— Вы так прекрасны, — прошептала она.

— Дайте мне выспаться, — проскрипел Сксллиг. — И я хочу домой.

Он уткнулся лицом в подушку, а крылья продолжали шириться, распрямляться у него за спиной. Мы еще раз потрогали перья и вскоре услышали мерное дыхание: Скеллиг уснул. Шепоток, мурлыча, пристроился у него под боком.

Мы взглянули друт на друга. Моя рука, только что трогавшая чудесные перья, все еще дрожала. Я снова дотронулся до перьев кончиками пальцев. Провел по ним всей ладонью. Настоящие перья, а под ними кости, суставы, сухожилия — все, что держит крыло в полете. Сксллиг дышал мерно, нос хрипом и свистом. Я на цыпочках прошел к окну, выглянул сквозь щель на улицу.

— Что ты делаешь? — спросила она шепотом.

— Проверяю, на месте ли привычный мир.

Ее снова опутывали трубочки и провода. Прозрачная крышка была плогно закрыта. Девочка не двигалась. Вся запеленутая, вся в белом. Виднелись только волосики, темные, пушистые, но совершенно прямые. Хотелось потрогать их, потрогать маленькую щечку. Маленькие, крепко сжатые кулачки она закинула за голову.

Мы молчали. Я прислушивался к гудению города за окном, к приглушенному больничному гулу за стенами палаты. Различал собственное дыхание и нервные испуганные вздохи сидевших рядом родителей. Они с трудом сдерживали слезы. Я же обратился в слух. Продирался сквозь все шумы и звуки, пока наконец не услышал. Она дышала еле слышно: коротко и далеко, точно из другого мира. Закрыв глаза, я продолжал слушать. Глубже, глубже. пока не расслышал биение ее сердца. И я сказал себе: я смогу се удержать. Пока я так слушаю, она будет дышать и жить.

Мы с напой шли к стоянке, и он держал меня за руку.

Возле лифта нам повстречалась та самая женщина из артритного отделения, в рамс-хо- дилке. Она пыталась отдышаться, тяжело опираясь на раму. Увидев меня, улыбнулась.

— По три круга на каждом этаже и трижды вверх-вниз на лифте, — отчиталась она. — Развалина. Совершенная развалина.

Папа захлопал глазами и приветственно закивал.

— Угораздило же! — продолжала она и поерзала внутри рамы, готовясь двигаться дальше. — Ничего, скоро потанцуем!

Она потрепала меня по руке узловатыми, бесформенными пальцами.

— Ты сегодня грустный. Друга своего навещаешь?

Я кивнул. Она улыбнулась.

— Меня скоро выпишут. И его тоже, вот увидишь. Главное — двигаться. И не терять бодрости.

И она двинулась дальше, напевая «Бог танца» себе под нос.

— Про какого друга она спрашивала? — удивился папа.

— Перепугала.

Больше он ко мне не приставал, не до того ему было.

А в машине я увидел, что по лицу его катятся слезы.

Я закрыл глаза. Вспомнил, как она дышит, как бьется сердце. И стал слушать, проращивать в себе эти звуки. Я нащупал в грудной клетке стук своего сердца и услышал рядом еще одно. Вокруг ревели и выли машины, папа хлюпал носом. А я молчал. Я хранил девочку.

— Вот он, — сказала Мина. — Археоптерикс. Динозавр, который умел летать.

Она положила тяжеленную энциклопедию на траву под деревом, и мы принялись рассматривать неуклюжее животное. Худож-. ник поместил его на колючую ветку. На заднем плане дымились кратеры вулканов. По каменистой равнине гуляли диплодоки и стегозавры, короче, те, кому летать было не дано.

— Принято считать, что динозавры вымерли, — сказала Мина. — Но существует другая теория, согласно которой их потомки находятся среди нас. Гнездятся на наших деревьях и чердаках. И воздух полнится их пением. Маленький археоптерикс выжил и дал начало направлению эволюции, которое привело к птицам.

Она потрогала на картинке короткие, точно обрубленные крылышки.

— Видишь? Тоже крылья и перья. Л существо- то было тяжелое, с тяжелыми костями. А погляди на этот хвост! Тяжелый, точно якорь! Они не могли легать долго, только перепархивали с дерева на дерево, со скалы на скалу-. Взвитт>ся в небеса и привольно парить научились только птицы. У этих не было пневматизации.

