Губы Йоханнеса задрожали. Его глаза потемнели от страха.

— Вы хотите сказать…

— Он хочет сказать, что ребята снаружи заняты тем, чтобы никого не выпустить живым из этого дома, — перебил его Бреннер, не глядя на Йоханнеса. Бреннер понял по выражению глаз Салида, что был недалек от истины.

— Но почему они так ведут себя? — спросил Бреннер, обращаясь к Салиду.

Салид некоторое время глядел на него строго и печально, а затем, обернувшись к окну, бросил взгляд на улицу, чтобы убедиться, что им ничего не угрожает. Только после этого он ответил:

— Этих людей натравил на нас один американский агент ЦРУ. Он давно уже охотится за мной, но я даже не знаю его имени.

— Что за ерунда! — воскликнул Бреннер. — Что там происходит, Салид? Кто эти люди? Скажите правду, почему они вас преследуют?

— Вы что, не слышали последних новостей по радио и телевидению? — спросил Салид. — Оказывается, именно я виновен в той катастрофе, которая произошла три дня назад По крайней мере, такова официальная версия.

— А что это было на самом деле?

— Безобидная стеклянная пробирка с бесцветной жидкостью, которую держали якобы во вполне надежном сейфе одной из тайных американских авиабаз, — заявил Салид. — Но капсула, в которой находилась эта пробирка, была взорвана вместе с монастырем. Американцы теперь отказываются, что она принадлежала им.

— Но это еще не причина для того, чтобы развязывать здесь настоящую войну, — заявил Бреннер. — Боже мой, мы же не на диком Западе! Они стреляют из пулеметов! Они… они атакуют нас с вертолета, и это посреди густо населенного города!

Неожиданно Салид расхохотался, повергнув в изумление Бреннера.

— Я вас понимаю, — сказал он. — Вы считаете, что ЦРУ не осмелилось бы устроить нечто подобное Неужели вы думаете, что оно испугалось бы дипломатических осложнений?

Перестав смеяться, Салид положил на кровать автомат и вынул из внутреннего кармана куртки три листка машинописного текста, которые, вероятно, вырваны из скоросшивателя, поскольку их левый край был неровным. Бреннеру бросился в глаза яркий штамп с надписью “Совершенно секретно”, выполненной краской.

— Они поставили бы на карту не только сохранение хороших дипломатических отношений для того, чтобы воспрепятствовать утечке информации, которая может стать известной широкой общественности, — сказал Салид.

— Что вы имеете в виду? — спросил Йоханнес, потянувшись за документами, но Салид быстро убрал их снова во внутренний карман куртки и вытащил оттуда зажигалку.

— Хотите доказательств? — спросил он. — Именно из-за этих документов я и приехал в вашу холодную страну. Поверьте мне, этих трех таких безобидных листков было бы достаточно, чтобы развязать войну.

— Что там написано? — спросил Йоханнес.

Салид покачал головой.

— Будет лучше, если вы об этом не узнаете, — и с этими словами он щелкнул зажигалкой, вынул листки из кармана и поднес их к язычку пламени. Бумага начала быстро чернеть, занявшись огнем.

— Зачем вы это делаете? — удивленно спросил Бреннер.

Салид помахал в воздухе горящими листками бумаги для того, чтобы они сильнее разгорелись. От них распространялся едкий запах, наполнявший всю комнату.

— Потому что теперь это не имеет никакого значения, — сказал Салид. — Теперь ничего не имеет никакого значения и не будет иметь, если мы не остановим того, кто убежал из монастыря.

Он дождался, пока бумага догорит и, когда пламя почти опалило его пальцы, подошел к умывальнику и загасил огонь водой, выбросив оставшиеся клочки бумаги. Вонь от сгоревшего пластика, в который были оправлены листки бумаги, оказалась такой невыносимой, что Бреннер закашлялся.

— Теперь это бесполезно, — тихо сказал Бреннер, имея в виду поступок Салида. — Если эти бумаги действительно так важны и секретны, как вы утверждаете, то тогда…

— …достаточно всего лишь заподозрить, что вы знаете содержание этих документов, и вас тут же уничтожат, — закончил за него Салид. — Я это знаю. И мне очень жаль. Но я ничего не могу изменить. Я могу только попытаться вывести вас отсюда.

