Она глотнула виски и скривилась, собираясь для следующих слов. Самых трудных.

— Однажды я работала над установкой модулей контроллеров на машине, печатающей схемы на заводе Иолуса здесь на Веспе. Какой-то кретин из рабочих случайно не закрепил болты валка проката. Или их не закрепили на заводе-изготовителе. Как бы там ни было, этот валок весом в двести пятьдесят кило сорвался и свалился внутрь машины, расплющив ящик с модулем контроллера. Тем самым модулем, в который я как раз вставила пальцы.

Рассказывая, она вздрогнула от накатившего воспоминания, слепящего взрыва боли-удивления-замешательства-ужаса, вспомнила, как шатнулась назад, как из горла вылетел булькающий вопль, когда она увидела болтающийся ниже запястий окровавленный ужас, бескостный, рассыпающий кровь во все стороны…

Хуан этот, Марши, молчал. Но она чувствовала, что охвачена со всех сторон его вниманием, что он ждет продолжения. И она продолжит. Она уже встала на этот путь, и обратной дороги нет. Пластинка должна быть доиграна до конца — когда падаешь, единственный способ остановиться — это долететь до дна.

— Мне раздавило обе руки. Переломало почти все кости, а мышцы превратились в фарш.

Бригадир посмотрел на ее руки, побледнел, как полотно, и облевал себе ботинки. На руки пришлось надеть пластиковый мешок, чтобы они по дороге не рассыпались, а горловины мешков зажать турникетами, чтобы она не истекла кровью.

Она резко обернулась.

— Знаешь, мне не надо бы тебе доверять, — сказала она безжизненным голосом.

— Почему?

Сказано было мягко, без вызова. Лицо его было серьезно, но не неприветливо. Он хотел принять все, что она говорит. В ней взметнулась горькая волна протеста.

— Потому что ты доктор! «Не беспокойтесь, все будет хорошо», — так они мне говорили. — Верхняя губа скривилась в отвращении. — Да, они мне починили руки до нормального вида, если не присматриваться особо, и я могу ими делать почти все обыденные вещи. Но моя карьера микротехника в этот день кончилась. — Она передернулась. — На самом деле я теперь еле могу заставить себя видеть машины. Когда я на них смотрю, это будто чешется там, где не можешь почесать.

Он серьезно кивнул:

— Можешь мне поверить, я это чувство тоже знаю.

«Ни черта ты не знаешь!» — завопил визгливый голос ярости, но слова не вышли из ее губ. Их остановил взгляд на его серебряные руки, который сказал ей, что этот, быть может, и понимает.

— Значит, ты обвиняешь докторов, что не починили тебя до того вида, который был раньше. Сначала руки, а потом лицо после эмболии.

Мерри опустила плечи.

— Да на самом деле нет, — признала она. Когда-то она так думала, но это прошло.

— А почему?

— Я знаю, что не все можно исправить. Кое-что приходится выбрасывать на помойку. — Она пожала плечами. — Так вышло и со мной.

— Почему ты так говоришь?

Мерри не могла понять, что же ему нужно. Почему ему не все равно — если это действительно так. Но не могла удержаться от ответа. Очень давно уже никто ее не слушал, не был в ней заинтересован иначе как для облегчения гениталий, когда в распоряжении не было ничего получше или бесплатного.

Правда, некоторые мужчины хотят поговорить не меньше, чем полежать. Больше, чем может показаться на посторонний взгляд. Но говорить они на самом деле хотят о себе. Все вопросы о ней — это либо нервозная болтовня, род вуайеризма, либо — иногда — желание за свои деньги воткнуться не только в ее тело, но и в ее жизнь.

Она развела руками:

— А разве не ясно? Я знала, что уже никогда не буду таким техником, как раньше. Адвокат меня предупредил, что годы пройдут, пока я получу хоть какую-то компенсацию. Когда мой квартирохозяин предложил мне оставить себе квартирную плату, если я ему дам, я услышала стук в дверь если не счастливого случая, то его двоюродного выблядка. Хотя я уже становилась старовата для этой профессии, все равно неплохо процветала, пока не попала в разгерметизацию где-то полгода назад.

