1
Больше трехсот эпиграмм могла бы ты вынести, книга,
Но кто бы вынес тебя, кто бы прочел до конца?
Вот и узнай, каковы коротенькой выгоды книжки:
Первое, — что на нее меньше бумаги идет,
А во-вторых, что за час окончит ее переписчик,
Да и не только на вздор употребит его мой,
В-третьих же, коль у тебя найдется где-то читатель, —
Пусть до конца ты плоха, не надоешь ты ему.
И за столом тебя раньше прочтут, разбавивши кубки,
Чем начнет остывать чаша с горячим вином.
Думаешь ты, что успех обеспечит тебе эта краткость?
Многим, увы, и такой будешь ты слишком длинна!
2
Имя громкое Крит, еще громче Африка имя
Дали вам, Сципион, и победитель Метелл.
Но укротившего Рейн почтила Германия высшим
Именем, Цезарь, тебя в юности ранней твоей.
Вместе с отцом заслужил твой брат триумф идумейский,
Лавр же от хаттов тебе принадлежит целиком.
3
Секст, ты совсем не должник, не должник ты, Секст, будь уверен.
Может ли быть должником тот, с кого нечего взять?
4
О, как с матерью, Аммиан, ты ласков!
Как тебя, Аммиан, она ласкает!
И друг друга вы «брат», «сестра» зовете.
Непристойные вам к чему названья?
Быть не тем, что вы есть, зачем хотите?
Шутки все это вам, забавы? Нет же:
Мать, которая жаждет быть сестрою,
Не сестрой и не матерью быть хочет.
5
Пусть я умру, Дециан, коли искренне я не хотел бы
Целые дни проводить, целые ночи с тобой.
Но ведь две тысячи нас друг от друга шагов отделяют,
Даже четыре, раз мне надо назад уходить.
Часто нет дома тебя, а коль дома ты, часто не примешь:
То по делам ты ушел, то самому недосуг.
Чтоб повидаться с тобой, две мили пройти мне не скучно,
Но, чтоб не видеть тебя, скучно четыре пройти.
6
Что пристал ты ко мне с изданьем книжек?
Не прочел ты еще и двух страничек,
А уж смотришь, Север, в последний листик,
И зевать во весь рот ты начинаешь.
Это те эпиграммы, что ты слушал
И скорей заносил ты на таблички,
Это те, что за пазухой таскал ты
На пиры и в театр поодиночке;
Это те или новые — получше.
Что за польза в таком мне тощем свитке,
Что не толще концов на книжной скалке,
Коль в три дня ты прочесть его не можешь?
Пресыщенья такого нет презренней!
Устаешь чересчур ты скоро, путник,
И, хоть надо тебе спешить в Бовиллы,
Распрягать у Камен уж ты собрался!
Что ж пристал ты ко мне с изданьем книжек?
7
И в декламациях мил, и дела ведешь, Аттик, ты мило,
Мило историю ты, мило ты пишешь стихи;
Мило ты мим сочинишь, эпиграммы твои тоже милы,
И как грамматик ты мил, мил ты и как астроном;
Мило ты и поешь и танцуешь, Аттик, ты мило,
Мило на лире бренчишь, мило играешь ты в мяч.
Хоть ничего хорошего, но все ты делаешь мило...
Хочешь, скажу я, кто ты, Аттик? Пустой лоботряс.
8
Если, читатель, тебе покажется в сборнике этом
Что-нибудь слишком темно иль на латыни плохой,
Это вина не моя; здесь просто наврал переписчик,
Наспех стараясь стихи все для тебя отсчитать.
Если ж подумаешь ты, что не он, а я в этом грешен,
То непременно тебя я бестолковым сочту.
«Все-таки плохи стихи!» Что правда, то правда, не спорю:
Плохи они, но ты сам пишешь не лучше меня!
10
Полпоцелуя всего подарил ты мне, Постум. Похвально:
Можешь отсюда еще ты половину отнять.
Хочешь ли больший мне дать и совсем несказанный подарок?
Всю половину себе, Постум, оставь целиком.
