Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Сарма тряслась от ярости. А я и не заметил, когда успел отступить к самому спуску, и дальше некуда было отступать, нужно было спускаться. Я уже сделал какое-то движение, то ли ногу занес, то ли прогнулся... но перед глазами возникло лицо девочки из замка в печальной вздернутости бровей, и, как получилось, не помню, не знаю, но, раскрыв рот, стуча зубами, трясясь всем телом, я стал приближаться к камню, на котором меня ждала змея. Вроде бы и был как в бреду, но помню точно, что в это мгновение мелькали в голове мысли, кажется, что вот старуха Васина есть, что лечит от змей, и что если и будет больно, то ведь не всю жизнь, а пройдет время, и боли не будет, и что Юрку кусала змея, и ничего, все прошло, и он живет себе, как ни в чем не бывало!..

Змея смотрела на меня в упор и стреляла язычком. Но скоро я перестал ее видеть, пелена слез закрыла все, и страх, скрутив мое тело судорогой, начал выходить через горло каким-то странным звуком — не то "а... а... а", не то "э... э... э" — в общем, я завыл от страха, а судорога свила правую руку, и рука вопреки страху сама потянулась навстречу змее! Я не видел змеи, я ждал укуса, как удара молнии или чего-то еще страшнее, я не мог отдернуть руку, хотя, кажется, всю силу вкладывал в эту попытку. Но рука тянулась к змее. Я чувствовал, что теряю сознание!

И вдруг услышал громкий хохот Сармы. Я несколько раз моргнул, чтобы сбить слезы, и когда открыл глаза, то увидел сначала свою нелепо вытянутую вперед руку, а затем в нескольких сантиметрах от пальцев руки кривую, высохшую, сучковатую ветку сосны. Никакой змеи не было! Я еще продолжал держать руку и смотрел на нее, как на что-то не мое, а Сарма хохотала еще громче и визгливее. Наконец, вернулась чувствительность руки, и я не без труда согнул ее и прижал к животу, будто она вправду была укушена змеей.

Сарма хохотала и что-то говорила сквозь смех, а я пытался сообразить, как это случилось, что я сам протянул руку змее, пусть даже это вовсе не змея, а палка...

Позднее много раз, когда я вспоминал об этом, уже будучи взрослым, я всегда удивлялся, и приходила мысль, что страх, когда его так много, что в душе не остается ничего, кроме страха, может обернуться своей противоположностью, и это будет похоже на подвиг. И любопытно было, сколько же в истории записано событий под названием подвигов, в действительности случившихся в состоянии абсолютного страха! Ведь вот сейчас, когда я уже взрослый, я все же с трудом могу представить такую ситуацию, в которой я добровольно подставил бы свою руку под укус змеи. Как-то очень хочется надеяться, что жизнь не представит мне такого нелепого и неприятного случая! Но ведь несерьезно было бы сказать, что в детстве я был смелее, чем сейчас!

Ну, что бы там ни было, а было так: Сарма хохотала, а я стоял у камня и держал руку на животе.

— Иди сюда! — приказала старуха, и я пошел к ней, просто подчиняясь приказу, и остановился около нее, ни о чем не думая и лишь ощущая подступающую к горлу тошноту.

— Ну как, — насмешливо спросила Сарма, — не разорвалось на части твое сердечко? Сгибаются ли коленки?

Я не ответил. Насмешка не трогала меня.

— Ступай домой! — сказала Сарма. — Считай, что сегодня ты впервые прожил день настоящей жизни! Сегодня с тебя хватит!

Слова эти были сказаны незнакомым тоном, но обрадоваться этому у меня не хватило сил.

— Иди! — повторила Сарма. — Я сама закрою вход в замок.

Смысл ни одного из этих слов не дошел до меня, даже лень было подумать: какой вход? в какой замок? Я повернулся, подошел к спуску, сел на уступ и сполз с него и потом так же, кажется, не спускался вовсе, а сползал со скалы до самого подножья. Медленно брел по дороге к поселку, не доходя, свернул в кусты, лег на траву и пролежал там до вечернего холода.

Мама несколько раз пощупала мой лоб, когда я лег в постель, сунула мне градусник, долго рассматривала его потом, долго стрясала, тревожно глядя на меня.

