7
Биржа труда.
— Вы — Пилот? Для Вас есть работа. Полицейскому управлению требуется вертолетчик.
— Спасибо.
Насекомообразная машина стоит на крыше полицейского небоскреба. Пилот в кабине, в маленьком, уютном рабочем мирке. Руки на тумблерах и штурвале. Пилот опробывает машину. Нью-Йорк мельчает, унижается до каменного узора. Сверху не видно ни людей, ни машин. Город неподвижен. Пилот летит.
Кругом бесцветная синь. И неподвижная высота. Там, далеко, замерли, раскинув лапы, белые крабовидные туманности; мертво покоятся ватные, глубокие груды. Небо — как слепок. Но Пилот долго вглядывается в него. И замечает: медленно, незаметно растворяются крабы галактик; и вывернутые горы движутся, оставаясь на месте — движение внутри: взад и вперед, вверх и вниз одновременно, пластами. Как долго надо смотреть, чтоб увидеть жизнь неба!
«Оно не торопится в величественном, созерцающим себя одиночестве… Оно надменно плюет в меня… Зря! Я не слабее тебя, небо! У меня есть Фея! С ней я смогу преступить чрез тебя!»
Но небо давит, вдавливает его в землю. А Фея лежит рядом. Пилот слышит ее дыхание на своей щеке. И он оборачивается к спящей Фее, обнимает, целует ее волосы, глаза, нос, маленький подбородок, ее плечи, низ живота, колени, миниатюрные пальчики ног. Фея сонно отзывается, открывает темные глаза. Мрак в них лучится, затягивает их глубину легкая, светлая тень.
— Я устала, Пилот! Пойдем лучше в кино. «Одна ночь». Миссис Мариам посоветовала.
— Надо покупать билеты.
— Я уже достала билеты.
Пилот молчит. Он больше не оглядывается на небо.
Они на Бродвее, в неприметном, грязном кинозальчике. В таких обычно демонстрируют фильмы с крестами. На экране обезьяноподобный рыжий детина показывает высшую технику. Через полчаса Фее надоедает. Она недовольно шепчет. У детины отваливается красное и склизкое. Он дико кричит, катаясь по полу. Мгновенно синеет экран. Это не экран — окно бездонное вверх. «…смогу преступить через это?! Фея?!..»
Зрители надрывались от смеха…
8
Проходят месяцы. Пилот работает: летает над Нью-Йорком, много думает. Фея завела много подруг. Она стремится скрасить трудные мысли Пилота.
После работы Пилот идет на Бродвей. Ему нравится бродить в толпе. Вообще нравится наблюдать. Вот навстречу ему стремительно двигается юноша: взгляд в глубь асфальта, размашист и быстр шаг — абсолютное самоуглубление. Юноша задевает Пилота плечом.
— Тэн?! Это ты!
— Здравствуй, Пилот!
— Здорово, дружище!
Они обнимают друг друга.
— Как ты оказался здесь, Тэн?
— А как ты, Пилот?
— Ладно, давай зайдем в бар. У тебя есть время?
— Для тебя всегда, Пилот.
Они забираются в дальний угол. Загораживаются дымом. Потягивают через соломку прохладную жидкость.
— Я женился, Тэн.
— В твои то двадцать лет?
— Ты не представляешь, какая она прелесть.
Пилот рассказывает.
— Я рад за тебя!
Открытое лицо Тэна широко, счастливо улыбается, и Пилоту становится хорошо.
— А как поживаешь ты, Тэн?
— Работаю на заводе. Есть еда и жилье. Не на что жаловаться.
— Пишешь стихи?
— Не бросил.
— Прочитай что-нибудь. Как в детстве. Мы забирались в горы, и ты у костра всю ночь читал наизусть Уитмена, Маяковского, Брехта, Неруду, Макграта и Диего.
— Ты помнишь?
— Может быть, лучшее, что осталось от детства.
— Я прочту тебе самое свежее, — улыбнулся Тзн, — ты первый услышишь.
Тэн помолчал немного. Опустил голову. Начал.
— Миллионотелый город
Вцепился в землю — Нью-Йорк!
Я вижу тебя насквозь.
Ты — каменная каша
С вкраплениями живого — Нью-Йорк!
Ты мертв, но внутри тебя жизнь.
Труп, дышаший всеми страстями мира.
Покойник, болящий всеми проблемами мира.
Ты клокочешь изнутри, Нью-Йорк!
На твоих улицах ежеминутно
Насилуют девочек —
Унижают, оплевывают человечность.
Из твоего ООН через планету
Летят призывы о человечности.
Ты любишь себя:
Своих людей, их права.
Твои нищие зарываются в мусор.
Твои подопечные замыкаются на ящики
С экраном,
Уставшими глазами впитывают
Секс и кровь и деньги, деньги.
Все стремятся к счастью — деньги!
О, измордованный Нью-Йорк!
Город людей, живущих собой.
Город — вздыбленная, приправленная смогом,
Бетонная каша.
Все живое в тебе — распухшое мясо.
С людей твоих содрана кожа —
Вывернуто наружу ханжество, тупость, жадность.
Розоватые бесформенные существа в тебе
Любят, убивают, давятся,
Толкаются, бьют.
Все — ради счастья.
Счастья
Розоватого человечьего мяса.
Я тоже лишен кожи.
Вывернуто наружу сердце.
Оно — напротив, налилось кровью,
Плотоядно разевает на меня свою пасть.
С отвращением обрываю
Объединявшие нас сосуды.
Лишенный опоры, падаю навзничь.
Вместо неба вижу нечто громадное
Железно-гладкое
Над Нью-Йорком.
О, Нью-Йорк!
Пилот опустил голову. Помешивает соломкой в бокале.
— Я занялся политикой, — говорит Тэн, — выступаю почти каждый день. На заводах и на улицах.
— Ты коммунист?
— Нет, зеленый. Активист нашего заводского комитета. У нас сколотилась хорошая боевая группа. Приходится сталкиваться с боевиками всех мастей. Интересно и трудно. А сегодня у меня митинг в Гарлеме.
— Я пойду с тобой.
9
«Тэн изменился. Тэн — доброе, наивное, открытое всему миру существо, рождающее чистые стихи. А теперь — этот страшный абсурд. И ненависть… Непонятно…»
Пилота носит в человеческой массе вокруг эстрады. Тэн с эстрады декламирует в микрофон о мире, о бомбе, открыто, любяще смотрит в толпу, оцепленную полицией.
«Сейчас он говорит о другом… Он не вспоминает о мясе… Он паданет навзничь… Он не видит неба… Он теряется… Я не вижу его! Где он? Тэн!»
— Тэн!
Пилот рвется вперед, прорывает сцепленье полицейских рук. Десять шагов пустого пространства. Дальше — парни в блестящих черных комбинезонах. Там — месиво тел. Три комбинезона разбивают прутьями голову Тэна. Пилот летит, выдергивая из кармана пистолет, стреляет в упор, получает свою порцию прутьев…