11
Коль видишь, Руф, что Селий мрачен как туча,
Коль поздно так под портиком он все бродит,
Коль нет лица на нем, коль грусть его гложет,
Коль до земли он непристойно нос свесил,
Коль бьет рукою в грудь и волосы крутит,
То не о друге он горюет иль брате:
И оба сына живы (пусть живут долго),
Жена здорова, все в порядке — дом, слуги,
И ни приказчик не обжулил, ни съемщик.
Что ж тосковать? Обед придется есть дома.
12
Как объяснить, что твои поцелуи миррою пахнут,
Что никогда у тебя запаха нет своего?
Странно мне, Постум: всегда издаешь ты запах хороший,
Постум, хорошего нет пахнуть всегда хорошо.
13
«И судье надо дать, и адвокату...»
Секст, да ты уплати заимодавцу!
14
Селий испробует все, ничего ни за что не упустит,
Всякий раз как грозит дома обедать ему.
Вот он к Европе бежит, и, тобою, Павлин, восхищаясь,
Хвалит Ахилловы он ноги твои без конца.
Если Европа скупа, спешит от нее он к Ограде:
Может быть, там Филлирид выручит иль Эсонид.
Коль обманулся и здесь, у Мемфисских святилищ толчется
И у поклонниц твоих, грустная телка, торчит.
Выйдя оттуда, спешит скорей к стоколонному зданью,
Далее — к роще двойной, что подарил нам Помпей.
В бани зайти не побрезгует он к Фортунату и к Фавсту,
Да и в Эолию влезть к Лупу и в Гриллову темь:
В трех он термах подряд все моется снова и снова.
Если проделал он все, но не помог ему Бог,
Вымывшись, бегом опять он торопится к буксам Европы:
Может быть, кто из друзей там запоздалый пройдет.
Ради тебя, ради милой твоей, похититель влюбленный,
Бык, помоги: позови Селия ты на обед!
15
Кубка ты никому не дашь, пригубив.
Это, Горм, человечность, а не гордость.
16
Болен Зоил: лихорадка его сидит в одеяле.
Будь он здоров, для чего пурпурный был бы покров?
Нильское ложе к чему? К чему вонь от краски сидонской?
Коль захворал, для чего роскошью хвастать тебе?
Что обращаться к врачам? Разгони ты своих Махаонов!
Хочешь здоровым ты быть? На одеяло мое.
17
Сидит стригунья у Субуры при входе,
Где палачей висят кровавые плети,
У Аргилета, где сапожников куча.
Не занята, однако, Аммиан, стрижкой
Стригунья эта. Ну а чем? Дерет шкуру.
18
Льщусь на обед у тебя, мне стыдно, Максим, но льщусь я;
Льстишься ты сам на другой. Чем же ты лучше меня?
Я спозаранку приду на поклон; говорят, что ушел ты
Раньше еще на поклон. Чем же ты лучше меня?
В свите твоей я иду, пред царем выступая надменным;
Сам ты идешь пред другим. Чем же ты лучше меня?
Службы довольно с меня: быть рабом у раба не желаю!
Царь над собою царя, Максим, не должен иметь.
19
Ты полагаешь, Зоил, что обедом я осчастливлен?
Я осчастливлен, Зоил? Да и каким же? Твоим?
На Арицийском холме питается твой сотрапезник,
Если обедом твоим он осчастливлен, Зоил.
20
Павел скупает стихи и потом за свои выдает их.
Да, что купил, ты считать можешь по праву своим.
21
Постум, целуешь одних, а другим подаешь только руку.
Ты говоришь: «Выбирай». Руку твою предпочту.
22
В чем провинился я, Феб и девять сестер, перед вами?
Что ж это? Мстит своему резвая Муза певцу?
Постум недавно меня целовал, поджав себе губы,
Ну а теперь целовать начал меня он взасос.
23
Не скажу ни за что, напрасны просьбы,
Кто такой этот Постум в нашей книжке.
Не скажу ни за что, напрасны просьбы,
Наносить оскорбленье поцелуям,
Что так ловко отметить за это могут.
24
«Если злой рок тебе даст подсудимого тяжкую долю,
Я, подсудимых бледней, горе с тобой разделю;
Если придется тебе уйти из отечества в ссылку,
Я по морям и горам вслед за тобою пойду».
