Они простились. В тот же день пришли

За ней, и гроб на Охту отвезли.

Об ней жалели в доме, всех же боле

Кот Васька. После вдовушка моя

Подумала, что два-три дня, не доле —

Жить можно без кухарки; что нельзя

Предать свою трапезу Божьей воле.

Старушка кличет дочь: «Параша!» — Я!

«Где взять кухарку? Сведай у соседки,

Не знает ли. Дешевые так редки».

«Узнаю, маменька». — И вышла вон,

Закутавшись (зима стояла грозно,

И снег скрипел, и синий небосклон,

Безоблачен, в звездах сиял морозно).

Вдова ждала Парашу долго: сон

Ее клонил тихонько; было поздно,

Когда Параша тихо к ней вошла,

Сказав: «вот я кухарку привела».

За нею следом, робко выступая,

Короткой юбочкой принарядясь,

Высокая, собою недурная,

Шла девушка и, низко поклонясь,

Прижалась в угол, фартук разбирая.

«А что возьмешь?» — спросила, обратясь,

Старуха. — Все, что будет вам угодно, —

Сказала та смиренно и свободно.

Вдове понравился ее ответ.

«А как зовут?» — А Маврой. — «Ну, Мавруша,

Живи у нас; ты молода, мой свет;

Гоняй мужчин. Покойница Феклуша

Служила мне в кухарках десять лет,

Ни разу долга чести не наруша.

Ходи за мной, за дочерью моей;

Усердна будь; присчитывать не смей».

Проходит день, другой. В кухарке толку

Довольно мало: то переварит,

То пережарит, то с посудой полку

Уронит; вечно все пересолит.

Шить сядет — не умеет взять иголку;

Ее бранят — она себе молчит;

Везде, во всем уж как-нибудь подгадит.

Параша бьется, а никак не сладит.

Поутру, в воскресенье, мать и дочь

Пошли к обедне. Дома лишь осталась

Мавруша; видите ль, у ней всю ночь

Болели зубы; чуть жива таскалась;

Корицы нужно было натолочь —

Пирожное испечь она сбиралась.

Ее оставили; но в церкви вдруг

На старую вдову нашел испуг.

Она подумала: «в Мавруше ловкой

Зачем к пирожному припала страсть?

Пирожница, ей-ей, глядит плутовкой!

Не вздумала ль она нас обокрасть

Да улизнуть? Вот будем мы с обновкой

Для праздника! Ахти, какая страсть!»

Так думая, старушка обмирала,

И наконец, не вытерпев, сказала:

«Стой тут, Параша. Я схожу домой:

Мне что-то страшно». Дочь не разумела,

Чего ей страшно. С паперти долой

Чуть-чуть моя старушка не слетела;

В ней сердце билось, как перед бедой.

Пришла в лачужку, в кухню посмотрела —

Мавруши нет. Вдова к себе в покой

Вошла — и что ж? о Боже! страх какой!

Пред зеркальцем Параши, чинно сидя,

Кухарка брилась. Что с моей вдовой?

«Ах, ах!» и шлепнулась. Ее увидя,

Та второпях с намыленной щекой

Через старуху (вдовью честь обидя)

Прыгнула в сени, прямо на крыльцо,

Да ну бежать, закрыв себе лицо.

Обедня кончилась; пришла Параша.

«Что, маменька?» -Ах, Пашенька моя!

Маврушка … «Что, что с ней?» — Кухарка наша …

Опомниться досель не в силах я …

За зеркальцем … вся в мыле … — «Воля ваша

Мне, право, ничего понять нельзя.

Да где ж Мавруша?» — Ах, она разбойник!

Она здесь брилась … точно мой покойник!

Параша закраснелась или нет,

Сказать вам не умею; но Маврушки

С тех пор как не было — простыл и след;

Ушла, не взяв в уплату ни полушки

И не успев наделать важных бед.

У красной девушки и у старушки

Кто заступил Маврушу? признаюсь,

Не ведаю и кончить тороплюсь.

«Как, разве все тут? Шутите!» — Ей-Богу.

«Так вот куда октавы нас вели!

К чему ж такую подняли тревогу,

Скликали рать и с похвальбою шли?

Завидную ж вы избрали дорогу!

Ужель иных предметов не нашли?

Да нет ли хоть у вас нравоученья?»

— Нет … или есть: минуточку терпенья …

Вот вам мораль: по мненью моему,

Кухарку даром нанимать опасно;

Кто ж родился мужчиною, тому

Рядиться в юбку странно и напрасно:

Когда-нибудь придется же ему

Брить бороду себе, что несогласно

С природой дамской … Больше ничего

Не выжмешь из рассказа моего.

10 октября 1830

Болдино