Да «тюремщики» больно-то ее и не уговаривали. Раза два-три сокликнули: желаешь, мол, так выпустим, а потом заложили окна горбылями, дверь замком да ломом, караульщиков наставили и сами недалече присели ждать, когда поп в себя воротился да объяснит им, пошто он под заплот свалился да какое в том Матвеево значение?
- Чем его Лешня так уж из себя выбил, что батюшка Ларивон очухаться никак не соизволит? - стали они, ожидаючи, гутарить меж собой.
- А ить душа-то Ларивонова тожить, должно, бродит гдей-то, шатается без хозяина.
- Ну, ты и сравнил... водку с квасом. Ить Ларивонова душа наверняка с богом теперь беседу ведет; должно быть, решается меж ними, как с Матвеем поступить...
- А вдруг да царь небесный батюшкину душу при себе пожелает оставить? Что делать тогда будем?
- Тогда чо, тогда быть Лешневой избе да под красным петухом.
- А со Славеной как? Вот сколь ее перевернуло-то, бедную, за одну ночь. Выходит, что она сном-духом не знала о сыновних с нечистой силою шашнях:
- Получается, что не знала.
- И кто ж тогда примет на себя такой грех - губить огнем безвинную?
- Иного выхода нет. Ить ее и трогать-то еще никто не трогал, а уж она заявила: посмейте хоть пальцем до меня коснуться - любого прокляну! Так что сколь медведю овса ни сыпь - не заржет...
- Все это понятно, и правильно, и простимо, - одобрил вывод такой батюшка Ларивон, когда его еле живую душу небесный владыка осторожно воротил хозяину. - Только огнем-пламенем и подобает из Божьего стада выжигать сатанинскую пагубу. Но еще правильней рассудили вы, когда решили подождать меня, посколько случай с Матвеем Лешнею через край особенный! Отчего вы думаете свалился я тою ночью под заплот? Оттого я свалился, что живехоньким увидал второго Матвея Лешню!
- О-ой! Да чо ж это такое?!
- Ой, бьет меня озноб - только крест не спрыгивает...
- Вот вам и «ой» - хоть реви, хоть вой. Потому и получается: сожги мы сейчас одного Лешню, а другой?! Как он на это посмотрит? А? Не примется ли он буйствовать? Ведь он не даст нам тогда никакого житья. Потому нам надобно поступить вот как: надо суметь выманить из тайги двойника, тогда только хвататься за огонь. Согласны?
У нас ведь, как у пацанья в игре: кто не согласный, у того нос красный... А кому охота быть нащелканным по нюхалке? Никому. Так что несогласных нету.
Когда же все оказываются такими сговорчивыми, какая нужда медлить? Айда, робя, удить... в зеленом океане рогатого ерша.
Ею и теперь-то, матушкой сибирской тайгою, блудить не пе-реблудить. А в те задавние времена кормилица наша хвойная всеми краешками ажно под землю подворачивалась. Поиробуй-ка выследи в ней, в необъятной, того, кто прячется; того, кому всякая сосна-стена, всякий кусток-закуток. Только ведь ум задору не отец. Не скажет - сядь, прижми хвост! И поднялась на это жаркое дело целая война мужиков. Ну и что? Да хоть три гурта в стадо, все одно скотина. В горячке-то ум на ум перемножишь? Прям-ка разбежался Лешнев двойник навстречу им - пойманным быть захотел. Рыскать бы мужикам, ватажить по тайге безо всякого толку, может быть, до той поры, покуда в деревне без них бабенки с ребятней не попередохли. Только, слава богу, не случилось такого разору. Не довелось мужикам допартизаниться до последней крайности. И вообще ни до какой войны дело не дошло. Нашумелись вояки у Ларивонова двора, настропалили себя - из-под земли, дескать, черта достанем, побежали по дворам: одеться потеплей, харчи да снасти какие собрать. Тут Сувойкина Анна, та самая, которая погоду криком разогнала, когда Яшка из тайги явился, опять реванула в три голоса:
- Дьявол!
Шквалом крик ее пронесся по деревне, избы пошатнул!
