Я пожал плечами:

– Откуда мне знать.

– Скоро узнаешь.

– Тайну?

– Именно. Смотри.

Араб вставил ключ в замок, запиравший вторую решетку, повернул его и открыл доступ к углублению. Я, горя нетерпением, заглянул внутрь и не увидел ничего, кроме ветхого манускрипта.

Араб почтительно взял его обеими руками и подал мне.

– Береги это, – молвил старик. – Ценность сокровища, которое я тебе вручаю, не поддается исчислению, и даже стоимость бриллиантов, равных по весу этому пергаменту, не составит и тысячной доли его истинной цены.

Я принял рукопись, казавшуюся немыслимо хрупкой и обветшалой.

– Что это?

– Прочти манускрипт – и узнаешь. Только ради этого я готов с ним расстаться. Прочти его, мистер Картер, прочти и попытайся понять.

И я прочел.

Да, я прочел его. В противном случае не писал бы сейчас эти строки.

Копия манускрипта лежит передо мной на письменном столе.

Я берегу документ. Я пробегаю его первую строчку, а потом поднимаю глаза, чтобы взглянуть на звезды, мерцающие над Долиной царей.

Я гадаю. Я дивлюсь и надеюсь.

А порой еще и боюсь.

Копия, снятая Говардом Картером с рукописи неизвестного автора, обнаруженной им в мечети аль-Хакима в марте 1905 года. Дата создания манускрипта неизвестна

ВО ИМЯ АЛЛАХА, ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕГО И МИЛОСЕРДНОГО, В КОЕГО Я ВЕРУЮ.

Хвала Аллаху, Творцу мироздания, возвысившему небеса и мир населившему, ибо нет власти иной, кроме власти Аллаха. Лишившись покрова его, не был ли город Брасс низвергнут с высот гордыни неизмеримой, и величавые здания его стали пусты и молчаливы, подобно гробницам, и ныне в пределах его, где высились идолы золотые и сияли купола драгоценные, слышно лишь скорбное сов уханье. Вспомни и о граде огнепоклонников, не внявших громовому гласу Всевышнего, – все они, за изъятием единого праведного, обращены были в камень. Подумай о фараоне, владыке стран и земель обширных: не было в пределах земных никого, равного ему могуществом, и он в греховной гордыне своей возомнил себя богом. Но есть Владыка властвующих, дыханием своим рати погубляющий и воздвигающий для царей земных тесные темницы. Имя ему Смерть. Ответствуй, где ныне фараон кичливый? Пал в гордыне своей, пал навеки, ибо не снискал милости Аллаха. Воистину нет руководства и наставления иного, кроме как от Аллаха единого.

Повествуется – хотя истина сокрытая ведома одному лишь Аллаху, – что аль-Азиз, повелитель правоверных, пятый из халифов, властвовавших в Египте, мудростью своею равен был царю Соломону, мудрейшему из мудрых, да пребудет с ним Аллах. Однажды вечером, чувствуя сердцем своим тревогу, призвал он к себе Гаруна-аль-Вакиля, мужа разумного, рассудительного и чистого сердцем.

– Прогуляемся же по аллеям, вдыхая аромат роз и жасмина, – молвил халиф, – ибо в день жаркий, когда душа неспокойна, нет ничего лучшего для покоя и отдохновения, нежели прохлада и зелень сада.

Гарун, поднявшись с дивана, последовал за своим господином. Они прогуливались среди цветов и фонтанов, пока наконец не приблизились к мраморной скамье рядом с прудом. Они сели, и халиф, глубоко вздохнув, обратился к другу.

– Тебе ведомо, – молвил халиф, – что я смертельно болен. Не думай, будто я боюсь Смерти самой по себе, ибо она есть неизбывный, неизбежный строитель гробниц для бренных насельников мира сего. Однако каждый из нас лелеет мечты и планы, каковые хотел бы узреть воплощенными и осуществленными, прежде чем покинет сию юдоль скорби. Вот почему, о Гарун, перед тем как я расстанусь с жизнью, мне хотелось бы заручиться твоим обещанием выполнить две мои просьбы.

– Даже не будь ты моим владыкой, о повелитель правоверных, – ответствовал Гарун аль-Вакиль, – малейшее желание твое стало бы для меня приказом, каковой нельзя не исполнить.

Слегка улыбнувшись, словно он неожиданно погрузился в воспоминания, халиф положил руку на рукоять меча.

