Таким органом абсолютной правды и является верховная власть в своей прерогативе действия по существу правды.
Этому непосредственному действию верховной власти фактически не может достаться мною места в деле восстановления справедливости, по самой ограниченности сил человеческих. Не много окажется случаев, когда ловкий эксплуататор закона будет этим путем разоблачен и наказан; немного случаев, когда по закону обездоленный человек будет внезаконным действием царя спасен от гибели... Но такие случаи будут, и в каждого обиженного они вливают веру в правду, а в ловкого преступника спасительный страх, что его законом прикрытое преступление может быть разоблачено, и что не спасут тогда виновного никакие "давности" и "окончательности" решений...
В целом же народе царская прерогатива решения по совести поддерживает сознание того, что правда выше закона, что закон только и свят как отблеск правды.
С точки зрения монархической политики, легче пожертвовать даже добрым управлением, чем этим народным преклонением перед абсолютной правдой. Поэтому царская прерогатива действия по совести совершенно неустранима в монархии. Там, где она исчезла, монарха, как Верховной власти, уже нет.
Но ставя так высоко принципиальное и нравственное значение царской прерогатива, монархическая политика должна не менее ясно сознавать, что оно велико только принципиально. Практически же главнейшее значение для государства имеет правильное устройство управления. Царь - хотя бы и самый гениальный из людей - все-таки человек, существо ограниченных сил. Беспредельное большинство нужд, требований, столкновений, жалоб, из которых сплетены межчеловеческие отношения, не могут доходить до трона, я если бы царский день был равен по производительности целому году, то все-таки царь и за целый год не в состоянии бы был совершить того, что государство обязано совершать в течение каждого дня. Прямое действие царя может быть лишь столь малым по размерам, что вся забота монарха должна быть направлена на организацию действия передаточного, то есть на создание закона и учреждений.
К этому предмету мы и переходим.
Место монарха в системе управления
В построении управления государством, для монархической власти всего важные помнить и сохранять свое собственное место, то есть место Верховной власти, а не простой управительной.
Мы уже видели (часть I, гл. VI), что Верховная власть составляет связь нации и правительства. Образуя вместе с нацией государство, Верховная власть организует правительство, то есть систему управительных учреждений. Члены нации, будучи подданными в отношении Верховной власти, суть граждане в отношении государства и правительства.
Допущение тенденций поставить нацию в подданство правительству, лишить ее прав гражданства крайне ошибочно. Именно Верховная власть, то есть в данном случае монарх, должна служить охраной самостоятельности нации и поддерживать служебное значение правительственных учреждений. Они поддерживают то, что юридически общеобязательно для граждан, но и сами составляют силу подчиненную. Граждане исполняют поддерживаемые правительством общеобразовательные нормы поведения лишь в силу повиновения Верховной власти, которая приказывает подданным исполнять требования закона, а правительству приказывает следить за этим исполнением.
Повиновение подданных Верховной власти также не есть повиновение рабское, но свободное, потому что Верховная власть какого бы то ни было типа есть не что иное, как то верховное начало, которому нация сама, по собственному своему психологическому состоянию, решила подчиняться как высшему объединяющему и властвующему принципу. Источник Верховной власти находится в духе нации, который является поэтому поддержкой самой Верховной власти, основной силой ее существования и властвования. Повинуясь Верховной власти, нация, в сущности, повинуется самой себе, это есть подчинение добровольное, сознательное и охотное.
Вследствие таких внутренних отношений между Верховной властью и нацией для монарха совершенно необходимо хранить и обеспечивать самостоятельную жизнь нации, так как монарх есть ее представитель и только как представитель ее становится властью государственно-верховной.
Притом же, организуя элемент принудительности, монарх передоверяет его охрану правительственным учреждениям лишь постольку, поскольку на это не хватает сил нации, не сорганизованной посредством государственных учреждений. Но везде, где общественные силы способны сами поддерживать самостоятельно общеобязательные нормы, действие правительственных учреждений излишне, не нужно, а стало быть, и вредно, так как без нужды расслабляет способность нации к самостоятельности.
Таким образом, организуя систему управления, монархическая власть имеет и обязанность, и интерес давать в этой системе место общественным силам во всю широту того, что они способны охранять непосредственно. Обыкновенно говорят, что управление общественное получает место в тех случаях, когда подведомственные ему интересы не имеют общегосударственного значения. С этим нельзя согласиться, так как вообще интересов, не имеющих общегосударственного значения, почти не существует. В действительности общественное управление должно получать место там, где общественных сил хватает на непосредственное действие. В тех же случаях, когда общественные силы принуждены прибегать к действию передаточному, уже нет разумного места общественному самоуправлению, и управление должно переходить в ведение общегосударственного правительства.
Итак, в организации управления задачу монарха составляет сохранение за общественным управлением всей области ведения, доступной силам самоуправления. Но это общественное управление не может быть рассматриваемо, как нечто находящееся вне государства. Напротив, это одна из областей государственного управления, точно так же подведомственная Верховной власти, как и учреждения бюрократические, "служилые", и во многих случаях поставляется в непосредственную связь с последними. Это сочетание сил общественных и бюрократических в общей систем управления уже само по себе упрочивает положение монарха как власти верховной.
К этому же должен вести способ участия монарха в управлении. Его роль не министерская, а царственная. Le Roi regne mais ne gouveme pas[122]. Эту формулу писатели конституционной школы превращали нередко в смешную и ничтожную, предоставляя монарху, как царственной силе, только формальность утверждения мер, да пышность представительства. Но истинный смысл этой формулы совсем иной.
Роль царственная, как верховная, состоит в управлении управительными силами, их направлении, их контроля, суде над ними, изменении их персонала и устройства. Монарх приводит в движение управительную машину, а не превращается в нее сам. Если задачей управительного искусства является, вообще, произведение наибольшего количества действия с наименьшей затратой силы, то это правило особенно важно соблюдать в отношении употребления силы самой Верховной власти.
Монархическое искусство в управлении тем выше, чем больше монарх посвящен лично царственной задаче своей и чем меньше ему приходится тратить силы на непосредственно управительную работу. Построение правящего механизма тем более совершенно, чем реже при нем приходится монарху покидать свою роль капитана корабля и лично браться за руль и становиться кочегаром. Менее чем кто-либо монарх может забывать закон предела действия силы и закон разделения труда (см. часть 1-я, гл. X). Прямое употребление сил монарха состоит в том, чтобы он нес на себе обязанности Верховной власти, все направляющей и контролирующей. Но никаких сил не может хватить одному человеку на личное заведование всем управлением, тем более что при этом исчезало бы разделение труда, без которого невозможно хорошее управление и исчезал бы необходимый за ним контроль.
Полезная работа Верховной власти состоит поэтому не в личном управлении, а в том, чтобы привлечь на управительную работу все силы, какие имеются для этого в государстве, достодолжно скомбинировать их и следить за общим ходом пущенной таким образом государственной машины.