Ты богатеешь: так что ж, на двоих достояние это?
Все пополам? Чересчур? Кандид, ты что же мне дашь?
Значит, ты в горе со мной, но когда с благосклонной улыбкой
Бог осчастливит тебя, Кандид, ты будешь один.
Дать не даешь никогда, но всегда обещаешь ты, Галла.
Ежели лжешь ты всегда, лучше уж мне откажи.
26
Невии тяжко дышать, одолел ее кашель жестокий,
Складки одежды она все заплевала тебе.
Что же, Битиник, уже, по-твоему, кончено дело?
Нет, ты обманут: хитрит, не умирает она.
27
Ежели Селий начнет на обед закидывать сети,
Тут он захвалит твое чтенье иль речь на суде:
«Великолепно! Умно! Живо! Здорово! Браво! Прекрасно!
Это по мне!» Да готов, Селий, обед: замолчи!
29
Руф, посмотри на него: он на первых скамьях восседает,
Даже отсюда горит вся в сардониксах рука;
Множество раз его плащ пропитан тирскою краской,
Первого снега белей тога окутала стан;
Запах помады его весь Марцеллов театр наполняет,
А на холеных руках ни одного волоска;
На башмаках у него блестит не потертая лунка,
Не натирает сафьян красный мозолей ему;
Точно как звездами лоб его мушками часто залеплен...
Он неизвестен тебе? Мушки отклей — и прочтешь.
30
Двадцать тысяч взаймы сестерциев раз попросил я:
Даже в подарок их дать было бы сущий пустяк;
Я ведь просил-то их в долг у богатого старого друга,
А у него без нужды полон деньгами сундук.
Он мне в ответ: «Наживешь богатство, заделавшись стряпчим».
Денег я, Гай, у тебя, а не совета прошу!
31
Часто с Хрестиной я спал. «Ну что, хорошо с ней, скажи мне?» —
«Да, Мариан: ничего лучше не может и быть».
32
Тяжбу я с Бальбом веду, — оскорбить не желаешь ты Бальба,
Понтик; с Лицином веду, — тоже большой человек!
Часто сосед мой Патроб мне поле жалкое портит, —
Вольноотпущенник он Цезаря, — страшно тебе;
Не отдает нипочем раба мне Ларония. Что же?
Скажешь: «Богата, стара и без детей, и вдова».
Плохо, поверь, у раба, хотя бы и друга, быть в рабстве:
Вольным будь, коли ты быть господином взялся.
33
Филениды лобзать не стану лысой,
Филениды лобзать не стану рыжей,
Филениды лобзать кривой не стану:
Филениду лобзать такую — мерзость.
34
Все наследство отдав на выкуп дружка — Филерота,
Голодом моришь своих, Галла, троих сыновей.
Так ты лелеешь свою увядшую прелесть, которой
Даже о чистой любви надо давно позабыть.
О, если б боги навек тебя с Филеротом связали,
Мать непристойная! Ты Понтии даже гнусней!
35
Ежели ноги твои на месяца рожки похожи,
Можешь отлично ты, Феб, в винном их роге купать.
36
Прочь от меня, завитой, убирайся, со смятою гривой,
С гладкою кожею — прочь, с грязною кожею — прочь!
Будь безбородым скопцом иль небритым, как подсудимый,
Будь ты хоть грубый мужик, Панних, хоть неженка —
прочь!
Пусть твои голени все в волосах, а грудь вся в щетине,
Панних, но ум у тебя начисто выщипан весь.
37
Что ни ставят на стол, ты все сгребаешь:
И соски и грудинку поросячью,
Турача, что на двух гостей рассчитан,
Полбарвены и окуня морского,
Бок мурены и крылышко цыпленка,
И витютня с подливкою из полбы.
Все, собравши в промокшую салфетку,
Отдаешь ты снести домой мальчишке,
Мы же все тут лежим толпою праздной.
Если есть в тебе стыд, отдай обед наш:
Завтра, Цецилиан, тебя не звал я.
38
Просишь сказать тебе, Лин, что дает мне усадьба в Номенте?
Вот что усадьба дает: там я не вижу тебя.
