тот, однако, уже был осведомлён о случившемся. Его интересовало только одно: кто возглавил мятеж.

— Значит, вот так? Жаль, он был очень талантливым молодым военным, — только и сказан Император, когда ему назвали имя главаря бунтовщиков. Как он и предполагал, это был заместитель начальника гарнизона. Ничего страшного, думал Император, бунт в мокрых лесах Чгангвы обречён. Через несколько месяцев можно будет двинуть войска, а через полгода вожаки мятежа (или то, что от них останется) лично познакомятся с тупыми кольями, вбитыми на Чёрной площади Столицы.

Он ещё не знал, что от Шестого и Пятнадцатого Соединений уже два дня как не приходят вести, что несколько линейных кораблей самовольно покинули Хрустальную Бухту, и что началась эпоха гарнизонных восстаний.

5379 год до н. э. Восточный залив

…Колдун закончил свои приготовления и начал магическую песню. Матросы в ужасе закрывали уши руками, чтобы не слышать древние страшные слова. Лишь Император Рандж-па Пятый стоял с опущенными руками: он и без того ничего не слышал после страшного взрыва, уничтожившего Столицу. Он смотрел назад, туда, где уже поднималась буря.

Кто-то тронул его за плечо. Немой слуга держал в руке ящичек с драгоценностями. Это было всё, что удалось захватить с собой перед бегством. Никто не предполагал, что Император осмелится выйти в океан на смешном церемониальном судёнышке под парусами. Однако, никто не предполагал и того, что задумал Император.

Император взял ящичек, и бросил его в воду.

Колдун продолжал петь, но его голос уже тонул в рёве поднятого им ветра. Он воздел худые чёрные руки, обожжённые атомным огнём, к бушующему небу, где кружился вихрь.

— Проклинаю землю, — неслышно, одними губами, сказал Император. — Проклинаю землю, предавшую нас. Да не будет ей отныне покоя.

С закрытыми глазами он видел пробуждающиеся на дне моря вулканы. Гигантские волны, накрывающие побережья, рушащиеся горы, и ревущие валы, и затопленные селения, и трупы, кружащиеся в водоворотах, и море, море, море на месте суши. И он чувствовал, что его проклятие сбудется.

— Да погибнет мир, если он не мой. Да погибнет мир, если он не наш. Да погибнет мир, — шептал Император.

— Мы возвращаемся к тому, чем были. Ауумуретх'ад дооооб. Мы — странники по морям. Ауумуретх'ад дооооб. Мы возвращаемся в море. В море, из которого мы пришли. Да будет так. Вечно, — пел колдун, вплетая в слова заклинания.

Поднималась буря.

1620 год н. э. Атлантический океан. Борт корабля "Mayflower"

— Смотрите, смотрите! Это он!

— Действительно, какое-то судно… Не может быть.

— Плохая примета… Неужели всё-таки он?

— Он идёт против ветра!

— Позвольте мне трубу…

— Джентльмены, по моему скромному мнению, это относится к тем вещам, которые не должны нас занимать… даже если это и в самом деле "Летучий Голландец".

Древний корабль, окружённый ореолом бури, пропал за чертой горизонта.

2015. Пустыня Негев.

В Рабочем Зале, как всегда, стоял тяжелый шум — как будто шел дождь. Свежая кровь стекала по рогам жертвенника и падала на мраморный пол. Жертвоприношение было почти завершено: двое молодых служителей, стоя по щиколотку в жиже, забивали последнего телёнка. На другом столе лежало человеческое тело, покрытое набухшей от крови тряпкой. Ночью Огонь был неспокоен, и пришлось использовать заключённых. Теперь камеры были пусты.

— Мы больше не можем вас покрывать, — неприятный голос премьера оторвал Первосвященника от его мыслей. — Когда-нибудь это всё равно вылезет наружу. И нас просто сметут. Если кто-нибудь узнает…

Первосвященник грустно улыбнулся.

— Слова, слова, слова. Если бы Огню нужны были наши слова, я бы всю жизнь провел вот здесь, на коленях, за молитвой. Но Огню не нужны наши молитвы. Ему нужна кровь. Кровь, в которой душа. Больше ничего.

— Мы не можем давать еще людей. Используйте животных. Сколько хотите. Увеличьте жертвы.

На руку Первосвященнику села муха. Первосвященник стряхнул ее и поморщился.

— Мы уже делали это. Тогда Он начинает требовать ещё и ещё.

— Что значит требовать? — скривился премьер.

— Мы все, работающие здесь, чувствуем Огонь. И я таки Вам скажу, что это неприятное чувство. Понимаете, он голоден. Всегда голоден. Когда он спокоен, мы можем думать, что он сыт, но он всегда голоден.

— Это какая-то чушь… — премьер скривился еще сильнее, будто поел кислого.

— А это не чушь? — Первосвященник показал на жертвенник. — Этому Вас тоже не учили в Оксфорде? Правильно, этому Вас таки не учили этому в Оксфорде. Потому что в Окс…

— Перестаньте паясничать. Я не учился в Оксфорде. Я закончил Иерусалимский Университет.

Первосвященник махнул рукой.

— Давайте не будем морочить друг другу голову. Мне нужно еще людей. Возьмите их где хотите. Иначе всё кончится. Вообще всё. Вы сможете еще раз зажечь Огонь?

— Нет, — помолчав, ответил премьер. — Вы знаете, мы строим ещё одно кольцо, но…

Жуткий, тяжелый рёв откуда-то из-под земли прервал его разглагольствования.

— Это резервные охладители, — сказал Первосвященник неожиданно спокойно. — Огонь проснулся.

Огонь висел в пустоте, удерживаемый Силой. Каждое мгновение он вспыхивал, сжимался, бросался на невидимые стены, извивался, угасал и вспыхивал снова. Силы, удерживающие Огонь в пустоте, были велики, но он был сильнее, и мог их одолеть. Или угаснуть. Он был живой, и он ненавидел жизнь. И он был голоден.

Голод и удерживал его. Время от времени откуда-то сверху, с легкостью проходя сквозь камень, металл и даже сквозь невидимые кольца Силы, прямо в Огонь стекало что-то невидимое — то самое, что растворено в живой крови. Люди называли это «душой». Огонь это никак не называл. Он притягивал это к себе и сжигал это. После этого он успокаивался — на какое-то время.