— Эйнор, — позвал Гарав. Тихо позвал, но оказалось, что рыцарь не спит.

— М? — так же негромко и как–то равнодушно отозвался он.

— Сколько стоит всё то, что ты мне купил в Форносте?

— Двадцать восемь кастаров, считая коня, — спокойно ответил рыцарь.

— Когда я их отслужу?

— Если брать жалованье наёмника, — в темноте произошло шевеление, на секунду мигнули и погасли некоторые звёзды — Эйнор ворочался, даже привстал, — то через семь месяцев.

— А если брать жалованье оруженосца?

— Оруженосцы служат не за жалованье.

— Ради чести? — мальчишка попытался снасмешничать, но голос дрогнул.

— Не только, — неожиданно ответил Эйнор. — Оруженосец мечтает стать рыцарем. Это дорога в жизнь. В другую. Собственно, почти все оруженосцами в первую очередь ради этого и становятся.

— Почти все? — уточнил Гарав, привстав на локте.

— Я знаю одно исключение, — отозвался рыцарь. — Тебя… — он сел. — Слушай, Волчонок, что тебя беспокоит?

— Будущее, — честно признался мальчишка. — Моё маленькое будущее в этом большом мире. Я принёс тебе присягу, я твой оруженосец. Но мне хотелось бы знать, что дальше.

— У тебя нет своего будущего, пока ты не станешь рыцарем, — спокойно отрезал Эйнор.

— Так, — не менее спокойно кивнул Гарав и лёг на спину, заложил руки под голову, глядя в небо. — Если я не хочу?

— Ты не хочешь? — ровно спросил Эйнор.

— Сдаюсь, хочу, — согласился Гарав. — Я думал об этом ещё раньше, до клятвы, и давал её не просто так, не думай. Но что потом? Я хочу, но я смогу?

— Ну, если мы вернёмся из этого похода, — заговорил Эйнор, — а у нас очень мало шансов на это, я тебе скажу — то в будущем у тебя будет примерно шесть шансов на четыре, что ты станешь рыцарем в ближайшие пять–семь лет. Ты вынослив, ловок, достаточно храбр и достаточно туп… — Гарав невольно хихикнул — Эйнор холодно пошутил. — Князь посвятит тебя не без удовольствия, особенно если узнает, что ты мой оруженосец — князь мой воспитатель.

— Я не знал, — Гарав сел.

— Теперь знаешь… Четыре шанса на шесть, что в те же ближайшие год–семь ты погибнешь, и я тебе обещаю, что ты ляжешь возле нашего фамильного кургана, если будет, что класть; если нет — там вместо тебя положат плиту из мрамора.

— Спасибо, — без малейшей иронии ответил Гарав. — Предположим, что я стал рыцарем. Тогда?

— Тогда ты или станешь доказывать всем, что имеешь право на место в княжьей дружине — или получишь, как отец Фередира, свой fyellk, — Эйнор употребил слово из талиска, но Гарав кивнул, он знал, что это земельный надел за службу. — Если ты прослужишь рыцарем двадцать лет, fyellk превратится в theyd, и ты волен будешь жить на своей земле в меру своего разума и взглядов на жизнь. Я знаю тех, кто начал сам пахать эту землю и находил в этом удовольствие — и знаю тех, кто тихо спился на покое, распродав theyd богатым крестьянам по соседству. В общем, всё будет в твоих руках… пока ты держишь в них меч — и будет зависеть от этого меча.

— А ты рыцарь князя? — утвердительно спросил Гарав.

— Да.

— Чем это лучше?

— Для меня не стоял этот вопрос, я пошёл путём моего покойного отца.

— Но всё же? — добивался Гарав.

— Подарки, — Гарав не видел Эйнора, но услышал, что тот улыбается. — Нет, правда. Даже прижимистый властитель не скупится на свою дружину. Денег тебе будет хватать с избытком. Но княжеские рыцари нечасто умирают на покое в дружинной зале.

— Я не трясусь за свою жизнь, — честно сказал Гарав. Эйнор согласился:

— Я верю. Тебе очень нужны деньги?

— Я не знаю, что мне нужно, — признался Гарав. — Но я не очень люблю власть, Эйнор. На моей родине… — он не стал договаривать. — Я не люблю власть, — повторил мальчишка.

— Выслуживай fyellk, потом theyd, — снова почти равнодушно подытожил Эйнор.