39
Алые платья даришь и лиловые ты потаскухе.
Коль по заслугам дарить хочешь, ей тогу пошли.
40
Вздор, что Тонгилий горит в лихорадке полуторадневной.
Знаю уловки его: хочет и пить он и есть.
Ставят теперь на жирных дроздов коварные сети,
Брошен крючок на барвен и на морских окуней.
Надо и цекуб цедить, и года Опимьева вина,
Надо и темный фалерн в рюмки хрустальные лить.
Все врачи, как один, прописали Тонгилию ванны...
Не лихорадка его, дурни, — обжорство трясет.
41
«Смейся, коль ты умна, красотка, смейся!»
Так, как будто, сказал поэт пелигнский.
Но не всем это он сказал красоткам.
Даже если сказал и всем красоткам,
Не сказал он тебе: ты не красотка,
Максимина, а все твои три зуба
Цвета черной смолы или самшита.
И коль мне, да и зеркалу ты веришь,
То поймешь ты, что смех тебе опасен,
Точно Спанию ветер, Приску руки,
Точно дождик напудренной Фабулле
Или солнце Сабелле набеленной.
Мой совет: мину строй всегда суровей,
Чем Приама жена с невесткой старшей.
Мимов гаера ты Филистиона
Не смотри, избегай пиров распутных
И всего, что игривостью нескромной
Во весь рот заставляет нас смеяться.
Лучше к матери ты подсядь печальной,
Что горюет по мужу или брату;
Развлекайся трагической лишь Музой.
А послушаешь нашего совета,
Так поплачь, коль умна, поплачь, красотка.
42
Ванну зачем ты грязнишь, Зоил, свой зад подмывая?
Чтоб еще хуже ее выпачкать, голову сунь.
43
«Общее все у друзей». Но как понимаешь ты, Кандид,
То, о чем ночью и днем ты, пустомеля, кричишь?
Шерсть для тоги твоей в лаконском Галезе промыта
Или с отборных овец пармского стада снята;
Ну а в мою не одеть и чучело, что принимает
Первым удары рогов бешеных в цирке быков:
Ты получаешь плащи Агеноровы с родины Кадма,
А багряницу мою за три гроша не продать.
Ножки ливийских столов у тебя из кости индийской,
А у меня черепком буковый столик подперт.
Под непомерных барвен у тебя золоченые блюда,
А у меня-то под цвет плошки краснеется рак.
Челядь могла бы твоя с илионским поспорить миньоном,
Мне ж Ганимедом моим служит моя же рука.
И, от таких-то богатств ничего старинному другу
Не уделив, говоришь: «Общее все у друзей».
44
Раб ли куплен мной, иль с начесом тога,
Серебра ль три-четыре фунта, скажем,
Тотчас Секст-ростовщик, всем вам отлично
Как старинный мой друг давно известный,
В страхе, как бы взаймы не попросил я,
Про себя, но чтоб слышал я, зашепчет:
«Семь я тысяч Секунду должен, Фебу —
Я четыре, одиннадцать — Филету,
А в шкатулке моей нет и квадранта».
До чего ж хитроумен мой приятель!
Трудно, Секст, отказать, когда попросят,
Но насколько трудней еще до просьбы!
45
Хоть и бессилен ты, Глипт, но подверг себя оскопленью.
Что за безумье! Зачем? Ты ведь и раньше не мог!
46
Как пестреет кругом сицилийская Гибла цветами,
В краткие вешние дни взяток давая пчеле,
Так платяные тиски у тебя блистают плащами,
Так от застольных одежд искрится полный сундук;
Белые тоги твои, что оденут и целую трибу,
Не с одного получил стада в Апулии ты.
Но равнодушно глядишь ты, как мерзнет твой друг неодетый,
И не согреешь, злодей, драную свиту свою.
Страшно, несчастный, тебе обсчитать на пару лохмотьев, —
Да не себя самого, Невол, — а жадную моль?
47
Дальше беги от сетей коварных развратницы наглой,
Пусть и с Киферы самой раковин глаже ты, Галл.
Думаешь мужа увлечь? Напрасны будут старанья:
Хоть и по-разному, но... любит он женщин одних.
