Повторяю: я не знал, как все это понять. Я удержался от шутки, которая сразу же пришла мне на ум: я понимал, насколько болезненно случившееся для человека, склонного, как Фери, делать слона из мухи. Я попытался утешить Фери, сказав, что ничего более, кроме зуба, он не лишился. Такие вещи случаются. Со мной тоже было, хотя и не во время занятий сексом. Да и вообще, если он в самом деле боится, не ранний ли это симптом… — симптом чего, произносить вслух ни одному из нас не хотелось, — то почему бы не пройти полное обследование?

Вот тогда-то Фери и сказал вещь, которая меня поразила. Конечно, сначала он так и хотел поступить (кто же из нас не знал, что и дня не проходило без того, чтобы Фери не хотел посоветоваться с врачом о той или иной своей воображаемой болезни), но на этот раз он был слишком перепуган.

Фери, ипохондрик из ипохондриков, классический пример malade imaginaire,[76] слишком перепуган, чтобы обратиться к врачу? Я не мог такому поверить.

— Какой смысл обращаться к врачу, — прошептал он, — если все равно уже слишком поздно?

— Послушай, что я тебе скажу, Фери, — начал я, — ну да, у тебя, когда ты занимался сексом, выпал зуб. Согласен, ничего приятного в этом нет, но, может быть, зуб давно сломался, а ты об этом не знал? Я вот что хочу сказать: мы все думаем, что ты просто ипохондрик, ты же прекрасно об этом знаешь. — Фери с несчастным видом кивнул. — Ну так, ради бога, и веди себя как ипохондрик: сходи к врачу и успокойся.

— Так всегда говорят, — в отчаянии прошептал Фери. Нижняя губа у него дрожала, как у наказанного ребенка. — Всегда говорят «сходи к врачу и успокойся». Можно подумать, будто никто никогда не узнавал от врача, что его самые худшие опасения подтвердились.

Такое тоже случается.

Я спорил с ним больше часа (может быть, это и покажется преувеличением, но на самом деле так оно и было), прежде чем ипохондрические инстинкты Фери не возобладали. Сделав последнюю попытку отсрочить пугающее его посещение клиники, сначала побывав у зубного врача (я тут же отверг эту мысль, хотя и сам не знаю почему: начать с дантиста было бы вполне разумно), Фери наконец согласился, что только полное обследование положит конец его переживаниям — так или иначе. Однако он тут же добавил, что сделает это при одном условии: я буду его сопровождать. Я был тронут и, конечно, согласился.

Когда мы прощались (Фери лишился аппетита и ужинать со мной не пошел), он стиснул мою руку и прошептал:

— Кончай с этим делом, Гидеон.

Я поинтересовался, что он имеет в виду.

— Твои беспорядочные связи. Брось. Это опасно. Я-то знаю.

Я не мог сдержать улыбки. Однако моя улыбка быстро увяла, когда я разглядел под набрильантиненными волосами Фери сыпь — похожую на конфетти белую сыпь. Потом мы с Фери разошлись в разные стороны.

К своему вечному стыду, я начисто забыл о нашей с Фери договоренности. Как потом выяснилось, Фери лечился в модной клинике рядом с парком Монсо, и когда он захотел как можно скорее попасть на прием, ему предложили прийти через два дня без двадцати восемь утра — за двадцать минут до начала обычного приема. Фери сказал мне об этом и даже дважды повторил, я хоть и со стоном — очень уж ранний был час, — но согласился и пообещал оказать ему моральную поддержку…

И забыл. В тот день, когда Фери должен был отправиться в клинику, я проснулся в обычное время и отправился (занятия у меня начинались после полудня) в «Диван», книжный магазин издательства «Галлимар», не ради того, чтобы что-то купить, а чтобы поглазеть на одного из продавцов, рыжеволосое сексапильное чудо. Только много позднее, уже проводя урок, я вспомнил, что должен был сделать на рассвете этого дня. В тот же момент я осознал, что Фери в школе так и не появился.

