Тогда Марсель решил выиграть встречу по очкам и, не моргнув глазом, дал освистать себя зрителям.

Он рассказал мне: «Ты понимаешь, они свистели, а я так радовался, как никогда. Ты видишь, Эдит, в жизни всегда надо быть добрым!»

Иногда я фыркала и упрямилась. Но он был всегда терпелив и мог делать со мной все, что хотел.

Как-то вечером, когда я выходила из мюзик-холла «ABC», меня обступила толпа поклонников, с поцелуями, объятиями и просьбами дать автограф. Раздраженная, тщеславная, воспринимающая восхищение как должное, я растолкала людей, огрызаясь: «Оставьте меня в покое!» — и села в машину вместе с Марселем.

Мы проехали несколько минут, как вдруг я почувствовала что-то неладное. Сердан сказал мне: «Сегодня, Эдит, ты впервые меня огорчила». — «Я устала, Марсель. Разболтались нервы». Марсель молча посмотрел на меня и сказал: «Ведь эти люди ждали тебя, чтобы получить твой автограф, они принесли тебе свою любовь. Разве ты забыла, как в те годы, когда ты не была знаменитой, ты их ждала? Представь себе на минуту тот день, когда ты будешь их ждать, а они не придут».

После этого случая я никогда никому не отказывала в автографах, какой бы усталой ни была.

Однажды в Нью-Йорке Сердан доставил мне очень большую радость.

Я пела, и где-то к полуночи мне сообщили, что в Кони-Айлэнд ярмарочный праздник.

Марсель был со мной, он взял меня за руку и весело сказал: «Поедем, я покатаю тебя на деревянных лошадях».

Мы отправились, радуясь как дети. После манежа он повел меня кататься на американских горках. Он вопил от восторга, а я визжала от страха. Сотни людей стояли вокруг. Они кричали: «Это Сердан! Гип! Гип! Гип! Ура!»

Марсель шепнул мне на ухо: «Они узнали меня, а не тебя».

Я почувствовала себя задетой, как вдруг раздался голос: «Эдит! Спойте нам "Жизнь в розовом свете"!»

Все аттракционы были остановлены, наступила полная тишина, и я запела. Окончив песню, я повернулась к Марселю. Очень взволнованный, он сказал: «То, что ты делаешь, Эдит, много лучше того, что делаю я. Ты несешь им любовь и счастье».

При этих словах у меня потекли слезы. Я лучше Сердана! Это был самый прекрасный комплимент, который, однако, я не заслужила.

Стоит мне заговорить о Сердане, хотя бы только заговорить, как я становлюсь лучше. Он был лучше всех. Рядом с ним становилось возможным самое невероятное.

Вот что я до сих пор не рассказывала никому: я не хотела, чтобы насмешки скептиков омрачили самое необыкновенное, самое счастливое мое воспоминание.

Однажды я вымаливала чудо для Сердана, и небо вняло моим мольбам!

Это было за несколько недель до международного чемпионата, на котором Марсель должен был выступить против Тони Зэль. Я попросила его: «Послушай, поедем завтра в Лизье и помолимся за твою победу».

В соборе я с молитвой обратилась к святой Терезе. Я умоляла ее: «Для себя я ничего не прошу. Напротив, пусть все несчастья и страдания падут на мою долю. Я их заслужила. Но ему, ему, о чьих трудах и жертвах вы все знаете, пошлите победу в этой встрече, от которой так много зависит!»

Спустя несколько дней я собиралась отправиться с концертами в Нью-Йорк, где Марсель должен был дать бой.

Я укладывала чемоданы. У меня находилась моя подруга Жинет со своим мужем Мишелем. Вдруг мы переглянулись: сильный аромат роз наполнил комнату. Мы чувствовали его на протяжении нескольких секунд. Жинет и Мишель стали искать разбитый флакон духов, но напрасно. Я поняла, что это значило.

Я провела свое детство в Лизье и знала, что, когда святая Тереза даровала кому-нибудь свою милость, она посылала аромат роз. С этой минуты я была уверена, что Марсель Сердан станет чемпионом мира.

И все-таки неделю спустя, во время матча, я не решалась смотреть на ринг. Когда в знаменитом четвертом раунде Тони Зэль чуть не свалил Марселя, я думала, что умру.

Сидя в зале среди ревущей толпы, я молилась святой Терезе, я говорила ей: «Не забудьте, вы мне обещали, что он победит».

