Бог подарил землю немцам, чтобы она стала их общим домом, а это означает, что рано или поздно из их среды выйдет вождь всемирного масштаба — живое воплощение и олицетворение той воистину таинственной силы, которая сплотит германский народ воедино и дарует ему незримую власть над всем человечеством.
В ближайшие месяцы Адольф не раз задумывался над этими словами. Можно ли на них полагаться? Соответствуют ли они действительности? Ведь и немцы бывают разными, и кое-кто из них, тот же господин Губка, существа совершенно бесполезные. И все же в ходе возобновившихся сражений в лесу он вел своих «бойцов» в атаку, выкрикивая эту мутную и многословную сентенцию. Да и самому себе повторял ее то и дело, толком даже не понимая, что она, собственно говоря, означает. Но ничто из того, что ему доведется прочесть в следующие сорок лет, не окажет на него столь гипнотического воздействия. Нам, бесам, давным-давно известно, что дюжинный ум, целиком и полностью проникшись какой-нибудь идеей мистического свойства, способен на недюжинные деяния, выходящие далеко за рамки его природного потенциала.
Поздней весной 1903 года возобновившаяся по субботам игра в войну обернулась новыми непредвиденными трудностями. Иногда каждая из армий насчитывала до пятидесяти «бойцов», а значит, Адольфу поневоле пришлось столкнуться с проблемами военно-полевой логистики. У обеих сторон теперь появились собственные раненые и чужие пленные. Оставаясь (до самого недавнего времени) на ничтожных ролях в реальном училище, здесь, в лесу, Адольф, наоборот, был генералиссимусом. То и дело он придумывал новые правила ведения боевых действий и тут же менял их. В одну из суббот он пришел к такому выводу: пленных следует или запирать под замок, или просто-напросто ликвидировать.
Затем ему пришлось признать: придерживайся он второго способа, большинство сражений будет заканчиваться слишком быстро. Потому что «убитые» немедленно разойдутся по домам, деваться им все равно некуда. Значит, пленных нужно сажать под арест. Но на какой срок? Одни предложили тридцать минут, другие—час. И кто будет это отслеживать? Нужен постоянный тюремщик, не подыгрывающий ни одной стороне, ни другой. (В конце концов эту «должность» отдали мальчику, у которого были карманные часы.) И тут на Адольфа снизошло вдохновение. Заключенный может заслужить свободу, согласившись шпионить в пользу взявшей его в плен стороны. Разумеется, он вправе отказаться и тогда должен будет провести в темнице весь срок, но отказывались не часто. Адольф уже подметил, что пленному быстро становится скучно.
3
Занятия в реальном училище закончились в июне. Прошлое лето в Садовом Домике завершилось кровоизлиянием Алоиса. Теперь, летом 1903-го, семейство — Клара, Анжела, Адольф и Паула — погрузило все необходимое в два вместительных чемодана и отправилось в Шпиталь к Клариной сестре Терезе. Здесь они провели три месяца. Пока Алоис был жив, и речи о возвращении в Шпиталь, разумеется, не заходило: он бы такого не вынес. Вспомнил бы сразу о заброшенном коровнике, в котором нашла себе приют его мать. Так или иначе, к настоящему времени фермер Шмидт, муж Терезы, обзавелся достаточными владениями для того, чтобы принять под свой кров весь клан Гидлеров-Пёльц-лей. Ферма не представляла собой ничего особенного: пашня, дом, пристройки, амбары, загон для скота, однако Шмидт, человек чрезвьиайно трудолюбивый, сумел сделать ее по здешним меркам просто-напросто процветающей. У него было несколько земельных наделов и орешник, в котором нужно было собрать урожай, так что лишние руки (а Клара могла предложить три пары) ему в любом случае пригодились бы. «Да и ей будет хорошо: поработает в поле, глядишь, от сердца и отляжет», — заметил Шмидт.
Однако, в отличие от старшей сестры и матери, Адольф решил не утруждать себя работой. Он играл с деревенскими ребятами и даже пытался научить их «сражаться», но происходило это уже после того, как все они отработали свое в поле, а значит, валились с ног от усталости и буквально засыпали на вверенных им «постах».
