Этого конюший не мог вынести, он велел вернуть Эйнара и грозно спросил, что же ему приснилось. Эйнар Мудрый ответил, что свои сны ему легче истолковать, чем чужие, и что предупреждение порой нести тяжелее, чем многие думают. Но раз уж он видел во сне конюшего, он все-таки расскажет ему при свете дня то, что увидел в ночной темноте. Во сне конюший сидел за столом конунга. Его отделяли от конунга три человека, конунг толкнул одного из них и велел освободить для конюшего место рядом с собой.

Конюший не мог устоять перед таким сном. Он дал Эйнару Мудрому большой кусок серебра, а серебро всегда легко носить, сколько бы оно ни весило. Но Эйнар Мудрый потребовал более высокую плату. Он сказал: Еще я видел во сне конунга.

— Что тебе приснилось о конунге?

— Об этом я могу сказать только ему самому.

На другой день Эйнара Мудрого позвали к конунгу. Конунг явил ему свою милость, но сам он был мрачен после бессонной ночи и похмелья, смущен и немного встревожен тем, что скажет ему этот толкователь снов. Эйнар Мудрый сказал конунгу:

— Не знаю, пристало ли мне рассказывать о том, что мне приснилось, потому что я видел во сне не только конунга.

— Все равно, говори, что ты видел.

— Я видел орешник, что растет по всей Норвегии. Деревья были усыпаны орехами, конунг шел и срывал орех за орехом. И щелкал один за другим, одни он щелкал пальцами, другие ногой, и из каждого ореха появлялась молодая женщина и падала перед конунгом на колени.

Конунг Магнус засмеялся, и его мрачное лицо осветилось радостью. Он сказал, что толкователь снов — мудрец и умеет развеселить человека. Если хочешь, можешь сопровождать меня и мою дружину, когда мы поедем в Вик, сказал он. Так и случилось. И вот Эйнар Мудрый здесь.

Мы все смеялись, на столе было пиво, но в глубине души меня мучило, что молодой любовнице Симона очень скоро придется положить голову на плаху на глазах у толпы. Я гнал от себя эти мысли, ни я сам, ни другие не хотели говорить сейчас о своих тревогах и огорчениях. Наступила ночь, дождь не утихал, Сверрир сидел молча, погруженный в свои думы.

— Мы здесь одни? — спросил Эйнар Мудрый.

Бернард сразу понял его, встал и осмотрел дом, в доме никого не было. Хозяин, его бедная жена, работницы и работники ушли спать в хлев, предоставив дом в наше распоряжение. Эйнар Мудрый сказал, что однажды к нему пришел некий человек:

— Я не имею права назвать его, но знаю одно: когда он ушел, он был и доволен и недоволен. И я обещал передать дальше весть, с которой он приходил ко мне.

Эйнар Мудрый говорил тихо, мы молчали. Он продолжал:

— Конунг Эйстейн, которому дали прозвище Девчушка, стоит со своими людьми в Упплёнде, сопредельном со Швецией, и он легко может получить там прибежище, если ярлу Эйнару удастся изгнать его из страны. Он не самый великий конунг, думаю, были конунги и посильнее его. Но все, на кого он не навлек позора бесчестия, тем не менее глубоко уважают его. Он собрал немалое войско, ведь есть много людей, чьи отец или брат были убиты ярлом Эрлингом. Есть в его войске и чистые разбойники, ведь всем нужна и пища и одежда. Поэтому не все жалуют его берестеников. Однако многие смотрят на молодого конунга с большой надеждой. В Трёндалёге люди ненавидят сборщика дани Карла и весь тот сброд, что ярл и его сын конунг Магнус отправили туда. Они только ждут своего часа. В Теламёрке бонды поклялись в верности некоему Хруту. Люди ярла, требовавшие с него дани, сожгли его усадьбу. И Хрут дал клятву, что прольет либо свою кровь, либо кровь ярла. Хрута поддерживает первый человек в стане берестеников — некто Сигурд из Сальтнеса. Ходят слухи, и, думаю, это правда, что отряды из Упплёнда и Теламёрка должны встретиться зимой южнее Осло и оттуда направиться в Тунсберг.

Эйнар Мудрый говорил медленно и тихо, как всегда. Теперь его голос звучал мрачно, но мы не могли бы неправильно истолковать его слова.

— Я должен исхитриться и предупредить всех добрых людей в Тунсберге. Людей, которые будут молчать, пока не настанет день, а тогда мы соберем горожан и вцепимся ярлу в загривок. Это небезопасно. И для них, и для меня. Мне назвали в Тунсберге только одного человека: монах Бернард. Надеюсь, ты на меня не в обиде, что я знаю о тебе больше, чем тебе хотелось бы?

Бернард сказал, что он ждет того дня, когда люди будут размахивать мечами с большей силой, чем он своим кнутом, когда истязает себя. Для меня нет иного пути, чтобы потом ни случилось.

