— Не ну ты чё, коза, в натуре не врубаешься? Мне самый дорогой кофе, только быстро? Чё? Полчаса ждать? Это чё, ты полчаса будешь порошок кипятком заливать? Ты чего, меня совсем за лоха держишь? — браток на дикой русско-ивритской смеси пытался объясниться со страдальчески закатывающей глаза барменшей.
Пытаясь отключиться, вернув себе прежнее лирическое настроение и не слышать этого диалога, Шварцман отвернулся к окну. Однако нырнуть в прежнюю блаженную нирвану никак не получалось, против воли он продолжал вслушиваться в нагловатый басок беспокойного клиента за спиной. Таких русских Шварцман ненавидел всей душой. Не вообще русских, а именно вот таких, выбравшееся наверх, в результате псевдодемократических перемен в стране, тупое, прожорливое быдло. В целом русского народа его ненависть не касалось, русских в принципе Шварцман не любить не мог. Слишком много времени прожил он с ними вместе, никогда не отделяя сознательно себя от них, даже не подозревая, что такие градации вообще существуют. До начала поселперестроечной свистопляски он всегда чувствовал себя равным среди равных, гражданином одной великой страны, наравне со всеми остальными. О том, что он еврей, ему впервые напомнили в середине девяностых. Он как наяву вновь увидел ехидный взгляд штабного кадровика, озадачившего лишь на первый взгляд дурацким вопросом: «Раз ты еврей, какого хрена тебя в разведку понесло? Ехал бы к себе в Израиль. Или не берут?» Слова «к себе в Израиль» больно резанули тогда по сердцу, не сразу, сначала он даже не понял, что собственно ему было сказано. Привычно отшутился, сунул свои документы в вялую потную ладонь кадровика и пошел себе дальше. Смысл сказанного дошел до него позже. К себе в Израиль… Это куда? С каких это пор «к себе» стало означать в далекую чужую страну? К себе, это в выросший посреди густого леса, маленький городок в лежащей в центре России Пензенской области. Вот это действительно «к себе», туда, где на самом деле дом. Сашка Шварцман искренне не понимал тогда, почему он вдруг должен ехать в какой-то вовсе незнакомый и даже вроде бы враждебный Израиль, почему окружающие считают, что его родина там, а не здесь, где он родился и вырос. Это был лишь первый случай, позже эта неприкаянность и инаковость будут преследовать Сашку по жизни, где бы он ни очутился. В России он всегда будет евреем, а то и жидом поганым, только и думающим о том, как обокрасть русского человека и свалить с награбленным в вожделенный Израиль. В Израиле он вечно будет носить на себе клеймо неправильного «русского» еврея, скорее всего члена жуткой русской мафии, пьяницы, бездельника и дебошира… Такова жизнь, там был чужим, а здесь так и не стал своим… Хотя и там, и здесь чужим он был далеко не для всех… Вновь мелькнул перед мысленным взором его первый командир группы — быстрый в движениях, ловкий и отчаянно до бесшабашной лихости смелый капитан спецразведки Женька Севастьянов, или просто Кэп. Вот уж кто ни разу не обратил внимания на то, какой национальности его подчиненный, возможно потому, что когда прикрываешь друг другу спину, вовсе не важно, кто держит заднюю полусферу еврей, негр, эскимос, или североамериканский индеец, лишь бы прикрытие было надежным. А ненадежных парней в их группе и не было, не приживались как-то…
База боевиков пряталась в узкой горной лощине. Буйная растительность предгорий надежно скрывала два добротных бревенчатых дома от наблюдения с воздуха. Трудолюбиво пыхтел, вырабатывая столь необходимое для комфортной жизни электричество дизель-генератор, где-то за стеной аппетитно дымила полевая кухня. Ну прямо все удобства на лицо, не жизнь — малина, словно и не война идет, а обычный турпоход по живописным местам Чеченской Республики Ичкерия. Так они теперь себя называют. Тоже забавно придумали, особенно учитывая, то, что изначально Ичкерия, это лишь небольшое феодальное княжество, объединившее несколько вовсе не самых влиятельных сейчас горских тейпов. Интересно, как остальным, не обидно жить теперь под таким общим названием. Кстати, тейп Дудаева, как раз в историческую Ичкерию и не входил. Вот тебе и первый независимый президент! Не мог другое название подобрать что ли, звались же когда-то республика Нохчи-чо, и то прикольнее было.