Когда он не появился и на следующий день, я ощутил легкое дуновение паники. Сначала я твердил себе, что мое беспокойство по поводу здоровья Фери-такая же мнительность, как и его собственная: существовало множество причин, по которым учитель может временно отсутствовать. Мои коллеги появлялись, исчезали, некоторые даже появлялись снова, и хотя можно было предположить, что за всеми этими событиями кроется какая-то логика, остальные редко об этом знали. Я позвонил бы Фери, если бы знал номер его телефона, но мы с ним никогда не были настолько дружны, чтобы обменяться coordinees.[77] Я даже сходил бы повидать Фери, если бы мог вспомнить название улицы и номер дома… Рю Марго? Рю Мериго? Дом 21? Или может быть, 31? Я ведь был у Фери всего один раз, да и то год назад.

Я, конечно, мог навести справки в школе, но делать такой официальный шаг мне не хотелось, — все равно что вызвать полицию. Я не был для Фери самым близким человеком-да и ни для кого не был, — а поэтому сказал себе, что выяснять, что с ним случилось, — дело тех (неизвестных мне) людей, кому он дорог.

На третий день, впрочем, я все же обратился к администратору, щеголеватому молодому человеку в галстуке-бабочке, который, чтобы вспомнить имя бедного Фери, стал рыться в картотеке… Фери ушел, сообщил мне администратор. Ушел из «Берлица». Уволился — в тот же самый день, когда ходил на обследование. Не предупредив заранее и не явившись за теми грошами, что ему причитались…

Я ужаснулся. Мне представился Фери, ипохондрик Фери, который наконец услышал страшный диагноз — неизбежный результат всей его жизни, в чем он, несомненно, успел уже убедить себя; вот он выходит из клиники на залитую солнцем улицу, и рядом нет никого, кто сказал бы ему, что не все так плохо, как представляется. Я тут же решил непременно узнать, что случилось с Фери, и попросил Мика помочь мне в этом. Стыдно признаться: я сомневался в его помощи, но, к моему удивлению, Мик сразу согласился. Первым делом нам нужно было сообразить, где искать Фери: надутый красавчик администратор отказался сообщить нам какую-либо информацию. В тот единственный раз, когда я побывал у Фери дома, я старательно следовал его указаниям. Только что это были за указания? Первую часть пути я правда, помнил: на метро до площади Бастилии. Добравшись туда, я узнал широкий, продуваемый всеми ветрами бульвар, по которому шел год назад, выйдя из метро; мне неожиданно вспомнилось, как Фери посмеялся надо мной за то, что я выбрал тогда самый длинный кружной путь. Теперь я решил, что нам с Миком следует идти той же дорогой в надежде, что мои смутные воспоминания о том визите оживут, стоит мне снова увидеть какие-то ориентиры. Что ж, план был разумный, только бульвар оказался ужасно длинным, и я уже начал опасаться, что мы свернули не туда… но тут мне на глаза попалась древняя мастерская по ремонту велосипедов, показавшаяся мне знакомой (в ее витрине стояла рядышком дюжина велосипедов, задравших передние колеса, словно танцуя канкан), а дальше — кафе, меню которого, приклеенное к стеклянной двери, было разукрашено изображениями местных деликатесов (choucroute, omelette aux fines herbes[78] и тому подобных). Оттуда я увидел параллельную бульвару, но гораздо более узкую улицу — рю Фоли-Мерикур. Мы ее все-таки нашли!

Обнаружить нужный дом не было проблемой. Номер его, правда, оказался не 21 и не 31, а 10, но как только я попал на нужную улицу, я сразу все вспомнил. Мы поднялись на третий этаж, и я позвонил в дверь Фери.

Теперь я уже не могу сказать, что ожидал увидеть, когда Фери открыл дверь, но меня еще больше, чем раньше, поразила его хрупкость, его мышиная миниатюрность. Лицо его покрывали прыщи. Когда же Фери заговорил — а сделал он это не сразу, — я обратил внимание на то, что у него усилилась хрипота; этот факт заставил меня осознать, что уже месяца три я улавливал в его голосе почти незаметную одышку, заставлявшую его делать паузы между словами.

Занавески на окнах были задернуты, и в помещении было темно — зачем? Фери пришлось шарить в поисках выключателя настольной лампы, залившей нас троих призрачным голубым светом.