— Так оно и есть.

Мэар не двинулся с места, но Соуэрби и Хардинг уселись в кресла по обе стороны камина. Дэлглиш выбрал кресло между ними. Подождали, пока подадут кофе и Дэлглиш возьмет себе чашку. Соуэрби откинулся на спинку кресла и разглядывал потолок с таким видом, будто готов ждать всю ночь.

Разговор начал Билл Хардинг.

— Ну что, Адам? — спросил он.

Поставив чашку, Дэлглиш подробно описал, что произошло с того момента, как он подошел к фургону. Он воспроизвел все дословно. Никаких записей он не делал, да в этом и не было необходимости. Закончив изложение фактов, он сказал:

— Так что вы можете быть спокойны. Паско верит в то, что, как мне представляется, и станет официальной версией: девушки были лесбиянками, любили друг друга, отправились на глупейшую прогулку на яхте и в тумане попали под какое-то судно. Я не думаю, что вам или кому бы то ни было вообще могут грозить неприятности с его стороны. Кажется, он навсегда утратил способность устраивать неприятности.

— И Кэмм не оставила в фургоне ничего компрометирующего? — спросил Соуэрби.

— Я очень сомневаюсь, что у нее вообще было что оставлять. Паско сказал, что прочел пару-тройку из присланных ей открыток, но там ничего не было, кроме одной-двух фраз, обычной туристской ерунды. Кэмм, по-видимому, их уничтожала. А он с моей помощью уничтожил все, что оставалось от ее жизни на мысу. Я помог ему оттащить в костер ее одежду и косметику. Пока он все это жег, я смог вернуться в фургон и провести тщательный обыск. Там ничего не было.

Соуэрби произнес официальным тоном:

— Очень любезно было с вашей стороны сделать это для нас, Адам. Вполне очевидно, что, поскольку Рикардс не в курсе наших непосредственных интересов, мы вряд ли могли прибегнуть к его помощи. И у вас, разумеется, имелось преимущество, которого нет у него: с точки зрения Паско, вы для него скорее друг, чем полицейский. Это стало ясно после его визита на Ларксокенскую мельницу. Почему-то вам он доверяет.

— Вы все это объяснили сегодня утром, — ответил Дэлглиш. — Ваша просьба тогда показалась мне вполне резонной. Обстоятельства обязывали. К терроризму я отношусь однозначно и без наивных иллюзий. Вы просили меня что-то сделать, и я это сделал. Я по-прежнему считаю, что Рикардса следует ввести в курс дела. Но это уже ваша забота. Теперь вы получили ответ. Если Кэмм и была связана с организацией Эмфлетт, она ничего не сказала Паско, и он ни в чем не подозревает ни одну из этих двух женщин. Он верит, что Кэмм жила у него, только чтобы быть поближе к своей любовнице. Паско при всех его либеральных настроениях готов, как большинство мужчин, поверить, что, раз уж женщина не соглашается спать с ним, она либо фригидна, либо лесбиянка.

Соуэрби позволил себе криво улыбнуться:

— Пока вы там, на берегу, играли роль Ариэля при Паско-Просперо,^[70] он, случайно, не признался вам, что убил Робартс? Большого значения это не имеет, но некоторое любопытство в данном случае вполне естественно.

— Мои инструкции были расспросить его об Эми Кэмм. Но он упоминал об убийстве. Я не думаю, что он на самом деле верит, что Эми помогала в убийстве Робартс, но Паско, в общем, не интересует, они это сделали или нет. А вы сами убеждены, что это они?

— А нам это совсем не нужно. Это Рикардсу надо, вот пусть он и будет убежден, да мне представляется, что так оно и есть. Кстати, вы сегодня его не видели? Не говорили с ним?

— Он звонил мне сегодня где-то в середине дня, главным образом, я думаю, чтобы сообщить, что его жена вернулась домой. Почему-то он полагал, что меня это интересует. Что касается убийства, то он, кажется, готов заключить, что Кэмм и Эмфлетт обе замешаны в этом деле.

— Вполне возможно, он прав, — заметил Хардинг.

— А доказательства где? — спросил Дэлглиш. — И поскольку Рикардсу неизвестно, что по крайней мере одна из них подозревалась в связях с террористами, в чем он видит мотив убийства?

