– А полгода назад Мадина родила дочь.

– Вот это да! Сколько же у тебя детей?

– Четверо. Один из старших сыновей остался на Кавказе.

– Ты говоришь об Ильясе?

– Нет. О Хайдаре, том мальчике, которого Мадина родила после нашей разлуки, и о котором я ничего не знал. Ильяс все еще на войне, и нам, к сожалению, ничего не известно о его судьбе. Мадина очень тревожится.

– Война проиграна, Мансур, мы подписали мирный договор с русскими, наши войска возвращаются домой.

Мансур сжал пальцы в кулак.

– Только бы Ильяс был жив!

Они еще немного поговорили, и вскоре Бекир увидел Мадину.

В ней причудливым образом сочетались черты хранительницы домашнего очага, женщины, живущей ради мужа и детей, и свободный, сильный характер. Мадина была все так же красива и казалась воплощением нежной любви и пламенной страсти. Черкешенка не носила покрывала и, судя по всему, пользовалась неограниченной властью – во всяком случае, в стенах этого дома.

Мадина села рядом с Мансуром и взяла его за руку. На ней было атласное платье цвета граната и шаровары из темно-красной тафты. Этот наряд подчеркивал ее яркую, но благородную красоту. Бекир заметил, что пальцы черкешенки унизаны кольцами, а шею украшает золотое монисто. Янычар невольно задался вопросом, на какие средства живет семья Мансура. Одной пенсии, какой бы большой она ни была, вряд ли хватило бы для того, чтобы содержать дом и покупать любимой жене драгоценности и наряды!

Эмине-ханым подала кофе с медовыми лепешками, взбитыми сливками и халвой, после чего опустилась на подушки и завела беседу. Гость изумился. Воистину порядки в доме Мансура не поддаются никаким словам! Где это видано, чтобы женщины сидели с мужчинами и говорили с ними на равных! Бекир привык к иному образу жизни. У него было три наложницы, и ни одна из них не завладела его сердцем настолько, чтобы он потерял голову! Коран предписывает слабому полу благоразумие и умеренность; женщина, какой бы прекрасной и умной она ни была, не может сравниться с мужчиной, не смеет иметь собственные суждения и живет для того, чтобы доставлять удовольствие своему господину. Впрочем, Бекир предпочел оставить замечания при себе.

Он провел с Мансуром весь день, они вместе молились, пили кофе и курили кальян, а потом вышли в сад.

В высоком небе парили птицы; в прозрачном розоватом воздухе разливалась острая, кружившая голову свежесть.

– Полагаю, ты живешь не только на пенсию? – Спросил Бекир.

– Я вложил часть денег в торговлю.

Бекир, обескураженный столь неожиданной новостью, молчал. Янычар и торговля! Воистину немыслимо предугадать, как может измениться человек!

– Значит, не собираешься возвращаться к прошлому? – Мансур решительно покачал головой.

– Нет. Вот уже пять лет, как я не держал в руках саблю, и, надеюсь, не возьму никогда.

Бекир приподнял брови.

– Ты совсем не интересуешься тем, что происходит в империи?

– Интересуюсь, но не собираюсь в этом участвовать.

– Понятно, – сокрушенно протянул Бекир.

– Что ты имеешь в виду? – Спросил Мансур.

– Правление Кара Мустафы.[40] Помнишь Кепрюлю Ахмед-пашу?[41] Чему он учил своих подданных и самого султана? Не позволять управлять собой женщинам, не жаждать богатства, всяческий пополнять казну государства, не давать ни минуты покоя, ни себе, ни армии. Ахмеда считали благородным, верным своему слову человеком. С теперешним визирем все иначе. Полторы тысячи наложниц, торговля должностями, постоянные ошибки на полях сражений! Говорят, Черный Мустафа назначает плату даже за аудиенцию у султана!

– А султан?

– Что султан? – С досадой произнес Бекир. – Бесконечные охоты, гончие, лошади, соколы… Не стану скрывать: армия его ненавидит.

– Что мы можем сделать? – резко произнес Мансур, чем напомнил своему товарищу прежнего, бесстрашного и сурового воина.

Бекир пожал плечами.