Большую часть дня Адольф (которого прикрывала и при случае покрывала Клара) проводил за чтением или рисованием, после чего уходил на прогулку в лес и выискивал там места и местечки, пригодные для предстоящих сражений. Однажды его все-таки позвали поработать, но Клара тут же заявила, что работать ему нельзя, так как у мальчика не все в порядке с легкими. Клара даже сказала Терезе, что, поскольку Адольф не может работать, она готова платить за его питание. На том и поладили.
К осени Анжела собралась замуж за некоего Лео Раубаля, банковского нотариуса. Адольфа тошнило от одного его вида. При каждом визите Раубаль заговорщически осведомлялся у будущего свояка: «Симулируешь? Ведь с легкими у тебя все в порядке, не правда ли?» Адольфа от этих слов бросало в холодный пот — и в ярость. Да и откуда могли появиться у Раубаля такие мысли? Наверняка от Анжелы!
Тем не менее в предстоящем замужестве сестры Адольф усматривал и положительную сторону: его собственное финансовое положение в результате должно было улучшиться. Как только сестра покинет общий кров, ему будет причитаться большая часть сиротской пенсии. Разумеется, Анжела не была на седьмом небе от счастья. Она выходила замуж не потому, что полюбила, а потому что более или менее подходящий жених подвернулся под руку. А ведь добрая мачеха питала на ее будущее большие надежды!
И сейчас Клара была не только разочарована, но и удивлена выбором падчерицы. И страшно злилась на себя. Это ведь она во всем виновата: ей не удалось познакомить Анжелу с перспективными молодыми людьми. Проживая в Садовом Домике, они вполне могли обзавестись надлежащими знакомствами, но Клара не отличалась ловкостью в таких делах. И, когда требовалось произвести на нового знакомца впечатление, очаровать его и прельстить размером приданого, и она сама, и Анжела как-то робели. Так что пришлось поневоле удовольствоваться Раубалем.
Клара рассматривала предстоящее замужество падчерицы как своего рода похищение. Раубалю просто повезло. Анжела заслуживает куда лучшей доли. А у жениха и внешность какая-то, мягко говоря, нездоровая.
Чего Клара не знала, так это того, что ее падчерица по-прежнему втайне влюблена в родного брата. Анжела понимала, что Алоис-младший никогда не вернется, но за семь лет, прошедших с момента его бегства, он превратился в ее мечтах в идеального мужчину. Анжела вспоминала о том, каким красавчиком он был, гарцуя на своем Улане. Разумеется, она полагала, что, живи они до сих пор под одним кровом, она бы никогда не позволила себе сойтись с ним, а вот поцеловать разок, спрыгнув с лошади, она Алоису, пожалуй, разрешила бы. Даже после того, как семья Гитлер переехала в Садовый Домик и у Анжелы появилась собственная комната, она держала под подушкой снимок брата, сделанный заезжим фотографом в погожий летний день на пасеке в Хафельде. Алоис, разумеется, решил сфотографироваться вместе с Уланом. Для этого ему пришлось вывести лошадь из стойла и привести туда, где уже расставил свою треногу фотограф.
Анжела украла снимок. Так она отомстила брату за насмешки над ее страхом перед ездой на Улане. Когда Алоис обнаружил пропажу фотографии, ей пришлось поклясться, что она понятия не имеет, куда та запропастилась.
— Могу поклясться тебе на Библии, — сказала она. — На целой стопке Библий.
— А откуда ты возьмешь ее, эту стопку? — спросил Алоис.
— Я ее себе представлю. А это все равно как если бы она здесь передо мной лежала. Так что, клянусь.
Алоис расстроился, словно потерял не фотографию, а золотые часы. Но ей было не жаль его. Он это более чем заслужил — своими насмешками. Такой жестокий!
По мере того как приближался день свадьбы, Анжелу все сильнее тревожила невинная — хотя, может быть, и не столь невинная — привязанность к постепенно выцветающей фотографии. То есть тревожил ее тот факт, что эта привязанность никак не проходила. В конце концов она пришла к грустному выводу: снимок необходимо уничтожить. (Иначе Лео Раубаль рано или поздно его найдет.) Так что одной бессонной ночью она начала печальную церемонию, разорвав фотографию в мелкие клочья, а с утра завершила ее, запалив клочки от кухонной спички в маленькой кастрюле. Пока фрагменты снимка обугливались и чернели, она горько плакала.