— Эйнор, — жалобно сказал Гарав, — а ты совсем не будешь давать мне денег в эти годы?

Рыцарь засмеялся.

— Будут и деньги, и подарки, и военная добыча…

— Не хочу, — буркнул Гарав. — С мёртвых…

— Никто не просит ничего брать с мёртвых, этот браслет — дело особое. Но кошелёк на поясе мертвецу не нужен, тем более — взятое во вражеских домах и крепостях… Ты не можешь уснуть?

— Не могу, — признался Гарав. — Я думаю, всё время думаю. Про…

Он не договорил, глухо замолчал. И вздрогнул сам — думал, что Эйнор уже уснул:

— Нам сначала надо вернуться, Гарав. Лучше думай о том, что мы не вернёмся. Тогда тебе будет спокойней.

Глава 18 -

в которой есть только лес и его жители.

Следующие дни запомнились Гараву, как череда редкостно неприятных дневных и ночных часов. А тот день, когда он убил человека — как последний на долгие–долгие дни, когда он читал стихи, а Эйнор смеялся и вообще говорил.

Они окончательно углубились в лес. Чёрный, мокрый и холодный, несмотря на лето. Тут росли почти только гигантские ели — кроны начинались выше головы всадника, чёрные, даже не зелёные. Они смыкались в сплошной непроницаемый ни для света, ни для дождя полог, под которым царил вечный полумрак и росли можжевельник и серый папоротник. Корни гигантов облегал жёлтый и зелёный мох, а стволы в обхвате были — Эйнору, Гараву и Фередиру вместе встать и сцепиться руками, а то и больше.

Овёс почти кончился, а травы было мало. Да и «людская еда» мокла и плесневела. Охота оказалась неудачной, всё, чт о удавалось подбить — тетерева, от которых скоро хотелось выть, их мясо пахло хвоёй. Хорошо, что много было грибов, которые Гарав любил есть и умел различать (а вот его спутники грибов явно опасались и есть начали только после того, как Гарав умял груду жареных белых и остался жить, да ещё и имел довольный вид).

Эйнор молчал. Всё время. Молчал и брал себе дежурства с полуночи и до рассвета — точнее, до того момента, когда темнота прореживалась на серый сумрак. Рзводить костры стало трудно — даже трудней, чем на равнине, хотя, казалось бы, кругом было полно дерева. Оруженосцы разговаривали тоже редко и шёпотом. А уж ночи превратились в тяжёлое испытание.

Давящая темнота просто–напросто усаживалась на грудь. Перемигивались огоньки гнилушек. Постоянный шёпот повисал в воздухе, а за ним слушались вполне реальные жутковатые звуки ночной жизни. Хуже всего были часы дежурства. На пятую ночь — спать ещё не легли — к костру притащилось без приглашения что–то такое, чего Гарав даже не запомнил, потому что мозг отказался воспринимать увиденный ужас. Но Эйнор только поднял голову и сказал отчётливо (впервые за пять суток):

— Чего пришёл? Пошёл вон.

И жуть канула куда–то в сырой бормочущий мрак.

На следующее утро Гарав попытался было расспросить про ночного гостя, но заработал поперёк спины (не больно через плащ, жилет и кольчугу, но всё равно обидно) поводом…

…К вечеру десятого дня Эйнор остановил коня и хмыкнул неожиданно — оруженосцы даже в сёдлах пошатнулись. А рыцарь молча протянул вперёд руку (кольцо он всё это время носил жемчужиной наружу).

Гарав увидел прямо между сосен деревянный столб, украшенный черепом медведя (внутри вполне можно было поместиться, если свернуться клубком). По сторонам — снизу на половину высоты — шли двойные ряды вбитых в дерево гигантских (с клинок боевого кинжала) когтей, переплетавшихся с изображениями каких–то птиц и витыми узорами, вырезанными в прочном дереве. Выше — и до самого черепа — столб был вымазан высохшей, тухлой и относительно свежей кровью (ясно по виду и запаху). Когда всадники подъехали ближе, то стало видно, что столб вбит не просто в землю, а в центр выложенного из чёрных обломков гранита изображения свернувшейся спиралью змеи.

— Что это? — спросил Фередир, опередив Гарава на миг. Эйнор совершенно спокойно ответил:

— Эру, попирающий Моргота.

Фередир поперхнулся новым вопросом. А Эйнор скомандовал:

— Дальше едем очень осторожно. Тут тропа.