Она коснулась мертвой стороны лица и горько засмеялась.

— Я стала Франкеншлюхой. Теперь у меня есть две компенсации-которые-может-быть-когда-нибудь-дадут. Квартирохозяин застегнул штаны и требует наличности. Я не только старею, но еще и лицо совсем не способствует карьере проститутки. Тело у меня все еще в порядке…

— Тело у тебя выглядит потрясающе. — Он усмехнулся. — Можешь поверить, это я заметил. А что до лица — ты не могла бы сменить имя, может быть, надеть маску, и тогда стать еще более экзотичной?

Она опустила голову.

— Думаю, могла бы. Но я была честным техником. Никогда не припрятывала запчасти и не подделывала неисправности. Никогда не приписывала себе лишних рабочих часов. И проституткой я тоже хочу быть честной. — Голос ее стал резче: — Вот я такая, и по-другому не буду. Когда я была техником, я не выдавала подержанный товар за новый, и черт меня побери, если я буду это делать, став проституткой.

— Это, должно быть, тяжело.

Господи, ты понятия не имеешь, как тяжело! Она хотела это выкрикнуть, выплакать, выпустить из крепко стиснутой искореженной руки.

И это было тяжело — вот так открыться чужому. Показать ту часть своей личности, которой никто не видел, сколько бы раз она ни раздевалась. Это было невыносимо.

Она дососала остатки из стакана, дешевая выпивка горела в горле. Она редко пила на работе так много, разве что когда этого от нее требовали, но сейчас ей это было необходимо. Анестезия и горючее в одном флаконе.

Это безумие слишком затянулось. Пора было взять управление на себя и прекратить это, пока еще возможно. Она отставила стакан и выдавила улыбку.

Ты хуан и больше ничего, — произнесла она про себя. — Клиент. И пора с тобой обойтись, как с клиентом.

— Сейчас поднимем кое-что тяжелое, — мурлыкнула она, держа голову так, чтобы была видна только хорошая сторона лица. Пальцы ее играли с застежкой костюма, и когда его глаза посмотрели на них, она медленно потянула ее вниз, открывая тело от грудины до паха. Прохладный воздух пробежал по коже, и от него затвердели соски.

Она медленно потянулась к нему, сильно шевельнув бедрами. Став перед ним, она наклонилась, чувствуя, как расходится разрез костюма.

— Тяжелое — но поднимается само. — Она провела языком по губам. — Сейчас я это сделаю. — Она запустила ноги ему между бедер, чувствуя, как вздрогнули его мышцы в ответ.

И тут она подняла глаза на его лицо. Их глаза встретились. Он улыбался, но такой печальной улыбки она в жизни не видела.

— Я уверен, что ты это можешь, — сказал он хрипло. — Если это то, что ты хочешь со мной сделать.

Мерри умела хладнокровно управлять мужчинами, знала, на какие кнопки нажимать. Так просто было бы свести и этого на уровень очередного хуана. Она знала, что он даже не будет сопротивляться.

Но она не могла заставить себя отвлечься от тени разочарования у него на лице и в голосе, вызванного его ответом. Он хотел ее, хотел ее сильно. Но не сразу. Сначала он хотел чего-то другого, хотел большего, и она поймала себя на том, что хочет ему это дать, если сможет.

Конечно, только чтобы отработать огромную плату, которую он обещал.

Но чего же он хочет?

Мерри стала шлюхой не потому, что была слишком глупа для всего остального. Работа техника требует высокой квалификации в решении проблем, а работа проститутки научила ее прикладной психологии лучше ста семинаров. Ее работа требовала угадать, что хочет клиент, и дать ему по крайней мере приемлемое подобие этого.

Она изучала линии на лице этого странного человека, как схему, пытаясь понять, что стоит за ними. Он хотел, чтобы она ему поверила, это он сразу сказал. Он хотел, чтобы она рассказала ему о себе. Первое, что он сделал, когда они оказались наедине, — спросил, что у нее с лицом.

Он действовал в очень особой манере: завоевать ее доверие, спросить о том, что с ней случилось, как это на нее подействовало, как она с этим живет. Во всем этом было что-то очень знакомое…