48
Мясника мне, трактирщика и баню,
Брадобрея и камешки с доскою,
Да немного моих любимых книжек,
Друга, лишь бы он не был полный неуч,
Безбородого мальчика-подростка
И любезную мальчику девчонку, —
Дай мне все это, Руф, хотя б в Бутунтах,
И бери себе термы ты Нерона.
49
«В жены брать не по мне Телесину». — «Что так?» — «Да распутна». —
«Но Телесина юнцов любит». — «Вот это по мне».
51
Часто в шкатулке твоей денарий один, да и то он
Так уж потерт, что и сам, Гилл, ты не хуже его;
Но и того не видать ни трактирщику, ни хлебопеку,
А перейдет он тому, кто разжигает тебя.
Бедное брюхо твое завидует похоти гнусной:
Все пожирает она, и голодает оно.
52
Дасий умеет считать посетителей бани: с грудастой
Спаталы втрое спросил, и уплатила она.
53
Максим, хочешь ты быть независимым? Лжешь ты: не хочешь!
Но если хочешь, то что ж? Этого можно достичь:
Ты независим, коль ты в гостях не обедаешь, Максим,
И утоляешь свою жажду ты вейским вином,
Коль тебе блюда смешны золоченые жалкого Цинны,
Коль обойдешься такой тогой, какая у нас,
Если ты за два гроша получаешь доступные ласки,
Если под кровлю свою можешь, нагнувшись, входить.
Если ты волей такой обладаешь и силою духа,
То независимей ты будешь парфянских царей.
54
Чем ты, Лин, подозрителен супруге,
В чем ей хочется, чтоб ты был скромнее,
Показала она довольно ясно,
Наблюдать за тобой скопца поставив.
Никого нет хитрей проныры этой!
55
Полюбить бы тебя мне, Секст, хотелось,
Но, что делать, ты требуешь почтенья:
Буду чтить, но любить уже не буду.
56
В Ливии, Галл, у твоей супруги недобрая слава:
Жадности мерзкой порок в ней непомерно развит.
Все это — наглая ложь: она ни с кого не привыкла
Брать. — Ну а что же она делать привыкла? — Давать.
57
Вот этот, что вразвалку, медленным шагом
Идет Оградой в аметистовом платье,
Кого плащами не затмит ни мой Публий,
Ни даже Корд, который альфа всех пенул,
За кем толпятся тоги, кудряшей свита,
И чьи носилки — шторки все, ремни — новы.
Вот-вот он у прилавка заложил Кладу
Грошей едва за восемь, чтоб поесть, перстень.
58
В тоге с начесом, Зоил, над моей ты смеешься потертой?
Тога потерта на мне, правда, Зоил, но своя.
59
«Крошкой» зовусь я, столовая малая. Милости просим!
Виден в окошко мое Цезарев купол: смотри.
Розы бери, развались, пей вино, умащайся ты нардом:
Повелевает сам бог помнить о смерти тебе.
60
Гилл, ты, мальчишка, живешь с женой войскового трибуна
И наказаний за то только мальчишеских ждешь.
Вот погоди, оскопят! «Но ведь это противозаконно!» —
Мне говоришь. А что ты делаешь, это закон?
62
Волосы выщипал ты на груди, на руках и на икрах,
Да и под брюхом себе начисто ты их обрил.
Все это ты, Лабиен, для любовницы делаешь, знаем.
Но для кого ты, скажи, задницу брил, Лабиен?
63
Было всего у тебя сто тысяч сестерциев, Милих;
Их ты истратил, купив Леду с Дороги Святой.
Столько платить за любовь и богатому, Милих мой, дико.
«Я не влюблен», — говоришь! Это уж полная дичь.
64
Лавр, пока думаешь ты, то ли ритором стать, то ли стряпчим
И не способен решить, чем тебе хочется быть,
Век и Пелеев прошел, и Приамов, и Несторов минул,
И уже поздно теперь медлить с решеньем тебе.
Выступи ты наконец, — три ритора за год скончались, —
Если хоть плохонький дар или умение есть.
Если претит обучать, то делами кишит каждый форум:
Даже сам Марсий бы мог стряпчим заделаться тут.