Я озадаченно нахмурился.

— Ты что, все забыл? Пневматизация. В птичьих костях есть заполненные воздухом полости. Это и позволяет им летать.

С дерева у нас над головой сорвался дрозд и взмыл в небо.

— Археоптерикса ты бы вряд ли смог поднять, — продолжала Мина. — Он тяжелый, как камень. Почти как те модели, которые я делаю из глины.

Я заглянул в ее темные, глубокие глаза. Они были широко распахнуты, словно она ждала, что я вот-вот что-то пойму, скажу… Я вспомнил, как держал на руках девочку. Как мы с Миной несли Скеллига. Я подумал об его крыльях и о трепещущем сердце малышки.

— Эволюции нет конца, — промолвила Мина.

И подвинулась на одеяле ко мне поближе.

— Мы должны быть готовы к новому. Возможно, нынешний облик человека скоро изменится.

Она взяла меня за руку.

— Мы — необычны, — прошептала она.

И заглянула внутрь меня.

— Скеллиг! — прошептала она. — Скеллиг! Скеллиг!

Я смотрел ей в глаза. Не мигая. Казалось, она вызывала Скеллига откуда-то из глубины моей души и тела. Мы искали друг в друге родник, из которого рождаются мечты.

И вдруг раздалось хихиканье. Смех. Мы оглянулись. Из-за отрады на нас пялились Лики и Кут.

— Да что с тобой? — допытывались они. — Что, черт возьми, с тобой делается?

Я был безнадежен. Не мог вести мяч. Когда мне дали навес на голову, я его попросту не достал. Когда мяч бьит под ногами, я об него споткнулся. Полетел кувырком и ободрал локоть. Меня шатало, качало, и мне было тошно итрать в футбол на улице перед домом, на глазах у Мины. Мы с Лики и Кутом гоняли мяч, а она сидела на дереве с книгой в руках и не сводила с нас глаз.

— Он же болел, — оправдывал меня Лики.

— Фигня это. И вовсе он не болел, — возразил Кут. — У него неприятности.

Он наблюдал, как я пытаюсь почеканить. Только мяч тут же ударился о коленку и отскочил в канаву.

— Давно не тренировался, — пояснил я.

— Фи-игня, — уверенно сказал он. — Еще неделю назад ты обыгрывал любого в нашей школе.

— Факт, — подтвердил Лики.

— Все она, — продолжал Кут. — Эта, на дереве. Нашел себе цыпу…

— Во-во, точно, — закивал он.

Я покачал головой и прошептал:

— Фигня.

Голос у меня дрожал, почти как коленки.

Парни заржали.

— Нашел себе цыпу, — повторил Лики.

— Лазит по веткам, как обезьяна, — сказал Кут. — И восседает там, ворона облезлая.

— Фигня, — прошептал я опять.

Я посмотрел на Лики в упор. Он же мой лучший друт, с незапамятных времен. Неужели не остановится, нс прекратит издеваться под моим строгим взглядом?

Он осклабился еще шире:

— За ручки держатся.

— И она говорит: Ах, какой ты необычный, расчудесный», — подхватил Кут.

— Заткнитесь!

Я повернулся и пошел прочь — мимо своего дома, в самый конец улицы, там свернул на тропинку, что вела к задней калитке. Они устремились за мной. Не заходя на участок, я уселся на землю возле гаража. Скорей бы они ушли. Или нет, пусть лучше останутся. И пусть я снова буду играть как прежде. Iтусть все будет как прежде.

Лики присел рядом со мной на корточки. Ему было явно не по себе.

— Сестра очень больна, — сказал я. — Всерьез. Врач говорит, что у меня нервное расстройство.

— Да, — сказал он. — Я знаю. Прост.

Кут принялся бить мячом о стенку гаража.

— Не надо, — сказал я. — Развалится.

Кут только усмехнулся.

— Подумаешь!

Он колошматил в стенку все сильнее.

— Перестань, слышишь? — Я поднялся, схватил сто за шиворот. — Прекрати!

Он захохотал мне в лицо.

— Что прекратить, Майкл? — сказал он высоким голосом, подделываясь иод девочку.

Я шваркнул его об стенку, точно мяч. И ударил кулаком не его, а рядом, по доскам.