Въ исторіи россійскаго кафешантана — три періода.

1) Патріархальныя времена сѣдой древности. Публика именовала кафешантанъ выразительнымъ прозвищемъ «шатокабака», a самъ онъ, съ трогательнымъ гражданскимъ мужествомъ, признавалъ себя усовершенствованнымъ «веселымъ домомъ» («для образованныхъ-съ, которые въ Европахъ-съ бывали»). Судьбами своими онъ уподоблялся тогда пушкинскому лѣшему: «свисталъ, пѣлъ и въ своей дурацкой долѣ ничего знать не хотѣлъ». Собственной прессы не имѣлъ и душу-Тряпичкина звалъ вашимъ высокоблагородіемъ. Объ искусствахъ не помышлялъ, честолюбіемъ не страдалъ и имѣль одно въ идеалѣ: чтобы инженеръ выкупалъ Альфонсинку въ шампанскомъ, a за безчестіе заплатилъ сверхъ всякаго прейскуранта.

2) Превозвысясь частыми купаніями Альфонсинки и возгордившись соотвѣтственными платежами за безчестіе, кафешантанъ началъ уклоняться отъ титула «шатокабака» (не разставаясь, однако, съ присвоенными оному выгодами и преимуществами), втайнѣ возомнилъ себя храмомъ искусства и, въ своей компаніи, принялъ манеру говорить о себѣ: «мы, артисты». Во всѣхъ этихъ новшествахъ былъ съ горячностью поддержанъ Кувшинниковыми, коихъ, благодаря блестящимъ результатамъ толстовской классической образовательной системы. a также процвѣтанію научныхъ курсовъ балалаечной игры и призовой ѣзды на велосипедахъ, наплодилосъ видимо-невидимо. Тряпичкина, въ эти средніе вѣка свои, кафешантанъ звалъ достопочтеннѣйшимъ Иваномъ Ивановичемъ и, умоляя «не забыть въ статейкѣ-съ», горячо пожималъ ему руку, иногда не безъ тайнаго «прилагательнаго».

3) Вѣка новые. При прогрессивномъ ростѣ въ обществѣ русскомъ процента Кувшинниковыхъ — благодаря тому, что къ курсамъ балалаечнымъ и велосипеднымъ прибавились атлетическіе и, какъ высшее учебное заведеніе, учреждено Русское Собраніе, — кафешантанъ окончательно усвоилъ себѣ гордость сатаны и не только во всеуслышаніе объявилъ себя искусствомъ, но и первымъ между искусствами. Открылъ, что свистать, пѣть и ничего не знать, кромѣ своей дурацкой доли, есть истинное назначевіе человѣчества, удовлетворять коему возможно и должно не только въ трактирѣ и веселомъ домѣ, но и въ оперныхъ и драматическихъ театрахъ, и въ симфоническихъ собраніяхъ — всюду, гдѣ есть касса, жаждущая сбора и способная снабжать Кувшинниковыхъ билетами. Съ душою-Тряпичкинымъ сталъ свой человѣкъ, зоветъ его «mon cher» и, когда недоволенъ имъ, замѣчаетъ: «кажется, плачу?!» Протесты искусствъ, изумленныхъ вторженіемъ въ ихъ мирную область совершенно неожиданнаго, новаго собрата, освистываются Кувшинниковыми, какъ запоздалая претензія:

— Искусство? честное искуссіво? — грохочутъ Кувшинниковы, — a ежели мы вамъ жрать недадимъ? Искусничайте натощакъ.

Съ своей спеціально кувшинниковской точки зрѣнія эти откровенные господа, конечно, имѣютъ полный резонъ. Имъ нравится кафешантанъ, они желаютъ сидѣть въ кафешантанѣ, - стало быть, и долженъ для нихъ существовать кафешантанъ, a не иной храмъ искусства. Кому достаточно Пригожаго, тщетенъ тому Бетховенъ; кто упоенъ дѣввцею-торсъ, «несравненною исполнительницею цыганскихъ пѣсенъ», тотъ весьма хладнокровно обойдется безъ Долиной въ оперѣ, безъ Ермоловой въ драмѣ, зачѣмъ ему Направникъ и Вержбиловичъ, Дузэ и Муне Сюлли? Долины, Ермоловы, Направники, Вержбиловичи это прекрасно знаютъ и лаврами y Кувшинниковыхъ никогда не льстились, не льстятся и льститься не будутъ. Ихъ область отгорожена отъ Кувшинниковыхъ высокою, непроницаемою стѣвою.

Но Кувшинниковымъ неймется.

— Желаю черезъ стѣну!

— Зачѣмъ вамъ? Тамъ для васъ все дико, чуждо, скучно.

— Желаю черезъ стѣну! A для веселости дѣвицу-торсъ прихватимъ: пущай съ нами лѣзетъ и пѣсни поетъ!

И вотъ Кувшинниковы уже по ту сторону стѣны (охотники подсадить и лѣстничку принести и поддержать, за хорошую мзду, всегда найдутся), шаркаютъ ножками, рекомендуютъ и рекомендуются.

— Бетховенъ будете? Изъ нѣмцевъ? Слыхали. Шпрехенъ зи дейчъ, значитъ. A вотъ — Пригожій-съ, тоже композиторъ. Однимъ рукомесломъ, стало быть, занимаетесь, — коллеги. Почеломкайтесь.

