И он разрешал мне ездить верхом без седла: я до сих пор люблю делать это. Он требовал от меня, чтобы я научилась благородному искусству чтения, но он также понимал, что женщины любят наряды, и позволял мне наряжаться. Видел ли ты нежность в глазах моего отца, когда он встречался взглядом с моими?

Господин Аудун, если бы Господь дал мне выбрать между моим отцом и матерью! Тогда я преклонила бы колени пред Богом и сказала: «Да минует меня эта чаша!» А если бы Он и дальше настаивал, то какой же мне сделать выбор, господин Аудун? Ответь мне, ты ведь все знаешь.

– Ты сама знаешь ответ, йомфру Кристин.

– Господин Аудун, что ты еще мне скажешь этой ночью?

– Йомфру Кристин, прежде чем ты уйдешь к своей служанке йомфру Лив, я хочу, чтобы ты знала, что для меня ты – дочь конунга, и только. Что же скрывается в глубине моего грешного сердца, – это ведает один Господь Всевидящий.

– И иногда я, господин Аудун.

– А теперь ступай к себе, йомфру Кристин.

– Я ухожу одна, господин Аудун. Но знай, прежде чем я уйду, знай что в девичье сердце ведет очень узкая дверь, и лишь избранные удостаиваются чести заглянуть в нее.

Этой ночью, йомфру Кристин, я хочу рассказать тебе о тяжелой битве в жизни твоего отца-конунга, – и о последней. Ты, конечно же, знаешь, что после победы в Фимрейти твой отец стал единовластным правителем в стране, и если он не получил мира в последующие годы, – зато он получил власть. Но мир в стране был главной целью конунга Сверрира, и он настойчиво добивался его. Он был уже не молод. Не мне судить, был ли он счастлив или нет в глубине своей души. Но планы его были обширны: бонды получали от него помощь, развивалась торговля, на места посылались чиновники, чтобы править от имени конунга. И многие из тех, кто прежде восставал против конунга Сверрира, были помилованы. Но теперь врагами его сделались и бонды, и церковники.

Все началось с того, что архиепископ Эйстейн слег и находился при смерти. Возможно, этот мудрый отец церкви давно почувствовал приближение смерти, но молчал об этом. Однажды к конунгу пожаловал гонец со срочным известием: не угодно ли конунгу сей же час отправиться на двор к архиепископу? Сверрир взял с собой только меня. Мы вошли в покои архиепископа Эйстейна. Он возлежал в своей комнате, больной, угасающий, и рукопожатие его было слабым, безжизненным.

Епископ пригласил нас сесть и сказал:

– Мой господин, прости, что я попросил тебя приехать сюда, а не сам, как подобает, посетил тебя в королевском дворце. Мне приходит конец, чего я долго ждал и, конечно же, боялся, хотя мне и следовало бы с радостью встретить тот час, которого никому не избежать. Знай же, конунг, что я давно ненавидел тебя, и даже теперь, когда мне становится иногда легче, продолжаю ненавидеть тебя, конунга Норвегии…

Конунг не проронил ни слова.

Архиепископ вновь заговорил:

– Но, господин мой, всякий раз я уединялся и говорил: «Если владычество Сверрира та чаша, которую мне предстоит испить, то пусть это свершится! Ибо как же я, – слуга Церкви, если не слуга Божий, – могу верить во всемогущество Бога, когда я не верю, что конунг – помазанник Божий? Ты пришел к нам с далеких северных островов, без людей и оружия. Но ты сделался конунгом и остаешься им и по сей день.

Так значит, на то воля Божия? Я склоняюсь перед Его волей. Не могу избавиться от чувства ненависти к тебе, лишь изредка удается заглушить ее. Но знай, что над моей волей стоит воля Божия, и если Он избрал тебя, то и я избираю тебя. Я строил козни против тебя, конунга Норвегии, после того как снова вернулся на свою епископскую кафедру. Поэтому, Сверрир, я прошу теперь у тебя прощения, теперь, когда я стою одной ногой в могиле, и никто не знает, будет ли мне заслуженной карой ад или незаслуженной наградой – рай.

