Марши смотрел на это серьезное лицо в полном замешательстве. Он видел, что мальчик напуган: и тем, что сказал вслух самое заветное желание, и что оно будет смешным, просто его размером и трудностью. Но в лице мальчика читалась решимость достичь цели, несмотря на страх, несмотря ни на что. Как обращенное в прошлое зеркало, это лицо напомнило Марши чувство цели, владевшее когда-то им самим. Быть врачом. Быть самым лучшим врачом. Делать то, чего не могут другие врачи…

Что тут сказать? Что проклятие человечества — забывчивость, и что история — это лишь повторение прошлых ошибок поколение за поколением? Что идеализм — вернейшая дорога к разочарованию, и что чем выше ты метишь, тем вернее упадешь?

— Я… — Он проглотил застрявший в горле ком. — Я думаю, ты прав. Еще я думаю, что твоя мать тобой бы очень гордилась. Я лично горжусь. — Он протянул мальчику серебряную руку. — Удачи тебе.

Дэнни торжественно ее пожал. Рука у него была маленькая, но пожатие твердое и уверенное.

Хотя это было постоянным напоминанием о прошлом, которое Ангел отчаянно пыталась оставить позади, она не могла заставить себя бросить свою прежнюю каморку в боковом приделе церкви. Это было единственное в ее жизни, что не изменилось до неузнаваемости после прибытия Марши и свержения Кулака.

И еще одна была причина ее сохранить. Более темная, более сложная, такая, которая заставляла ее ощущать свою вину и никчемность.

Стыдясь того, что она делает, но не в силах остановиться, она подошла к большому многофункциональному коммуникатору у дальней стены. Пытаясь не обращать внимания на чувство греха, она включила его в активный режим и села на свой тюфяк, держа в руке дистанционный пульт и глядя на метровый главный экран.

Потом она стала сканировать скрытые камеры наблюдения, разыскивая Марши, как когда-то вылавливала признаки праздности и богохульства. Виды пробегали и исчезали на главном экране, щелчки пальца по кнопке были самым громким в комнате звуком.

Наконец она увидела, как он приближается к двери выделенной ему комнаты — дальше по туннелю за импровизированной больницей.

Изображение увеличивалось, пока его голова и плечи не заполнили весь экран. Ангел посмотрела на свою руку и удивилась, увидя палец на рычажке, который давал крупный план.

Она знала, что это неправильно — вот так за ним шпионить, но не могла ничего с собой поделать. С тех пор, как он впервые ее коснулся, впервые назвал ее Ангелом, ее тянуло к нему. И тяга эта была постоянна и непреодолима. Ничего подобного она в жизни не испытывала, и справиться с этим не могли ни стыд, ни страх.

Едва сознавая, что делает, она встала с тюфяка и придвинулась к экрану.

Ее охватила грусть. У него был такой усталый вид! Мешки под глазами. Широкие плечи согнулись, будто серебряные руки весили каждая по сто кило и еще огромный невидимый вес был навален ему на спину.

Ангел автоматически переключилась на камеру внутри его комнаты, когда он распахнул дверь. Включила звук. Она видела, как он идет к ней, садится, берет клавиатуру.

Она смотрела, как он работает, сосредоточенно наморщив широкий лоб и что-то про себя тихо бормоча. Только когда покрытые металлом пальцы клацнули о стекло экрана, она поняла, что тянется его потрогать. Пытается восстановить ту моментальную связь, пугающий и манящий контакт, который с тех пор от нее ускользал.

— Ангел?

Она резко дернулась — неожиданный звук сзади застал ее настолько врасплох, что ангельская сущность ответила рефлекторно. В мгновение ока она отдернула руку и обернулась лицом к нарушителю ее покоя, пригнувшись и готовая к прыжку. Зубы оскалились, ноги согнулись, готовые покрыть всю комнату одним прыжком, согнутые руки были готовы выпустить клинки когтей.

Ускоренные экзотом чувства дали ей достаточно времени, чтобы узнать Салли Бэйбер. Понять, что угрозы нет. Сообразить, что снова позволила прежним рефлексам ее подвести.