Утром они с папой говорили на кухне о том, что я опять очень плохо спал и кричал во сне о каких-то змеях. Упоминание о змеях не встревожило и не всколыхнуло меня. Я чувствовал вялость и долго провалялся в постели. Потом, после завтрака, пошел на Байкал, разыгрался с мальчишками и вошел в норму. Но только почему-то всякий раз, как только вспоминал о Мертвой скале, гнал от себя это воспоминание.

Так было и на следующий день, и я весь день провел в воде с мальчишками, уже почти привыкнув к температуре воды, хотя, может быть, и чаще, чем другие, подбегал к костру на берегу. Когда прошло еще несколько дней, однажды я подслушал разговор мамы с отцом о том, что та ночь, когда я кричал во сне о змеях, была для меня "критической", и что теперь я уже лучше выгляжу и вообще поправляюсь. Мама и папа были довольны, хотя я начисто забыл, где лежат учебники и книги.

5

Мы с Юркой чинили наш плот. Ночью был сильный Баргузин, плот выкинуло на камень, и две шпалы лопнули в местах крепления. Мы сначала всякими самодельными рычагами вытаскивали скобы, потом вколачивали их в новых местах, затем связывали проволокой треснувшие шпалы. И еще долго возились, стаскивая плот с камней на воду, когда прибежал Валерка и сообщил, что умирает Белый дед, то есть дед Генки-лодочника, что вызвали врача из Слюдянки и он должен приехать на дрезине.

Мы промчались по берегу к Генкиному дому. Около дома уже было много людей, сам же Генка сидел на борту лодки на берегу растерянный, с опухшими губами и красными глазами.

— Живой еще? — спросил Юрка.

Генка шмыгнул носом, сверкнул глазами.

— И будет живой! Наша врачиха ничего не понимает! Вот приедет доктор из Слюдянки и скажет всю правду!

— Может, старуху Васину позвать, она же это... ведьма!

Генка замотал головой.

— Не! Она не придет!

— Почему? — спросил я.

— Не придет! — уверенно сказал Генка. — Она моего деда всю жизнь ненавидит!

— Врешь! — насупился Юрка. — Она всем помогает!

— Всем, а деда ненавидит!

— За что? Что он ей сделал?

— Ничего не сделал! Ненавидит, и все!

На крыльце дома показалась женщина, Генкина мама. Она села на ступеньку, закрыла лицо руками и, наверное, заплакала. Генка засопел еще сильнее.

Из дома вышла еще одна женщина и сказала хмуро:

— Дело-то какое! Просит, чтоб старуха Васина пришла!

"Правильно! — подумал я. — Знает дед, кто ему поможет!"

Генкина мать покачала головой.

— Не придет!

— Не придет! — согласилась другая женщина.

— Ведь умирает же! Как это она не придет! Не может быть!

Я такого не мог понять и уже подумал, не сбегать ли мне за ней, я знал, где она живет, но вдруг услышал удивленный шепот:

— Идет! Надо же! Будто услышала!

Я от радости чуть ни запрыгал на месте. Я знал, что она придет. Она мне сразу понравилась, эта старуха! Хотя змею от Юрки она совсем зря спасала!

Все поздоровались с ней и расступились. Генкина мать пошла вслед за ней. Никто ничего не сказал. Мне так было интересно узнать, как она будет лечить деда, что я готов был кинуться за ней в дверь. Но меня, конечно же, не пустили бы. Я метнулся туда-сюда, обежал дом, заглянул в одно окошко, в другое — и увидел Белого деда. Он лежал на кровати или полусидел, облокотившись на несколько больших подушек. Лицо его было какого-то серо-зеленого цвета, он тяжело дышал и в левой руке сжимал край простыни.

Я видел, как вошла старуха Васина и как вошедшая вместе с ней Генкина мать сразу же вышла из комнаты. Я уперся ногами в завалинку, руками вцепился в наличник и, всунувшись в окно только носом и одним глазом, замер, затаив дыхание.

— Ты пришла, Анюта! — сказал хриплым голосом дед, и я сначала подумал, что он бредит, и лишь потом догадался, что Анюта — это имя старухи. И как это было чудно! Наверное, никто не знал или все забыли, как ее звали, потому что все звали ее только старухой Васиной.

— Пришла! — ответила она тихо и села на стул около кровати деда. В руках ее ничего не было, и было непонятно, как она собиралась лечить!

21
{"b":"121494","o":1}