Я молилась и колотила обоими кулаками по шляпе сидевшего передо мной зрителя. После окончания встречи, когда победителя Марселя приветствовал весь зал, тип, сидевший передо мной, обернулся, протянул мне свою измятую шляпу и сказал: «Я дарю ее вам. В таком виде она мне уже не нужна, а вам она будет напоминать это радостное событие».

Вне ринга Сердан был самый нежный человек на свете. Я только два раза видела, как он дрался, и то это было из-за меня. Одному человеку он дал пощечину. Другого поколотил.

Первый рассказывал обо мне весьма неприятные сплетни. Марсель встретил его у «Ваграма». Добродушно улыбаясь, он подошел к этому молодчику, которому явно стало не по себе, и приветливо сказал: «Ну и сволочь же ты!» Затем влепил ему чудовищную оплеуху и сейчас же обратился к своим друзьям с мольбой: «Уберите его скорей, скажите ему, чтобы он убирался». Этот здоровяк ненавидел драться, он боялся кого-нибудь покалечить.

Второй, кого Марсель хотел уничтожить, был журналист, один из наших общих друзей. Он напечатал в газете гнусную, лживую статью о Марселе и обо мне. Прекрасно понимая, что сделал подлость, он явился ко мне просить прощения и объяснить свой поступок. Он посмел прийти потому, что я всегда всем все прощала. И как раз в этот момент вернулся Марсель.

Когда он увидел того, кто предал нашу дружбу, Марсель побелел от бешенства. Он схватил журналиста за лацкан пиджака и протащил через всю комнату, нанося пощечины со всей возможной силой.

Тот ныл: «Прости меня. Марсель… Не бей меня больше. Марсель…» Но как с цепи сорвавшийся Сердан поставил его передо мной и приказал: «Плюнь ему в лицо».

Я хотела подчиниться Сердану, но была слишком взволнована. Я не смогла.

Тогда Марсель вытолкал его за дверь, крикнув вслед: «Убирайся вон, и никогда не попадайся мне на глаза!»

Марсель не мог понять, как это люди могут быть нечестными. Он всегда оставлял свои деньги, бумаги, чемоданы, где попало. И самое интересное — у него никогда ничего не крали. Он не мог поверить в человеческую жестокость.

Это он учил меня, что самое главное — жить так, чтобы без стыда смотреть на себя в зеркало, чтобы не краснеть за свое прошлое. А я, что я дала ему взамен? Немного.

Когда я с ним познакомилась, я подсмеивалась над ним, над тем, что он никогда, ни в самолете, ни в поезде, ни у себя дома, не читал ничего, кроме «комиксов», историй про ковбоев и детективных романов. Я ему говорила: «Послушай, Марсель, ты должен читать другие книги».

И чемпиону мира я терпеливо подсовывала Жида, Стейнбека, Джека Лондона. Следила, чтобы он не прятал в этих книгах юмористические картинки.

Поначалу он смотрел на меня, как побитая собака, и жаловался: «Зачем ты это делаешь, Эдит? Зачем ты заставляешь меня читать, когда на улице такая погода и мне гораздо приятнее пройтись?»

Позже я жалела о своей настойчивости: он стал настоящим фанатиком книги и так пристрастился к чтению, что больше ничем не занимался. Даже когда он прогуливался по набережной, он только и делал, что рылся у букинистов. Он так погружался в чтение, что бывало даже не замечал, когда я приходила.

А еще я научила его одеваться. Раньше он напяливал на себя все, что попадется под руку. Обожал фиолетовые галстуки и рубашки в горошек. Но тут я навела некоторый порядок.

Марсель не расставался со мной, даже когда я пела. Со сцены я видела его в глубине кулис. Он меня слушал, следил за занавесом, сердился, когда кто-нибудь шумел. Он восторженно смотрел на меня и говорил любому, кто был рядом: «Вы посмотрите только! Такая пигалица… Как это она может так петь?»

Конечно, эта любовь была слишком прекрасна для меня. И беда опять вошла в мою жизнь. Страшное известие ошеломило меня. Самолет Париж — Нью-Йорк разбился у Азорских островов. Марсель Сердан был на борту. Марсель Сердан погиб.

В этот вечер я пела в Нью-Йорке на сцене «Версаля», одного из самых роскошных кабаре.

Я так жестоко страдала, что никогда не найду достаточно сильных слов, чтобы об этом рассказать. И тело, и душа мои были ранены насмерть. И все-таки я выдержала. Перед началом своего выступления я объявила: «Сегодня вечером я пою в память Марселя Сердана. Я буду петь для него».