Ну начинай же скорей: надоело уж нам дожидаться!
Кем тебе быть, не решил? Вскоре ты станешь ничем!
65
Что Салейана видим мы таким мрачным?
«Иль, — говорит он, — схоронить жену шутка?»
Ах, как судьба ужасна! Ах, какой случай!
Так Секундиллы-то богачки нет больше,
Что ты с приданым миллионным взял в жены?
Как жаль мне, Салейан, что это так вышло!
66
Выбился локон один изо всей заплетенной прически,
Будучи шпилькой дрянной плохо на ней укреплен.
Зеркалом, выдавшим грех, отомстила Лалага служанке,
Из-за проклятых волос тяжко Плекусу избив.
Брось ты свои украшать, Лалага, злосчастные кудри:
Девушке ты не давай дурьей своей головы.
Выведи волосы ты или бритвой жестокой обрейся,
Чтобы лицо у тебя зеркалу было под стать.
67
Где бы ни встретились мы, ты, Постум, меня окликаешь
Тотчас, и первый вопрос сразу же твой: «Как дела?»
Встретив меня десять раз в течение часа, ты спросишь
То же. По-моему, ты, Постум, остался без дел.
68
Что тебя называю просто Олом,
А не так, как бывало, — «царь», «владыка»,
Ты не должен отнюдь считать за дерзость:
Всем имуществом я купил свободу.
И царей и владык иметь обязан
Кто собой не владеет и кто жаждет,
Чего жаждут цари или владыки.
Коль раба тебе, Ол, совсем не надо,
И царя тебе, Ол, совсем не надо.
69
Ты говоришь, что в гостях неохотно обедаешь, Классик:
Я провалиться готов, если ты, Классик, не лжешь.
Даже Апиций и тот любил у других пообедать:
Надоедало ему есть свой домашний обед.
Если же ты неохотно идешь, то зачем и ходить-то?
«Должен я». Правда твоя: должен и Селий идти.
Слышишь, зовет Мелиор на роскошный обед тебя, Классик.
Где ж твоя гордость? Будь тверд: если ты муж, откажись.
71
Цецилиан, благосклонней тебя никого нет. По правде:
Стоит мне только прочесть дистиха два или три,
Тотчас же Марса читать начинаешь стихи иль Катулла,
Как бы давая понять, что они хуже моих,
Чтобы казались мои при сравнении лучшими? Верю,
Цецилиан, но тогда ты уж читал бы свои.
72
Постум, с тобой, говорят, за вчерашним обедом был случай
Скверный, по мне, да и кто ж это бы стал одобрять?
Дали тебе по щеке, и так звонко, как даже Латину
Не приводилось еще рожи Панникула бить.
Самое странное то, что виновником этой обиды
Назван Цецилий, и весь Город об этом кричит.
«Вздор, — говоришь ты, — не верь!» Не верю. Но что же поделать,
Если Цецилий найдет и очевидцев еще?
74
Савфейя, окруженного людей в тогах
Оравой, точно сам идет домой Регул,
Когда его ответчик в храм бежит бритый, —
Матерн, ты видишь? Но оставь свою зависть,
Такой, прошу, не окружай себя свитой:
Ведь всех друзей его и всю толпу в тогах
Фуфикулен и Фавентин ему ставят.
75
Лев, что обычно сносил укротителя смелого палку
И позволял себе в пасть ласково руку совать,
Вдруг всю покорность забыл, и к нему вернулась такая
Ярость, какой не сыскать и на Ливийских горах.
Ибо он мальчиков двух из толпы прислужников юных,
Что разгребали комки окровавленной земли,
Дико, проклятый, схватив, растерзал свирепо зубами:
Марса арена досель зла не видала страшней.
Хочется крикнуть: «Злодей, вероломный предатель, разбойник,
С нашей волчицы бери к детям пощады пример!»
76
Марий пять фунтов тебе серебра отказал, а ему ведь
Ты ничего не дарил. Вот он и дал, чего нет.
77
Если, Косконий, длинны для тебя мои эпиграммы
Лучше уж было б тебе салом подмазывать ось!
Этак тебе и колосс покажется слишком высоким,
И маловатым сочтешь мальчика Брутова ты.