— Я тоже терпеливо тебя слушал, Эйнар, — сказал Сверрир. — Но скажи: ведь ты не случайно не назвал Аудуна и меня в числе людей, которых ты намерен собирать в Тунсберге? Или я ошибаюсь?

Эйнар Мудрый помолчал, потом сам задал вопрос:

— Зачем я поступаю так, а не иначе? На этот вопрос нет ответа, вернее их много. Думаю, прежде всего, потому, что однажды видел, как ярл Эрлинг Кривой повесил сына своей жены. Возможно также, в тот день, когда они увезли меня заложником из Киркьюбё, я поклялся горячей, чем было угодно Богу, отомстить моим обидчикам. Я знаю одно: для меня нет иного пути, что бы потом ни случилось!

Я заметил, что он мрачен. Эйнар Мудрый понимал: куда пойдет Сверрир, пойду и я. Эйнар Мудрый понимал: скажи он слова, которые заставят Сверрира ринуться в борьбу, те же слова заставят ринуться в борьбу и его собственного сына.

— Кто-то вас здесь знает, — сказал он. — Мне сообщили, что вы в Тунсберге. Я не имею права называть говорившего. Это сильный, суровый и непримиримый человек, он священник, как и вы, священники нынче поднимают меч с тем же рвением, с каким раньше поднимали щепки от святого креста Господня. Он прибыл с Сельи и имеет здесь большие связи, даже с конунгом Эйстейном, который сейчас прячется в лесах Упплёнда. Один церковный служка босиком прошел туда через горы с молитвой на устах и тайным сообщением. Говорят, он нашел конунга. Так конунг узнал о вас.

Эйнар Мудрый встал и снял с себя чулки, в одном из них было письмо, написанное на пергаменте.

— Конунгу нужны люди, — сказал он. — Он полагается на слова Симона, который утверждает, что ты, Сверрир, обладаешь многими талантами, которых нет у других. Вот письмо от конунга.

Сверрир прочитал письмо, сперва про себя, потом вполголоса, мы склонились к нему. Конунг писал, что он приветствует молодого друга и брата во Христе. Ты должен отправиться в Швецию к моему родичу ярлу Биргиру Улыбке и попросить его отправить в Вик помощь, которая нам потребуется, если Всевышний не лишит нас своей милости.

Эйнар Мудрый объяснил нам, что ярл Биргир Улыбка женат на сестре конунга Сигурда. Таким образом она находится в родстве с конунгом Эйстейном, и ее муж уже оказывал Эйстейну хорошую помощь.

— Видишь ли, Сверрир, конунг Эйстейн посылает вести не только ярлу в Швецию, — продолжал Эйнар Мудрый. — В другие концы страны тоже отправлены люди. Или, — он взглянул на Сверрира, — ты отказываешься идти путем конунга?

Сверрир встал.

— Теперь достаньте мне иглу с ниткой, — сказал он, — я хочу Пришить письмо конунга к платью как можно ближе к телу. Но сперва, Эйнар, я отвечу тебе на твой вопрос: Я пойду и своим путем и путем конунга.

Когда мы шли в Сэхейм на встречу с ярлом Эрлингом и конунгом Магнусом, нас всех переполняла тревога. Мы шли гуськом, как корабли: первым шел Бернард, за ним — я, замыкал шествие Сверрир. Мы видели людей из Тунсберга и окрестных селений, идущих на ту же встречу: бондов и горожан, пасторов и монахов. Рясы на многих были сильно потерты, некоторые несли с собой священные сосуды, принадлежавшие их церквам. Чаще всего это были бедные, изготовленные тут же вещи, отполированные руками, привычными к земле и навозу, а не к пергаментам и Священному писанию. Двор усадьбы охраняли воины, среди них был и конюший конунга. Он с достоинством, но без сердечного тепла приветствовал нас и показал нам дорогу.

Никогда прежде я не видел таких богатых палат, и Сверрир тоже. В большом переднем покое, куда нас проводили, стены были завешаны коврами. Там ждали два отрока с горящими факелами, чтобы проводить нас дальше. Наверное, это были сыновья наложниц и лучших из дружинников, теперь их взяли в услужение к конунгу. Большой чан с водой стоял наготове — вдруг кто-нибудь из слуг по недомыслию подожжет бревенчатую стену или уронит огонь на покрывавшие пол шкуры. Мы были босиком, все трое, медвежьи шкуры были мягкие и приятные, мы шли словно по свежему снегу. Но этот снег таил в себе жар, ощущение удовольствия и почтения поднималось по ногам и передавалось всему телу. Мы ждали, выстроившись в ряд, от факелов в покое было жарко, от окружавших меня мужей разило потом. Через некоторое время нас ввели в другой, еще больший покой.