— А кто его знает, — разводил руками дед Поликарп, — ушел не сказавшись, может, просто ветром дыхнуть.

…Снова почуял Дикарь человека. Это был сероглазый. Шел он один, без остроухой злобной лайки.

Соболь не побежал. Он затаился в ветвях ели и стал ждать. У него не было страха. Конечно, человека нужно везде опасаться, но этот совсем не такой страшный, как другие. Он не бросает молнию. Он просто хочет снова посадить Дикаря в клетку.

Человек, тяжело поднимая лыжи, пробирался сквозь чащобу.

Снег с елей сыпался ему на голову и плечи. Вот тяжелый ком угодил ему прямо на шею, человек наклонился и крутит головой, вытряхивает его из-за воротника. У него в руках ружье.

Ближе подпустить сероглазого опасно. Дикарь стал уходить в гору. И снова затаился.

Человек упрямо шел по следу.

Целый день водил его соболь, водил, не торопясь, выбирая места с буреломом и чащобой. Он сам устал, надоело ему хитрить и путать следы. Начал привыкать к человеку и подпускал его совсем близко.

Над горой зацепилось за ели красное холодное солнце. Бледные лучи скользили по склону, подрумянив пышные горбы сугробов. Длинные тени вытянулись по склону.

Человек устал и будет отдыхать. Он выроет яму в снегу и будет долго подпаливать сучья, пока не схватит их горячий прыгающий огонек. Человек наломает веток пихты, приляжет на них и будет смотреть на огонь.

Дикарь стал спускаться по склону. Из-под шапок сугробов кое-где был виден серый камень.

Соболь заглянул в одну из расщелин. Туда была настлана трава — мыши запасли ее на зиму. Дикарь юркнул внутрь. Здесь было так уютно, что не захотелось уходить. Соболь чувствовал, что идет мороз, а тут, в сухой траве, было тепло. Он свернулся калачиком.

Соболиный след привел Костю к расщелине. Он разгреб снег, потыкал внутрь палкой. Расщелина была глубокой. Костя зажег траву и ждал. Дым должен выкурить зверька.

Костя знал разные способы охоты на соболя. Самым надежным и самым трудным сибиряки считали такой: затаиться и ждать, пока зверек не выглянет сам. Соболь любопытен и нетерпелив. Ему обязательно нужно знать, что делается снаружи.

Костя устроился под елью напротив расщелины и стал ждать.

Снизу из-под горы поднималась ночь. Жгучим ледяным дыханием окутывала она тайгу. Чудилось, что стынут деревья в холодной дремоте, замирает дыхание леса…

Луна, большая и яркая, бросала мерцающий свет на горбатые спины камней, на укутанные снегом кедры. Голубым огнем искрятся сугробы.

Низко над горой мерцают яркие россыпи звезд. И в этой режущей уши тишине чудится, будто звезды шелестят и шепчутся. А воздух так неподвижен, что если провести рукой, он зашелестит. Шепотом звезд называют в Сибири мертвое ночное безмолвие тайги.

Жутко одному в такие ночи. Кажется, все кругом погрузилось в мертвый сон. И тебя самого окутывает сладкая дремота. А звезды над горой шепчут и шепчут. О чем они шепчут? Не о том ли, что и ты останешься здесь навечно, что застынет в тебе горячая кровь?

Чиркнула по небу упавшая звезда. Костя мог поклясться, что слышал, как она вспыхнула и сгорела.

Стынут ноги, мороз проникает под полушубок. Глаза слипаются… Костя шевелит в валенке пальцами и все время заставляет себя думать об одном — о соболе. Он напряг всю свою волю, чтобы не задремать.

Ему страшно. Страшно от этого безмолвия, этого шелеста звезд! Хочется вскочить, топтать снег, бежать.

Стиснув зубы, сжимает он руками берданку. Не отрываясь, смотрит на расщелину.

Перед глазами плывут серебристые голубые круги. Что это? Да это же звезды! Близкие, как большие зеленые искры. Они кружатся с тихим звоном. Стоит протянуть руку — схватишь одну из них. Но не хочется поднимать руку. Хочется спать, спать…

Остроглазый смышленый соболенок Дикарь живет у тетки Евдохи, изба которой стоит на краю деревни. За огородом начинается редкий осинник, а за ним — крутой обрыв к речке Змеинке, прячущейся в ивняке.

