– Клянусь именем Аллаха!

Халиф улыбнулся и расцеловал Гаруна в обе щеки.

– Наконец-то, – прошептал он, – я могу умереть спокойно. Троим своим подданным и друзьям поручил я здесь, в Каире, попечение о сыне: своему брату, своему визирю и начальнику конницы. Но ты, Гарун, дорог мне более всех прочих и из всех друзей моих пользуешься наибольшим доверием. И я верю, что ты, Гарун, сдержишь свое слово. Да благословит тебя Аллах, и да пребудет с тобой милость его.

Так и вышло, что во исполнение пожеланий повелителя правоверных, но вопреки своим собственным Гарун аль-Вакиль обнажил сияющий меч и, подобно грозному дыханию бури, обрушился на неверных. Ибо едва распространилась весть о кончине халифа, как злоумышляющие гяуры взбунтовались на всем пространстве от гор Хорасана до пустыни Шем и от островов Камар до яркого Румийского моря. Но ярость и злоба их нимало не устрашили Гаруна аль-Вакиля, ибо он обладал храбростью сотни львов и никто из смертных не мог потягаться с ним в битве. Множество богатых караванов с пленными и сокровищами, захваченными в битвах во славу Истинной Веры, было послано им ко двору халифа аль-Хакима, но новый владыка ни разу не удостоил его ответным посланием.

Миновало долгих семь лет и долгих семь зим, и наконец неуемным рвением Гаруна-аль-Вакиля все земли повелителя правоверных вновь были приведены к миру и покорности.

– Хвала Аллаху, – сказал тогда себе полководец, – ибо пришло время, когда я смогу вернуться в Каир, город из городов, не имеющий равных в мире. Слишком долго был отлучен я от его благ и удобств и не видел улиц его.

Аль-Вакиль с радостью предвкушал отдых в садах и мечтал о том, как возьмет себе жену, ибо, хотя молодость его уже миновала, он еще не имел сына, каковой есть наивысший и драгоценнейший дар, посылаемый человеку Аллахом.

Однако, прежде чем вложить меч в ножны, ему надлежало получить благословение повелителя правоверных, а потому по прибытии в Каир Гарун аль-Вакиль без промедления направился во дворец, где с превеликим изумлением увидел над воротами человека, посаженного на кол.

– Разве это не брат прежнего халифа? – вопросил он.

Страж в ответ хмуро кивнул, но говорить, по-видимому, расположен не был. Он молча пропустил аль-Вакиля ко вторым воротам, над которыми полководец тоже увидел кол, а на колу человека.

Вглядевшись в лицо несчастного, Гарун в ужасе воскликнул:

– Что вижу я? Разве это не визирь прежнего халифа?

И снова страж отделался молчаливым кивком, и снова пропустил его к следующим, третьим воротам, над которыми в страшных муках, со стонами умирал еще один человек.

– Разве это не начальник конницы покойного халифа? – спросил Гарун аль-Вакиль.

И в третий раз страж кивнул, не пожелав вымолвить ни слова, но при подходе к четвертым воротам все так же молча указал на еще один кол. Пока пустой.

– Идем дальше, – молвил верный аль-Вакиль.

И страж проводил его к дверями тронного зала.

Войдя, меч ислама и укротитель неверных простерся ниц перед халифом. Придворные, увидев вошедшего, умолкли, в зале воцарилась тишина.

– Встань, – повелел аль-Хаким.

Аль-Вакиль повиновался.

– Приблизься.

И это повеление было исполнено. Гарун аль-Вакиль увидел, что за прошедшие годы новый халиф возмужал, превратившись из юноши в статного и красивого молодого мужчину с шелковистой бородкой. Он восседал на престоле, а на коленях его седела принцесса Ситт аль-Мульк. Сестра повелителя правоверных тоже повзрослела и расцвела, ее девичья прелесть сменилась красотой юной женщины. Груди принцессы соблазнительно округлились, и на одной из них лежала рука брата с длинными, изящными пальцами.

Долгое время аль-Хаким молча смотрел на полководца, а потом спросил:

– Как смел ты вернуться в Каир и предстать пред моими очами, не выполнив данного тебе повеления?

– О владыка, – возразил Гарун, – враги твои повержены, и во владениях твоих, от западного океана до границ Хинда, воцарился мир.

– Ты лжешь.