Капитан оторвался от бинокля, повернув к залегшему рядом Сашке изукрашенное потеками маскировочной краски лицо:
— Смотри, Черный, сейчас они на утреннюю перекличку строиться будут, а потом общий намаз.
При фамилии Шварцман, позывной — Черный практически неизбежен, а что, звучит вовсе не хуже, чем у других. Сашка послушно принял у командира протянутый бинокль, припав к мягким резинкам окружающим окуляры. Приближенные оптикой постройки будто прыгнули вперед, оказавшись вдруг на расстоянии вытянутой руки. Вот из домика что поменьше, потягиваясь и сонно зевая, вышел на крыльцо мужик с черной окладистой бородой до половины груди. Араб-инструктор. Добротный камуфляж, уверенные плавные движения, сразу чувствовалось, что это человек сильный, при том прекрасно осознающий свою силу и на этом основании относящийся к остальным представителям рода хомо сапиенс с едва уловимым налетом легкого презрения. Несколько раз энергично подергав руками, сделав пару наклонов, араб спустился с невысокого крыльца и что-то гортанно выкрикнул. Расстояние и предательское горное эхо не позволили разобрать отдельных слов, в целом похожей на древнее заклинание фразы.
Вначале ничего не происходило, и инструктор уже набрал в грудь воздуха, чтобы повторить отчего-то не подействовавшую команду. Но раньше, чем он успел произнести хоть слово, дверь второго домика с грохотом распахнулась и наружу, толкаясь и топоча армейскими ботинками, вывалились курсанты. Десять молодых чеченцев, все в одинаковых черных комбинезонах, с повязанными на головах зелеными лентами. Будущие специалисты-подрывники, проходящие здесь курсы начальной саперной подготовки под руководством опытных инструкторов, наемников из арабских стран — Ирака, Ливана и Иордании. Чеченцы замерли, построившись в одну шеренгу, преданно следя глазами за расхаживающим перед строем наставником. Тот неодобрительно покосился на часы, и проворчал что-то неразборчивое себе под нос, демонстрируя курсантам циферблат.
— Злиться, что недостаточно быстро встают, — прокомментировал и без бинокля все различивший Кэп. — Сейчас устроит этим душкам «подъем-отбой» по полной программе. А потом проверку «фанеры» на прочность для главных тормозов по отдельной…
Он тихо рассмеялся, представив себе эту картину. Шварцман тоже пару раз придушенно хихикнул, уж больно забавной выходила традиционная армейская «дедовщина» применительно к чеченским борцам за независимость.
— А раненько они поднимаются, командир, — отсмеявшись, прокомментировал он. — Еще даже солнце не показалось, только-только рассветать начало…
Действительно вокруг царило утреннее затишье, тот особый час, когда ночь уже отступила, а новый день не спешит еще вступать в свои права. Час когда все в природе замирает: ночные обитатели предгорий уже приготовились к дневке, а дневные еще не проснулись… Время расслабленной утреней неги, когда седой туман ползет с неприступных вершин в спящие долины, заволакивает их уютным, непрозрачным одеялом.
— Им так положено, — авторитетно отозвался Кэп. — Время утренней молитвы, ну и намаз опять же. У них же Аллах четко установил — хошь, не хошь, а пять раз в сутки изволь помолиться, причем не когда тебе самому в голову взбредет, а строго в определенное время. Это у нас в плане религии полный бардак, а у этих чертей все четко.
— Да ладно, — усомнился Шварцман. — Неужели они все это соблюдают? Ну ладно, где-нибудь в Иране или Эмиратах, я еще поверю. Там их с рождения приучают. А здесь-то, еще пять лет назад была советская власть, когда бы они успели этой дури нахвататься?!
— Ну сами чеченцы, скорее всего, конечно, в такую рань продирать глаза не стали бы, — ухмыльнулся Кэп. — Но они ведь здесь всего лишь бессловесные бараны, пастухи же, как раз те самые арабы, которых воспитывали в исламском духе с самого детства. Так что видишь как оно, мыши плакали, кололись, но продолжали есть кактус…
