— Боюсь, нет ли в наших схемах теоретической ошибки... Хочу поговорить об этом с Сергеем Александровичем.

— Он убеждал меня на-днях, что теоретической ошибки нет. Он уверен, что последний опыт не удался случайно.

Смирнов молчал. Его пальцы нервно подрагивали на отшлифованной поверхности стола.

— Душа навыворот, а краска будет наша! — вдруг сказал он и крепко пристукнул кулаком. — Попользовались немцы, теперь довольно.

— Ну, это еще как сказать, — засмеялась Ольга. — Вы можете и сорваться.

— Нет! — ответил он с твердостью. — Краска будет наша. Даю вам честное слово, Ольга Сергеевна! Мы платим за краску ежегодно две сотни тысяч валютой! Я чуть не помер от удара, когда услышал эту цифру! — Он помолчал и тихо добавил: — Мы должны добыть эту краску... Вот только... нет ли теоретической ошибки? Я уже двое суток думаю над схемой. В ней что-то неладно, а что — не могу сообразить. Хватит об этом, краска будет наша, немцы выкусят фигу вместо двух сотен тысяч, вопрос кончен. Поговорим о другом. Когда вы кончаете институт, Ольга Сергеевна?

— Осенью. Нас уже размечают по предприятиям.

— Куда же?

— Меня? Я еще не думала. Выбор большой...

Она говорила, не поднимая глаз.

— Говорят, интересно работать в Казахстане... Может быть, туда...

— Да? Ну что же. Там нет людей. Вы принесете там большую пользу...

Она пригнулась еще ниже над штопаньем.

— На два года... А потом все равно не отпустят. Немного страшно.

— Ерунда, — ободряюще говорил он, но голос его звучал странно и глухо. — Поработаете и вернетесь... Но только зачем так далеко — в Казахстан?.. Я держусь того мнения,что в такую глушь следует посылать все-таки мужчин.

Она хотела встать. Он не пустил ее. Она немного удивилась.

— Что это значит, Смирнов?

— Видите ли, — вдумчиво сказал он, — мне нужно изложить вам кое-какие соображения... О Казахстане, о себе... словом, о многом. Расположены ли вы слушать? Возможно, я буду говорить бессвязно... Вот, в частности, о Казахстане...

Он замялся, потом кашлянул.

— Казахстан здесь, в сущности, ни при чем... Разговор этот вас очень поразит, Ольга Сергеевна... Но что ж делать?.. Это, может быть, и мне совсем не так приятно, как пишут в книгах... Случилось одно событие, Ольга Сергеевна... то есть оно не внешне случилось, а во мне, внутренно... Очень смешно... Я сам удивляюсь и смеюсь...

Он чувствовал, что нужно говорить по-другому, другими словами. Внезапно смятение овладело им: он замолчал. И лицо его и шея были густо красными.

— Я, кажется, догадываюсь, — несмело сказала Ольга. — Но в таких случаях догадываться рискованно. Можно попасть в дурацкое положение. Я уж лучше подожду, Смирнов. Когда-нибудь вы снова обретете дар речи и скажете внятно...

И в ее тоне и в попытке иронически ответить он почувствовал такое же смятение. Он осмелился взглянуть на нее. Ее ореховые глаза потемнели. Он зажмурился и набрал в грудь много воздуха, чтобы сказать все разом, без передышки. Ему казалось, что самое трудное — это произнести формулу. Остальные слова, подкрепляющие формулу, казалось ему, польются сами собой.

Он хотел помочь себе жестом и занес руку, чтобы в соответствии с ее падением произнести формулу. Но опустил он руку очень неловко: ничего не успел сказать, задел и уронил тяжелый альбом. Фотографии и пожелтевшие дагерротипы разлетелись веером. Он кинулся подбирать их. В наутюженных брюках Смирнов ерзал по скользкому полу. Ольга ползала рядом с ним. Растерянный ее вид придал ему смелости; он нагнулся к ее уху и очень внятно, с неожиданной для самого себя легкостью, произнес формулу.

Испуганные и красные, они сидели на корточках друг против друга. Первой опомнилась Ольга; она медленно встала, оправила смятое на коленях платье и отвернулась. Она дышала, часто и тяжело.

— Ольга Сергеевна, — сказал Смирнов, осторожно завладевая ее рукой. — Я давно хотел сказать вам это... Но как-то не приходилось...