Салли реагировала всего лишь со скоростью обычного человека. Ангел уже расслабила мышцы и начала ругать себя за ошибку, когда Салли стала бледнеть от представшего ей зрелища. Рот ее раскрылся испуганной буквой «о», и стопка одежды, которую она несла на руке, разлетелась стайкой вспугнутых птиц.

Ангел дополнила свою первую ошибку в ту же секунду. Она увидела, как у Салли стали подгибаться ноги и среагировала инстинктивно. Системы движения перенесли ее через комнату раньше, чем женщина успела упасть.

Намерения у нее были самые благие, но страх перед серебристым ангелом мщения был настолько глубоко вбит в психику жителей Ананке, что им еще снились по ночам кошмары преследующего их призрака Сциллы. Салли испустила придушенный крик ужаса и отрубилась наглухо, закатив карие глаза под лоб.

Ангел долгие секунды смотрела на лежащее у нее на руках бесчувственное тело — еще одно доказательство ее неадекватности. Подавленно опустив плечи, она отнесла Салли в угол и осторожно положила на тюфяк.

С напряженным от ярости и стыда лицом она отключала монитор, потом порылась в ящиках в поисках стимулятора. Наконец нашла и, стараясь не вспоминать, как использовала такой же на человеке, который упал в обморок во время наказания, приложила его к шее Салли.

Потом отступила так, чтобы Салли ее не видела, охватила себя руками за плечи и стала ждать, пока стимулятор подействует.

Салли была жилистой темноволосой женщиной чуть за сорок. Кулак сделал ее вдовой, как и многих других. При ее среднем росте и довольно мускулистом сложении в мешковатом черном комбинезоне она казалась меньше, чем была. Как и все прочие, после стольких лет правления Кулака она стала болезненно худой. Никто не разжиреет на двух мисках водорослевой смеси в день.

Лицо ее было из тех, что можно бы назвать красивым — слишком резкое и слишком своеобразное, чтобы быть просто хорошеньким. Оливкового цвета кожа была теперь гладкой и почти безупречной. До того, как появился Марши и поработал над ней, левая сторона лица у нее была скручена и перетянута коричневой рубцовой тканью, и сквозь дыру в щеке были видны переломанные зубы. У нее весь бок был покрыт такими же шрамами, а левая рука торчала неуклюжим бревном.

Ангел не могла не вспомнить, как это было. От старости и плохого обращения взорвалась головка бура. Одного рабочего убило на месте, оторвало голову летящей сталью и камнем. Салли стояла за ним, и потому его тело немного защитило ее от взрыва.

Кулак послал Сциллу посмотреть, что там с Салли, когда товарищи по работе принесли ее окровавленное бесчувственное тело в жилое помещение. Она дала им разрешение удалить из кровавой каши ее бока стальные и каменные осколки и по благословению Кулака выдала им для Салли спрей с коагулянтом и антибиотиком. Отклонение от запрета на светскую медицину было связано с тем, что Салли была лучшим из выживших бурильщиков, и Кулак не хотел ее терять. Никто не указал на это противоречие. Никто не предложил дать ей хоть какое-то обезболивающее. Ни Кулак, ни она сама, ни тем более ее товарищи по работе. Они знали, что она получает лечение получше остальных, а просьба о подобных запретных вещах только навлекла бы на них наказание.

Салли мотала головой из стороны в сторону, как человек, который не хочет, чтобы его будили. Ангел позвала ее по имени.

Женщина на тюфяке застонала — стимулятор возвращал ее в сознание. Голова ее повернулась в сторону Ангела, и глаза распахнулись, вылезая из орбит, когда послеобраз кошмара на сетчатке сменился той же страшной реальностью.

— Прости! — крикнула она, выставив руки, будто пытаясь удержать Сциллу. Как будто это могло бы ее когда-нибудь остановить.

Ангел сильнее обхватила себя за плечи, смаргивая влагу веком зеленого глаза.

— Все хорошо, Салли, — произнесла она успокаивающе, выдавливая слова сквозь стиснутое спазмом горло. — Это я, Ангел. Я тебя не трону.

— Ты меня не тронешь? — неуверенно повторила Салли и поглядела поверх своих выставленных рук.

— Я никогда больше никого не трону, — ответила Ангел с полной уверенностью. — Ты… ты прости, что я тебя напугала. Ты меня испугала, и я дернулась.