– Я не завел бы этот разговор, если бы увидел тебя таким, каким ожидал увидеть. Но теперь не сдержусь и скажу. Насколько тебе известно, я и подчиненные мне янычары отвечаем за безопасность подданных султана и сохранность их имущества в черте города. У многих старших офицеров давно зреет желание сместить нынешнего визиря. Сейчас мы разрабатываем план. На днях Кара Мустафа возвращается из похода. Янычары готовы, они ждут подходящего момента и нашей команды.

– А Джахангир-ага?

– Если бы старик был среди нас, думаю, он одобрил бы эту затею. У него были и есть свои слабости, но он всегда был честен и никогда не предавал своих. Будем надеяться, что он жив, вернется с войны и порадуется плодам наших трудов.

Взгляд Мансура стал проницательным и острым.

– Но это ни больше, ни меньше политический заговор. Кого вы хотите видеть на посту визиря?

– Фазыла Мустафу, брата Ахмеда. Это продолжило бы семейное правление Кепрюлю, которое в свое время так поддержало империю.

– Он стоит во главе заговора?

– Нет. Фазыл Мустафа – скромный и благородный человек, он чтит султана и уважает его решения. Мы не хотим, чтобы в случае нашего поражения он был обвинен в предательстве. – Бекир умолк, словно размышляя, говорить дальше или нет, но все же продолжил: – Необходимо проникнуть в Сераль.[42] К счастью, мое положение позволяет мне являться во дворец. На сей раз не нужно устраивать громкий, открытый бунт, с криками под стенами дворца и разгромом рынков. Все надо сделать тихо. Просто открыть ворота и под покровом ночи впустить воинов.

– Интересно, – заметил Мансур.

– Я рассказал тебе об этом не ради пустого интереса, – сказал Бекир. – Я хотел бы, чтобы ты пошел со мной. Я знаю тебя много лет, знаю лучше, чем кого бы то ни было, Мансур, и могу довериться тебе! Если бы ты знал, как мне не хватает такого человека, как ты!

– Понимаю.

– Ты согласен?!

– Я должен подумать. Посоветоваться.

– С женой? Тогда не стоит, и говорить об этом! – Бекир махнул рукой. – Я, пожалуй, пойду.

– Где тебя найти? – Бекир сказал.

– Сколько у меня времени? – Спросил Мансур.

– Немного. Быть может, несколько дней.

Мансур проводил товарища до калитки и вернулся в сад. Ночь в Стамбуле наступает быстро и резко. Внезапно чернота заливает все вокруг сверху донизу, и только яркие звезды так же стремительно вспыхивают в бескрайней долине неба. В этот час двор делается похожим на дно глубокого колодца. Странно, но иногда тесный дворик и маленький дом становятся сродни бескрайнему пространству! Когда Мансура охватила жажда иметь свой угол и свой очаг, у него появились мысли, что война есть нелепое состояние человеческого духа, существующее в чьем-то болезненном воображении.

Вот уже пять лет Мансур просыпался и засыпал в объятиях любимой женщины. Это казалось чудом. Они с Мадиной жили в любви и согласии и произвели на свет еще двоих детей, которых он обожал: сына, проказника Аслана, и дочь, красавицу Белгин. Эмине-ханым, достаточно бодрая для своего преклонного возраста, помогала воспитывать малышей. Она до сих пор давала Мансуру советы; вот и сейчас вышла из-за деревьев и спокойно произнесла:

– Достойное, но рискованное дело. Можно или совершить подвиг, или потерять все!

Мансур поморщился. Поистине в этом доме невозможно ничего утаить – особенно от женщин! Он сам повинен в том, что дал им так много свободы! Хотя могло ли быть иначе? Обычно Мансур прислушивался к мнению старой турчанки, но сейчас ему хотелось побыть в одиночестве, предаться размышлениям. Он повернулся и направился к беседке.

Опустившись на скамью, задумался. Почти совсем стемнело. Поросшие густым лесом холмы застыли на горизонте, а с другой стороны блестело, отражая лунный свет, неподвижное, как зеркало, море.

Мансур давно понял: жизнь непредсказуема, и вся она, в каждом мгновении, есть движение вперед – даже если ты остаешься на месте и никуда не идешь. Будучи янычаром, он хорошо видел свой путь, да и теперь, став мирным человеком, как ему казалось, тоже знал, что делать и к чему стремиться на этом свете… Жить душа в душу с Мадиной, растить детей, дождаться возвращения Ильяса.