— Да бросьте вы, Адам, — нетерпеливо прервал его Хардинг. — Какие реальные доказательства могут здесь обнаружиться? На что ему надеяться? И с каких это пор мотив убийства приобрел первостепенное значение? Кстати, мотив у них как раз и был, по крайней мере у Кэмм. Она ненавидела Робартс. У нас есть показания одной из свидетельниц чуть ли не о драке между ними в воскресенье днем, в самый день убийства. Кроме того, Кэмм всегда яростно вступалась за Паско. Она была связана с группой общественного давления, которую он здесь организовал. Это дело о клевете разорило бы Паско и положило бы конец этой его затее — НПА. А она и так держалась на волоске. Кэмм хотела смерти Робартс, а Эмфлетт ее убила. Все в округе так и будут считать, и Рикардс пойдет у них на поводу. Но надо отдать ему справедливость — он, видно, и вправду так считает.

— Кэмм яростно вступалась за Паско? — спросил Дэлглиш. — Кто вам сказал? Это — предположение, а не доказательство.

— Но у него имеются кое-какие доказательства, разве нет? Косвенные, согласен, но только такие он и может теперь добыть. Эмфлетт знала, что Робартс ходит плавать по вечерам: практически все на станции это знали. Эмфлетт соорудила фальшивое алиби. Кэмм, как и все жители мыса, имела доступ в ту комнату в старом пасторском доме, где хранятся вещи для распродажи. А Паско сейчас говорит, мол, вполне возможно, что он вернулся из Нориджа в девять пятнадцать. Ну хорошо, с расчетом времени действительно туговато, но ведь не исключено, что Робартс пошла купаться раньше обычного. Все складывается — получается достаточно обоснованное дело. Этого было бы недостаточно, чтобы взять их под арест, если бы они остались живы, но достаточно, чтобы не обвинить кого-то другого.

— Вы полагаете, Эми Кэмм оставила бы ребенка одного? — спросил Дэлглиш.

— Да почему же нет? Он скорее всего спал, а если бы проснулся и начал орать, кто бы его услышал? Ради Бога, Адам, неужели вы хотите уверить нас, что она была хорошей матерью? Да она же его бросила в конце концов, разве нет? Навсегда, между прочим, хоть, может, и непреднамеренно. Этот ребенок не очень-то много значил для своей матери, должен я сказать.

— Значит, вы утверждаете, что та самая мать, которая так возмущена незначительной обидой, нанесенной ее ребенку, что мстит за это, убив обидчицу, сама потом бросает ребенка и отплывает на яхте со своей подружкой? Вы не думаете, что Рикардсу трудно будет примирить все это между собой? — спросил Дэлглиш.

Тут, с некоторым раздражением, вмешался Соуэрби:

— Бог его знает, как и что Рикардс примиряет между собой. К счастью, нам не требуется его об этом спрашивать. Во всяком случае, Адам, мы знаем, что здесь мог быть самый настоящий мотив. Робартс могла заподозрить Эмфлетт. В конце концов, она же исполняла обязанности главного администратора станции. Она была умна, добросовестна — сверхдобросовестна — так вы, кажется, сказали, Мэар?

Все посмотрели в сторону безмолвной фигуры у книжного шкафа. Мэар повернулся к ним лицом. Очень тихо он ответил:

— Да, она была добросовестна. Но я сомневаюсь, что ее добросовестности было достаточно, чтобы обнаружить заговор, о котором не догадывался я. — И он снова принялся внимательно изучать книги на полке.

Воцарилась тишина, которую нарушил Билл Хардинг. Живо и энергично, так, словно Мэар ничего и не произносил, он сказал:

— Кому же по должности легче всего было почуять измену? У Рикардса может и не быть прямых доказательств и мотив может быть не вполне адекватным, но по существу он, похоже, сможет собрать все воедино.

Дэлглиш поднялся на ноги и прошел к столу.

— Вас, разумеется, устроило бы, если бы дело было закрыто, — сказал он. — Я понимаю. Но если бы я отвечал за это расследование, я не стал бы закрывать дело.

— Это очевидно, — сухо сказал Соуэрби. — Так что будем благодарны судьбе, что не вы его расследуете. Но вы, конечно, будете держать свои сомнения при себе, не так ли, Адам? Не стоит об этом и говорить.