Он замолчал и долго смотрел вниз, на цветную обшивку дивана. Потом вдруг метнулся к столу и схватил фуражку. У дверей он приостановился. Лицо у него было бледное, растерянное. Он крикнул:

— Я нашел теоретическую ошибку. Я сейчас нашел ее, Ольга Сергеевна... Оля!

Он вернулся к. дивану, присел, потом вскочил и, с отчаянием махнув рукой, вылетел из комнаты.

Лестница рокотала под его каблуками. На двадцать девятой ступеньке он оборвал свой стремительный бег.

— Куда это вы так спешите. Смирнов? — спросил Сергей Александрович. — Уж не в лабораторию ли? Я слышал, что вы работаете ежедневно до поздней ночи.

— Почти ежедневно, — ответил Смирнов — Я продолжаю опыты. Не бойтесь, я ничего не испорчу. Ваши наставления пошли мне впрок.

— Да? — криво усмехнулся Сергей Александрович. — Боюсь, что вы слишком даже хорошо усвоили мои наставления...

Не ожидая ответа и не прощаясь, он пошел дальше. Дверь захлопнулась за ним резко сердито. Смирнов скривил губы и дернул плечом.

— Это уж просто глупо так петушиться, — вслух подумал он. — Вдвоем посидеть нельзя. Подумаешь — надулся... и ведь главное — не знает даже, о чем мы говорили...

За чаем Сергей Александрович, раздраженно покашливая и пофыркивая, сказал:

— Послушай, Ольга... Ты вообще умная, конечно...

— Спасибо, — насмешливо поклонилась она.

Сергей Александрович строго оборвал ее:

— Не паясничай. Иногда ты делаешь непростительные глупости. Непростительные и неприличные.

— Не помню таких, — ответила она. — Будь добр, говори конкретнее.

— Ну, вот хотя бы сегодня. Я встретил на лестнице Смирнова. Он был совершенно пунцовым... И ты не лучше... Я, конечно, не вмешиваюсь в твою личную жизнь...

— Пожалуйста, на стесняйся, — предупредительно сказала она.

Ложечка в ее пальцах описывала стремительные круги. Чаинки метались и падали в глубокую воронку.

— Я не знаю, чем вы здесь занимались. Ради бога, не пойми меня дурно. Для этого ты все-таки слишком умна... Но во всяком случае... — Он замялся и пошевелил пальцами, подбирая нужное слово. Резко тряхнув головой, он сказал с горячностью: — Нет, ты скажи мне, Ольга, что ты в нем нашла? Бездарность, неуч, неотесанный парень!.. И к тому же, по всем признакам, нечист на руку.

— Подожди, — решительно перебила Ольга. — Я думаю, что скоро ты сам раскаешься в сегодняшнем поведении. Ты невыносим сегодня; если бы ты всегда был таким, я бы давно ушла от тебя. Ты совершенно незаслуженно оскорбил сначала меня, потом Смирнова. Ты грубо и бесцеремонно вмешался в мою личную, самую что ни на есть личную жизнь!

Она ушла, оставив недопитый стакан. Сергей Александрович медленно побрел в свою комнату.

Под окном играла гармоника. Теплое розовое небо лежало на облупленных крышах. Мальчишки, размахивая шапками, гоняли голубей. Облезшие коты хрипло мяукали в сточных жолобах.

«А почему я не могу думать по-своему? — вдруг рассердился Сергей Александрович, — Почему я должен безропотно отдать ему свою мысль, свое дело, премию, орден, если уж на то пошло! Даже при коммунизме творчество не будет обезличено...»

Обида мешала ему дышать. Назойливые стариковские мысли томили его, хотя он и стыдился и гнал их. «Таков, брат, вечный закон, — думал он, рисуя в блокноте круги и спирали. — Человек, в первую очередь, особь биологическая, Ольга — тоже, и как таковой он ей нужнее, чем я. Ну и пусть. Ее дело. Она вольна в своих поступках, я волен тоже и, клянусь, пойду на все, вплоть до мирового скандала, но не отдам ему своей краски!.. С Ольгой тогда придется порвать...»

Он подчеркнул этот мысленный итог двумя линиями, толстой и потоньше. Линии странно выглядели на чистой, без букв, бумаге. «Ничего! — подумал он с напускной удалью, — проживу и один как-нибудь».

Он лег на диван и взял с этажерки книгу. Он читал сначала совершенно механически, прислушиваясь к шорохам в Ольгиной комнате. Он надеялся, что она придет к нему, слушал — не к дверям ли направляются ее шаги. Из гордости он притворился перед самим собой, что занят только рассказом.