— Здрассте! Позвольте вамъ быть знакомой. Артистка дѣвица-торсъ. Товарищъ по искусству. Будемъ вмѣстѣ служить русской антилигенціи…

Захочу — полюблю,

Захочу — разлюблю…

Протянутыя длани, не столь къ удивленію, сколь къ озлобленію Кувшивниковыхъ, остаются безъ пожатія…

— Брезгуете, слѣдовательно? Ха-ха-ха!

— Не пара мы. Разныя y насъ дороги.

— Не пара? Ха-ха-ха! Ноздревъ, жарь! Тряпичкинъ, строчи!

И пошла писать губернія. Ноздревъ осипъ, организуя клаку во славу дѣвицы-торсъ и въ поношеніе артисткамъ, ее не признавшимъ. Тряпичкинъ переполнилъ свою «газетку-съ» филиппиками противъ отказа лицемѣрныхъ жрицъ серьезнаго искусства принять кафашантанное сокровище, во всей его неприкосновенности, въ свою строгую семью.

— Какъ будто не всякое искусство серьезно? — важно восклицаетъ онъ и, будучи человѣкомъ въ нѣкоторомъ родѣ литературнымъ, даже ссылается на авторитеты:

— Ха-ха-ха! Вепомнимъ, что говоритъ Печоринъ въ романѣ «Базаровъ» великаго Гончарова: «искусство для искусства, или нѣтъ болѣе геморроя!!!»…

Русская актриса читаетъ и недоумѣваетъ:

— Что же сей сонъ значитъ? Какой, собственно, эволюціи отъ меня хотятъ? Моя прабабушка, крѣпостная Лизка, завяла вмѣстѣ съ талантомъ своимъ, рабою въ помѣщичьемъ гаремѣ. Моя бабушка, Асенкова, преждевременно окончила и карьеру, и жизнь, надорвавшись въ борьбѣ за право актрисы быть честною женщиною, a не безвольнымъ предметомъ утѣхъ для господъ Кувшинниковыхъ. Наши матери тяжкимъ трудомъ, невѣроятными наиряженіями воли и таланта, добились того, что общество признало актрису полноправнымъ своимъ членомъ, стало уважать ея личность и дѣятельность. Наше поколѣніе — честно работающая, полезная соціальная сила; нашъ трудъ — одинъ изъ немногихъ видовъ интеллигентнаго труда, открытыхъ русской женщинѣ. Изъ насъ сложили сословіе. Насъ увѣряютъ и мы вѣримъ, что профессія наша — нравственная школа общества, въ которой мы должны быть учительницами. И, за всѣмъ тѣмъ, теперь, когда мы достигли успѣшнаго конца въ тяжелой эволюціи нашего класса, намъ, — благодаримъ, не ожидали! — предлагаютъ какъ разъ то, отъ чего мы отбивались всѣми нравственными силами нашими цѣлыя сто лѣтъ: работу на вкусы Кувшинниковыхъ и общеніе съ любезнымъ имъ кафешантаномъ, съ «кофеемъ поющимъ», какъ выражались въ шестидесятыхъ годахъ. И, когда мы заявляемъ, что не желаемъ ни сами идти въ кафешантанъ, ни чтобы кафешантанъ прицѣплялся къ намъ, — надъ нами смѣются, насъ бранятъ, насъ увѣряютъ даже, что не якшаться съ кафешантаномъ значитъ нарушать правила артистической… этики!!!

1902.

Прочиталъ я два романа. Авторы обоихъ — женщины: г-жи Вербицкая и О. Шапиръ. Произведеніе первой называется «Исторія одной жизни», второй — «Любовь». Оба романа имѣли заслуженный успѣхъ, a «Любовь» уже потребовала второго изданія. Оба романа — хотя и женской руки, но отнюдь не «дамскіе», въ томъ обидномъ смыслѣ, какъ понимаетъ это колкое словцо насмѣшливая редакціонная и критическая кличка: не праздное или ремесленное рукодѣлье перомъ по бумагѣ о томъ, какъ онъ ее любилъ, она его любила, онъ ее забылъ, она его, ее, себя убила. Не «дамскіе» даже при наличности именно того условія, что въ обоихъ только о томъ и рѣчь идетъ, какъ любятъ, измѣняютъ, умираютъ отъ любви. Замѣтны попытки сказать новое слово о взаимнополовомъ чувствѣ — этомъ таинственномъ, безконечно разнообразномъ и вѣчно неизмѣнномъ создателѣ и двигателѣ человѣческаго общежитія, слышно между страстныхъ или сентиментальныхъ строкъ; какъ зарождаются и роятся новыя мысли, предтечи новаго образа дѣйствій, отношеній, условій уклада житейскаго. Обѣ писательницы талантливы. Г-жа Вербицкая сильнѣе чисто изобразительною способностью, художественнымъ реализмомъ въ созданіи лицъ и сценъ своего дѣйствія; г-жа Шапиръ богаче вдумчивымъ отношеніемъ къ психологическому развитію сюжета, стараніемъ понятно и ярко уяснить читателю логику и послѣдовательность, вдохновляющаго ея творчество, чувства. При всемъ томъ, сходство страстнаго, участливаго тона въ разсказѣ и мягкой манеры письма сводитъ обѣихъ писательницъ до такой близости, что г-жу Вербицкую часто можно принять за г-жу О. Шапиръ, a г-жу Шапиръ за г-жу Вербицкую. Сходство усилено точнѣйшею параллельностью типовъ, изображаемыхъ обѣими романистками, въ особенности, женскихъ. Послѣднихъ, какъ звѣрей въ Ноевомъ ковчегѣ, можно раздѣлить на правильныя пары чистыхъ и нечистыхъ.