— Вывести нас отсюда? — почти закричал Йоханнес. — На улице нас ждут вооруженные до зубов люди. Вы же сами видели, что произошло. Они стреляют в своих же людей! Нам не выйти отсюда живыми!

— Я это знаю, — ответил Салид. — Но я не думал делать что-нибудь в этом роде.

— То есть? — озадаченно спросил Йоханнес.

Салид взял свой автомат, лежавший на кровати, привычным жестом вынул магазин, проверил наличие патронов и снова поставил его на место.

— Мы будем ждать их здесь, — сказал он.

Хайдманн очнулся, когда носилки ставили в машину скорой помощи. Он испытывал страшные боли. Первым его чувством был ужас от мысли, что он снова вернулся из милосердных объятий забытья в мир адской, раздирающей все его тело боли. Казалось, каждый нерв его организма был воспален. Но тело горело в огне адской муки лишь от головы до области сердца, а дальше боль резко прекращалась.

Хайдманн сразу же понял, что это означало.

И хотя он страшно страдал, его мозг работал с необычайной ясностью. Хайдманн помнил, что в него попали две пули: первая выбила из руки оружие, оторвав при этом фалангу мизинца, а вторая прошила грудь сразу под сердцем и застряла в позвоночнике. Он прекрасно помнил, вплоть до мельчайших подробностей, все случившееся в доме, и непоколебимо уверился в том, что это не было галлюцинацией, а все происходило на самом деле.

Хайдманн открыл глаза, его взор застилал кровавый туман, начинающий постепенно рассеиваться, и сквозь него стали проступать смутные очертания предметов. Хайдманн увидел бледное лицо с прядями черных волос, налипших на потный лоб. Человек низко склонился над ним. Его ярко-красная куртка и умелые действия свидетельствовали о том, что этот человек — врач. Похоже, что он испугался, когда Хайдманн открыл глаза, но испуг на его лице уступил место выражению облегчения.

— Вы очнулись, это хорошо, — сказал он. — Вам нельзя шевелиться, вы меня поняли?

Хайдманн хотел ему ответить, но врач предостерегающе поднял руку.

— Не пытайтесь ничего говорить. Если вы хотите утвердительно ответить на мой вопрос, опустите на мгновение веки.

Хайдманн опустил веки, и на лице врача появилась слабая улыбка.

— Вы чувствуете боль? — спросил он.

Хайдманн закрыл и тут же открыл глаза. Врач повернул голову и сказал что-то человеку, находившемуся вне поля зрения Хайдманна. Затем он повернулся к раненому и начал разрезать ножницами плащ и рукава пиджака Хайдманна.

— Я дам вам обезболивающее средство, — сказал он. — Но очень важно, чтобы вы все это время находились в сознании и не спали. Вам ни в коем случае нельзя двигаться. Вы меня поняли?

Хайдманн снова ответил ему движением век. Он еще никогда в жизни не был серьезно болен и не имел тяжелых ранений. Но он часто бывал свидетелем подобных ситуаций и знал, что в таких случаях следует выполнять предписания врача. Однако дело сейчас было не в самом Хайдманне. Он непременно должен был рассказать людям о том, что происходит в этом доме. Но попытка напрячь голосовые связки и что-нибудь произнести закончилась приступом новой невыносимой боли.

Врач ввел ему иглу в вену и выпустил лекарство из шприца — все это Хайдманн ощутил в сто раз обостреннее, чем обычно. Однако уже через мгновение от руки по всему телу начало распространяться благодатное оцепенение, укрощающее боль, которая, хотя и не исчезла совсем, стала все-таки терпимой.

— Это самое сильное обезболивающее средство, которое я могу вам предложить, — сказал врач голосом, в котором слышалось сожаление. — Не волнуйтесь, думаю, вам удастся выкарабкаться!

Если бы это было главным! В тот момент Хайдманн не думал о себе. Нет, он никогда не был героем, и никогда не считал себя способным рисковать собственной жизнью ради спасения других людей. Но сейчас ему совершенно безразлична собственная участь. Он должен предупредить людей о грозящей им опасности. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь переступил порог этого дома. Опасность, подстерегающая там людей, страшнее смерти. Хайдманн снова попытался что-либо сказать, но его попытка опять закончилась неудачей. Боль постепенно успокаивалась. Возможно, он сможет заговорить, когда введенное ему в кровь лекарство окажет на его организм свое полное воздействие.