Аль-Вакиль, пораженный и возмущенный, уже потянулся было к рукояти меча, но тут вспомнил о слове, данном покойному халифу, и, проглотив оскорбление, низко склонился перед аль-Хакимом.

– О повелитель правоверных, скажи, какого врага верный раб еще не поверг к твоим стопам?

Халиф слегка улыбнулся.

– Скажи мне, не разорил ли ты недавно город Ирам?

– Да, владыка, Ирам Многоколонный, лежащий далеко за пределами широких пустынь.

– И оттуда ты прислал мне множество пленных и рабов?

– Ради твоей славы и чести, о повелитель.

Халиф, едва заметно кивнув, хлопнул в ладоши.

– Вот один из них.

И тут же из теней выступил черный мавр, могучий чреслами, безобразный с виду и более походивший на ужасного демона, чем на смертного, ибо белые зубы его сверкали подобно клыкам хищника, а в глазах полыхал адский огонь.

– Масуд, – повелел халиф, – повтори ему то, о чем недавно говорил мне.

Черный мавр шагнул вперед и, возвышаясь над Гаруном, как башня, прорычал:

– Узнай, о водитель воинств, что далее Ирама расположен другой город, именуемый Лилат-ах, изобильный сокровищами и чудесными творениями, ибо никому еще не удавалось пробить брешь в его высокобашенных стенах. Трепет внушает он недругам, поелику прославлен как Город Проклятых.

– Но почему этот город нарекли именно так? – спросил Гарун, охваченный одновременно и страхом, и любопытством. – Отчего пошла о нем столь дурная слава?

– Утверждают, – ответил мавр с мерзкой ухмылкой, – что жители прокляты за то, что отдали свои души.

– Но кому? Кому?

Мавр сложил огромные ладони.

– В своих храмах, – промолвил он, – они поклоняются не Аллаху, но Лилат, каковую объявляют Великой Богиней, приписывая ей сотворение всего сущего. Они утверждают, – да помилует меня Аллах, – что даже человек был сотворен этой богиней, вылеплен ею из праха земного и оживлен ее кровью.

Мавр помолчал и, взглянув на халифа, добавил:

– Повелитель правоверных, все это я подтверждаю клятвенно, перед твоим троном и ликом Всевышнего.

– Итак... – Голос халифа неожиданно сделался высоким и резким. Он крепче обнял сестру, прижал ее к себе, и лицо его расплылось от удовольствия. – Мне очень хотелось бы знать, за какую цену жители Города Проклятых уступили этой богине свои души.

Он медленно наклонил голову.

– Уж, надо думать, они получили взамен нечто чудесное. Не иначе как некий удивительный дар.

Неожиданно по его телу пробежала дрожь. Он взглянул на сестру с таким видом, словно увидел ее впервые, скривился в гримасе и вскочил на ноги, так что сброшенная с его коленей принцесса упала на пол.

– Разве я не повелитель правоверных?! – визгливо вскричал аль-Хаким. – Разве не должны все сокровища этого города стать моими? Разве не должны его стены быть сровненными с песками, а его идолы низвергнутыми и разбитыми в пыль? – Халиф уставил палец на полководца. – Как можешь ты, о Гарун аль-Вакиль, наслаждаться отдохновением в тенистых садах Каира, в то время как город воистину проклятых нечестивцев, утверждающих, будто человек был создан шлюхой и оживлен ее нечистой, сочащейся из срамного места кровью, стоит и жители его кощунственно потешаются над именем Аллаха? Этого терпеть нельзя!

Глаза халифа выкатились и стали дико вращаться, на губах выступила пена.

– Ступай! – выкрикнул он, указав на ворота. – Ступай! Этого терпеть нельзя!

Низко поклонившись, Гарун покинул дворец и, памятуя о слове, данном им прежнему повелителю, без промедления покинул Каир, дабы двинуть войска на Город Проклятых. Но, седлая коня и подвешивая к поясу сияющий меч, он вспоминал руку халифа, ласкающую грудь сестры, и не переставал дивиться тому, что человек, твердо приверженный величию и славе Аллаха, может в то же время быть столь порочным и развращенным.

«Увы, многое в мире непостижимо для смертного. Лишь Аллаху ведомы все тайны сущего», – сказал он себе под конец и, дабы не смущать свое сердце подобными размышлениями, сосредоточился на Городе Проклятых.