Знай, коль тебе невдомек: у Марса с ученым Педоном
Часто для темы одной по две страницы идет.
Вовсе не длинны стихи, коль от них ничего не отнимешь,
А у тебя-то, дружок, даже двустишья длинны.
78
Просишь сказать, где хранить тебе рыбу в летнее время,
Цецилиан? Да храни в собственных термах ее.
79
Стоит позвать мне гостей, ты, Насика, зовешь меня в гости.
Ты уж меня извини: дома обедаю я.
80
Чтобы избегнуть врага, покончил Фанний с собою.
Ну не безумно ль, дабы не умереть, умирать?
Может быть, твой паланкин гораздо просторней носилок,
Но, если твой он, тогда он домовина, Зоил.
82
Что распинаешь раба, язык ему вырезав, Понтик?
То, о чем он замолчал, весь разглашает народ.
S3
Ты любовнику, муж, лицо испортил:
Обкорнал ты ему и нос и уши,
И уродства лица он не исправит.
Что ж, по-твоему, ты отмщен довольно?
Нет! Не то ему вырезать бы надо.
84
Сластолюбив и доступен мужам был герой, сын Пеанта:
Так за Парисову смерть мстила Венера ему.
Гнусною страстью за то сицилиец Серторий наказан,
Думаю, Руф, что убил грозного Эрика он.
85
В легкой плетенке бутыль для отварной воды охлажденной
Будет тебе от меня даром в Сатурновы дни.
Если ж тебе в декабре обиден мой летний подарок,
То без начеса пошли тогу за это ты мне.
86
Хоть совсем не хвалюсь я палиндромом,
Не читаю я вспять сотадов наглых,
Хоть и эха гречат во мне не слышно
И мне Аттис изящный не диктует
Галлиамбов изнеженных и шатких,
Все ж отнюдь не плохой поэт я, Классик.
Предложи-ка ты Ладу против воли
Пробежать по снаряду акробата?
Затруднять себя сложным вздором стыдно
И нелепо корпеть над пустяками.
Пишет пусть для толпы своей Палемон,
Я ж угоден пусть избранным лишь буду.
87
Секст, говоришь, что к тебе красавицы страстью пылают?
Это с твоим-то лицом, как у пловца под водой?
88
Ты не читаешь стихов, а желаешь слыть за поэта.
Будь чем угодно, Мамерк, только стихов не читай.
89
То, что без меры ты пьешь и всю ночь за вином ты проводишь,
Это простительно, Гавр: это Катона порок.
То, что ты пишешь стихи без помощи Муз с Аполлоном,
Это хвалить мы должны: сам Цицерон так писал.
Словно Антоний блюешь, и тратишь словно Апиций.
Но у кого перенял ты свой гнуснейший порок?
90
Квинтилиан, ты глава наставников юношей шатких,
Римской слава и честь тоги ты, Квинтилиан.
Если спешу я пожить, хоть и беден и лет мне немного,
Ты извини, но ведь жизнь, как ни спеши, — коротка.
Медлит пусть тот, кто отцов состоянье жаждет умножить
И набивает себе предками атриум свой.
Мне же по сердцу очаг и не чуждый копоти черной
Домик, источник живой и незатейливый луг.
Будь домочадец мой сыт, будь супруга не слишком учена,
Ночью будь сон у меня, день без судебных хлопот.
91
Ты государства оплот, ты, Цезарь, слава вселенной:
С нами живешь ты, и мы верим, что боги живут!
Если так часто могли мои торопливые книжки
Взоры твои приковать к стихотвореньям моим,
Даруй казаться мне тем, кем быть мне судьба отказала:
Право считаться отцом дай мне троих сыновей.
Коль не понравился я, это будет мне утешеньем,
Будет наградою мне, если понравился я.
92
Права трех сыновей я добивался,
И моих ради Муз то право дал мне
Тот, кто только и мог. Прощай, супруга!
Не должны пропадать дары владыки.
93
«Первая где ж, — говоришь, — если это книга вторая?»
Что же мне делать, коль та, первая книга, скромней?
Если же, Регул, тебе угодней дать первенство этой,
Ты с заголовка ее йоту одну соскобли.