– Вспомни, о Гарун, – пробормотал он, – сколько славных побед мы одержали и сколь великие завоевания осуществили. Не для суетной славы своей, но во имя Истинной Веры.

Он взглянул на друга, но Гарун сидел понурясь, сцепив руки и устремив взгляд словно бы в никуда. Халиф нахмурился.

– Ты не отвечаешь, друг мой. Скажи, что за мысли отвлекли тебя?

Гарун заколебался, ибо не хотел огорчать халифа, признаваясь, что устал от войн и кровопролития.

– Во владениях твоих, о халиф, царит мир, и все народы благословляют имя твое, восхваляя мудрость твоего правления.

Халиф покачал головой.

– Увы, Гарун, тебе ведомо, что неверные только и ждут известия о моей кончине, ибо лишь страх передо мной удерживает их от искушения снова взяться за оружие. О, Гарун! – Халиф сжал руки своего приближенного. – Стань моим мечом, дабы разить их и после моей смерти! Не успокаивайся до тех пор, пока идолы не будут низвергнуты и во всех их капищах не будет возглашена та непреложная истина, что нет бога, кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его!

Гарун встретился взглядом со своим повелителем.

– Внимаю и повинуюсь, – промолвил он через некоторое время и, снова отведя глаза, спросил: – Каково будет твое второе желание, о повелитель правоверных?

Халиф собрался было ответить, но в этот миг до них неожиданно донесся крик, а потом послышались звуки, весьма походившие на рыдания молодой девушки. И халиф, и Гарун мгновенно вскочили на ноги и поспешили в сад, чтобы выяснить, в чем причина этого плача. Там, в тени раскидистого дерева, они увидели юного принца аль-Хакима, да пребудет с ним десница Аллаха. То был юноша несказанной красоты и изящества, со станом тонким, как шелковая нить, со щеками нежными, как лепестки анемонов, и глазами яркими, как незамутненный агат. Но в руке его был хлыст, а у ног его лежала девушка с сорванным со спины платьем Плечи ее кровоточили, а жалобный плач разрывал сердце. Приблизившись, халиф с изумлением узнал в ней свою дочь, принцессу Ситт аль-Мульк.

– Что все это значит? – в гневе вопросил халиф.

Принц обернулся.

– Я наказываю эту неразумную особу за опрометчивую гордыню, – ничуть не смутившись, ответил он. – Она дерзнула отказать мне в некоторых просьбах.

– Но она твоя сестра, причем старшая, – нахмурился халиф. – И именно ей принадлежит право руководить тобой.

– Она женщина, то есть сосуд греха и вместилище порока! Разве в Коране не сказано, что женщина не может иметь преимущество перед мужчиной?

– Ты еще не мужчина.

Юноша исподлобья воззрился на аль-Азиза.

– Может и так, отец, но стану им очень скоро. Ибо сестра сказала мне, – тут он снова хлестнул девушку, – что ты опасно болен и мне в ближайшем будущем предстоит стать халифом.

Гнев охватил аль-Азиза. С горящим взором он выхватил из рук сына хлыст и отшвырнул в сторону, но при этом сам схватился за сердце и, наверное, упал бы, не подхвати его верный Гарун. Глаза принца аль-Хакима сузились, и его тонкие губы тронула холодная улыбка. Потом он повернулся и поспешил прочь по тропинке. Сестра его поднялась на ноги, все еще сотрясаясь от рыданий, но, даже не взглянув на отца, торопливо удалилась следом за братом. Проводив их взглядом, халиф глубоко вздохнул.

– Таков мой сын, которому суждено в скором времени стать твоим господином, – сказал он Гаруну.

– На все воля Аллаха, – ответствовал, покачав головой, аль-Вакиль. – По милости его ты можешь прожить еще много лет.

– Но что, если он откажет мне в такой милости?.. – Халиф отстранился, хотя еще не совсем твердо держался на ногах. – Ты должен поклясться, что будешь заботиться о моем сыне. Нрав его буен, он своенравен и склонен к опрометчивым поступкам. Потребуются хорошие друзья, чтобы удержать его на пути Аллаха.

– Ты знаешь, о халиф, я всегда был преданным слугой твоего дома.

– Ты будешь верен моему сыну? – Халиф вновь схватил руки друга в свои и крепко сжал их. – Клянешься, что никогда не станешь умышлять против него?