Экое землетрясенье случилось - весь народ наружу повыскакивал. Увидал - не зря Анна блажит. Вот он, идет! Вышагивает серединой улицы. И похож как две капли воды тот дьявол на Матвея Лешню. Такой же точно молодой, статный, огневой да синеглазый... Кто на улицу ни выскочит, тот и занемеет. Даже собаки. Ворона летела, и та рот раззявила да повисла в небе, как на ниточке. Да чего там ворона - батюшка Ларивон выбегнул на паперть и зачаврел, будто муха на пристыве: бери его дьявол за бороду и уводи куда хошь - не трепыхнет даже. Однако же белолицый черт никого даже пальцем не тронул, только сторожей с Матвеева крыльца пришлось ему бережно на бревнышко во дворе пересадить, иначе бы они ему помешали к. арестантам в дом войти.
Может, он так же вот спокойненько сумел бы обратно выйти и невольников за собою в тайгу увести - вряд ли кто шевельнулся бы даже. Только вдруг Славена в распахнутой настежь избе зашлась криком:
- Иннокентий!
«Какой Иннокентий? Какой там ей Иннокентий? - переглянулись меж собою сторожа на бревнышке. - Чего добрым людям голову морочить? Похоже, что и Славена не без греха, коль вздумалось ей дьявола перед деревнею за пропавшего мужа представить».
Такую вот догадку занемевшие караульщики друг у дружки на мордах разглядели, очнулись, спохватились и успели... Успели запереть в глухой избе да всю полностью сатанинскую сходку!
Обрадовались. Давай руками махать, созывать людей: уже все, дескать, миновала опасность. Тащите хворост, да побыстрей! Кто там проворней, беги за огнем!
Завертелось все кругом, завихрилось. Ребятня и та оберемками сушняк волокет-спотыкается. У кого-то уже и огонек в горсти воскрес, дымком задышал...
Поторопились, однако. Поспешили огонек-то раздувать. Пришлось его скорыми пальцами замять на фитильке. Получилось так, что в суматохе никто даже и не заметил, когда это успела Марфа Рептуха вскарабкаться на самый конек Матвеевой избы. Да еще и с топором в решительной руке.
- Кому жить надоело - полезай до меня, волоки меня с крыши...
Это она грозится с высоты.
Кто ж полезет за ней? Всякий знает, что с этой девкою шутки плохи. Даже Сысой, и тот не рискнул попытаться дочку снять, хотя Ундер и подтаскивал его до чердачной лесенки.
Он вообще... Только что бегал, как наскипидаренный - народ подгонял, а тут в ноги тому же народу повалился:
- Помилуйте...
Яшка Ундер тоже захныкал, затоптался, возгри распустил - помилуйте.
Чо уж так унижаться-то? Народ и без того - люди. Кому ж охота наскакивать на такой грех? Отступился от Лешневой избы. Правда, маленько еще погрозился перед Марфою, но никакой пользы от того не возымел да подумал: чего мне тут стоять? Меня ж никаким краем чертовщина эта не коснулась. Интересно ее Рептухе с Ундером решить, пущай решают. А я тут причем? Может, Марфа до весны на коньке прогарцует. И мне, что ли, до туда стоять, башку задирать.
- Давайте-ка, мужики, сами с дурой своею как-нибудь дого-варивайтесь, - хмуро посоветовали Сысою да Якову селяне и разошлись по дворам. - Ужинать охота...
Ну, где ужин, там и ночлег. Повалились советчики в теплые постели свои. Отец Ларивон тоже стоять не остался; скинул рясу и запел носом до петушачьего подпева. Только и сказал он Ундеру с Рептухой:
- Покличьте меня, - сказал, - когда вы тут с Марфою уладите. А то я шибко еще слаб всенощную выстаивать... И ушагал обратно.
Сели Яшка да Сысой в Лешневом дворе на бревнышке, головы до конька вскинули и стали жабами при луне глядеть на поживу да квакать от времени:
- Сла-азь, Марфа. Будет дурить. Сла-азь...
Вот тебе невысокая луна за небо упала, вот тебе и темнота непроглядная поднялась. Облила она черной смолою все небо - звезде не проклюнуться. А тишину накатила такую, что стало слышно, как за Уралом две жабенки одного мужика делят. Интересно.
А в это время калитка Лешневой ограды отворяется, отворяется. И вот те... Входит во двор... Кто бы вы думали? Входит во двор опять Матвей Лешня!
Сысоя Рептуху до бревнышка ужасом прилепило, а Якова, наоборот, будто бы то же самое бревно - да краем своим под зад его лягнуло. Видели б вы его взлет!
С криком «ой» кинулся Яков ловить нового Лешню. Но не довелось Ундеру даже пальцем дотронуться до нового Матвея. Увидел Рептуха Сысой и другим потом рассказал, как от Яшкиного касания заиграл Лешня ярым светом, молниями пошел...