Он откинулся на подушки, и на мгновение почудилось, что смерть совсем близко. Я бросился к нему, но он слабо махнул мне. А потом, собрав все силы, которые еще тлели в этом немощном теле, он откинул одеяло, и мы увидели, что он лежит нагой, буквально в чем мать родила. «Так я хочу встретить конунга Норвегии, – сказал он. – А потом встретить Бога».

Сверрир приблизился к архиепископу и преклонил колени. Архиепископ Эйстейн благословил конунга и попросил у него прощения. Сверрир поднялся и сказал, что и он не всегда поступал с ним по справедливости. «И если ты просишь у меня прощения, – я прощаю тебя, но и ты меня прости».

Умирающий простил его.

Мы покинули архиепископа Эйстейна, и на следующий день он скончался.

Сверрир сказал, что мы должны хорошенько подумать над тем, кого мы хотели бы видеть новым архиепископом в стране. Я подумывал о Торире из Хамара. Но больше всего желал бы я видеть нашего славного друга Мартейна из Англии в роли архиепископа: на него мы могли бы положиться в любой момент. Однако захотят ли каноники церкви Христа избрать того, кто так дружен с конунгом?

– Мы можем подкупить их? – спросил я.

– Наверное, – ответил он. – Но не забывай, что ненависть к конунгу Норвегии глубоко засела в них. И она еще больше от того, что конунг сам некогда был священником.

Затем мы узнали, каноники церкви Христа предали конунга, начав действовать за его спиной. Незадолго до своей кончины архиепископ Эйстейн написал им послание о том, что он хочет видеть своим преемником епископа Ставангера, – старого, сурового Эйрика, который всегда был противником конунга Сверрира. И священники, и епископы в стране стремились заполучить себе конунга, с которым легче было бы поладить, нежели со Сверриром, но они не подвергали сомнению право Сверрира на королевский престол. Это сделал Эйрик. Он гневно обличал конунга Сверрира в своих проповедях и открыто заявлял, что Сверрир – сын конунга не больше, чем любой другой, у кого отец – оружейник. И вот теперь Эйрик станет архиепископом.

– Мы должны помешать этому, – сказал Сверрир. – Если сможем.

Он прибавил также:

– Так значит, в душе ты остался предателем, Эйстейн, – причем на пороге смерти, бормоча слова прощения перед конунгом Норвегии!

Прошло некоторое время, и все епископы и каноники собрались в Нидаросе, чтобы избрать нового архиепископа страны. Едва они собрались, как Сверрир созвал своих людей. Дорого обойдется принуждение церковников, которые прибыли в королевский город. Но еще дороже окажется, если оставить все как есть. Когда церковники заседали в церкви Христа, вокруг нее плотным кольцом стояли люди конунга. Без оружия: таков был мудрый приказ конунга. Сверрир послал в церковь известие о том, что все священники, епископы, каноники и прочие служители должны выйти к нему. Они вышли. И он обратился к ним.

Он не советовал им выбирать Торира или Мартейна. Он только сказал, что это не его дело. Но он отсоветовал выбирать архиепископом Эйрика. Эйрик стоял тут же, опустив глаза. Конунг ни одним словом не обмолвился о том, что Эйрик подвергает сомнению его королевское происхождение. «Однако, – сказал он, – Эйрик из Ставангера, хотя он и слуга Божий, тем не менее не получил от Господа дар ведать деньгами. Но разве не должен тот, кто будет занимать архиепископскую кафедру, которая ему не принадлежит, но дана святым отцом в Ромаборге, – обладать также и земными талантами, для того, чтобы управлять?» Конунг попал в больное место, заставив архиепископских каноников провести не одну бессонную ночь, ибо правда заключалась в том, что епископ Эйрик был не без способностей, но они, как и сказал конунг, оказывались ограниченными. Эйрик распоряжался каждой серебряной монетой в свою пользу, а другим мало что перепадало.

Сверрир говорил добродушно, без злобы. Он вспомнил об архиепископе Эйстейне, добром человеке, и рассказал, что они простили друг друга, прибавив при этом, что говорил архиепископ на смертном одре: «Я раскаиваюсь в словах, которые я бросал своим братьям! И Господь не оставил мне времени на то, чтобы сказать им, что я изменился»…