Привольное житье у Дикаря. Рыскает соболек по деревне, дразнит собак, дерется с кошками. Ночью заберется в чей-нибудь погреб — полакомиться сметанкой и поворошить мясные и рыбные запасы. А то для забавы проникнет в курятник и там поднимет такой переполох, что всю деревню разбудит. Прибегут хозяева — кто с вилами, кто с ружьем, торопливо чиркают спичками, пытаются зажечь свечу. А соболька — и след простыл.

Потом в деревне долго гадают: отчего бы всполошиться курам. Не иначе — лиса побывала. Но почему тогда все куры целы? Ломают головы деревенские и над пропажами в погребах. Подозрение падает на кошек, и им по очереди достается за чужие провинности.

На Дикаря никто не подумает: приди с утра к тетке Евдохе — он преспокойно спит, свернувшись на печи, с котятами и бесхвостой кошкой Муськой.

Впрочем, однажды Дикарь навлек на себя серьезные подозрения. Он забрался в соседний чулан. И понадобилось же хозяйке ночью зачем-то пойти туда. Соболь затаился в ворохе старых кож. Желтый трепещущий огонек свечи бросал свет на пыльные стены, сундуки, кучу обуви и кож. Хозяйка наклонилась и стала перебирать кожи. Дикарь метнулся через нее, свеча погасла, женщина с визгом отпрянула в угол.

Потом хозяйка клялась, что на нее прыгнул черт. Уверяла, что даже видела у него кривые рожки и копыта.

Но большинство деревенских начали догадываться, что этот «черт» живет у тетки Евдохи и зовут его Дикарем.

Недаром у тетки «вся живность с причудом».

Есть у нее собака — белый косолапый Топ с черным неровным пятном вокруг левого глаза. Топ — отчаянный скандалист. Вечно лезет в драку с соседскими лайками. И уже через минуту с неистовым визгом мчится к дому, спасаясь от сноровистых псов. А тетка Евдоха, заслышав его вопли, спешит выручать незадачливого любимца.

— Ироды окаянные, — ругается она на собак, разгоняя их пинками. — Управы на вас нету!

И, подхватив Топа на руки, несет его домой. Долго и заботливо лечит ему прекушенное ухо или ободранный нос. Другая «живность» у тетки — рыжий кривой петух, злющий, как цепной пес. Мальчишкам от него проходу нет. Да и сама тетка Евдоха выходит во двор не иначе, как с полотенцем для защиты от «одноглазого ирода». Клюется петух больно, «с защипом».

— Извел он меня, — жалуется тетка Евдоха соседкам. — Вконец извел. Вон — все руки исклеванны.

— Так заруби его, — советуют ей.

— Как так — заруби? — возмутится вдруг тетка Евдоха. — Он, поди, курам защитник, должность свою справляет. Не то что ваши заморыши. — И смотрит на собеседника так, словно он предлагает ей совершить преступление.

С утра до вечера воюет тетка Евдоха со своей «живностью». Но больше всего хлопот от соболенка. Он — «всем иродам ирод».

С прошлой весны живет у нее Дикарь. Попал он к ней вот как.

В прошлом году на быструю реку Веле, приток Вишеры, приехала экспедиция. Возглавлял ее Костя.

Это был уже не тот Костя — долговязый студент с пушистой бородкой. Он стал Константином Максимовичем, профессором, знаменитым в стране звероводом. Был по-прежнему худ и высок. Только плечи сгорбились, да у прищуренных глаз лучились мелкие морщинки.

Из далекого Забайкалья экспедиция привезла сто черных баргузинских соболей в клетках. Зверьков выпустили в тайге. Местный соболь не богат шкуркой, она раз в десять дешевле баргузинского. Вот и решили звероводы обогатить Урал черным соболем.

Константин Максимович — куда бы уж старику по лесам бродяжить — сам поехал на Урал.

Был конец марта. Потемневший лежалый снег сковало заморозком, и лыжи скользили легко. В тайгу уже заглянула весна. Ели стряхнули с себя тяжелые снежные шубы. Лес был тих и свеж, словно умытый солнцем. Пахло арбузами. Да, да, Константин Максимович мог поклясться, что запах весны похож на запах свежеразломленного арбуза.

Звонко пересвистывались рябчики, издали доносилось густое и сердитое воркование косачей.

Журчала речка. Зеленоватая прозрачная вода прорвалась на лед и широкими струями разлилась по оврагу.