Мне про это нельзя… Но я вам расскажу… У них памирские таджики воюют с кулябскими таджиками. Они – все таджики, у них один Коран, одна вера, но кулябцы убивают памирцев, а памирцы убивают кулябцев. Сначала они на площади собирались, кричали, молились. Я хотела понять, я тоже туда пошла. Спросила у стариков: «Против кого вы выступаете?». Они ответили: «Против парламента. Нам сказали, что это очень плохой человек – Парламент». Потом площадь опустела, и стали стрелять. Как-то сразу стала другая страна, незнакомая. Восток! А до этого нам казалось, что живем на своей земле. По советским законам. Там столько русских могил осталось, а на них некому плакать… Скот пасут на русских кладбищах… Коз… Русские старики по помойкам бродят, подбирают…
Работала я в роддоме, медсестрой. Ночное дежурство. Женщина рожает, тяжело рожает, кричит… Вбегает санитарка… В нестерильных перчатках, в нестерильном халате… Что случилось? Что! Чтобы в таком виде в родильный зал?! «Девочки, бандиты!». А они в черных масках, с оружием. И сразу к нам: «Дай наркотики! Дай спирт!» – «Нет наркотиков, нет спирта!» Врача к стенке – давай! И тут женщина, которая рожала, с облегчением закричала. Радостно. И ребеночек заплакал, он только-только появился… Я над ним наклонилась, я даже не запомнила, кто это был: мальчик или девочка? У него еще ни имени, ничего. И эти бандиты к нам: кто она – кулябка или памирка? Не мальчик или девочка, а кулябка или памирка? Мы – молчим… А эти орут: «Кто она?!». Мы – молчим. Тогда они хватают этого ребеночка, он, может быть, минут пять-десять всего и побыл на этом свете, и выбрасывают в окно… Я медсестра, я не раз видела, как умирают дети. А тут… Чуть сердце не вылетело из груди… Мне это нельзя вспоминать… (Опять начинает плакать.) После этого случая… У меня экзема на руках высыпала. Вены вздулись. И такое равнодушие ко всему, не хотелось вставать с постели. Подойду к больнице и назад поворачиваю. А я уже сама ребеночка ждала… Как жить? Как там рожать? Приехали сюда… В Беларусь… Наровля – тихий городок, маленький. И больше не спрашивайте… Не трогайте меня… (Замолкает.) Подождите… Хочу, чтобы вы знали… Я Бога не боюсь. Я человека боюсь… Первое время мы здесь спрашивали: «Где у вас радиация?» – «Где стоите, там радиация». Так это же вся земля?! (Вытирает слезы.) Люди уехали. Им страшно.
А мне тут не так страшно, как там. Мы остались без родины, мы – ничьи. Немцы все уехали в Германию, татары, когда им разрешили, – в Крым, а русские никому не нужны. На что надеяться? Чего ждать? Россия никогда не спасала своих людей, потому что большая, бесконечная. Честно говоря, я и не чувствую, что моя родина – Россия, мы воспитывались по-другому: наша родина – Советский Союз. Вот и не знаешь теперь, как душу спасти? Никто не щелкает здесь затвором – уже хорошо. Нам тут дом дали, мужу – работу. Написала письмо своим знакомым, они вчера тоже приехали. Насовсем. Приехали вечером и боялись выйти из здания вокзала, детей не пускали, сидели на своих чемоданах. Ждали утра. А потом видят: люди ходят по улицам, смеются, курят… Им показали нашу улицу, проводили до самого нашего дома. Они не могли прийти в себя, потому что мы там отвыкли от нормальной жизни, от мирной. К тому, что вечером можно ходить по улицам. Можно смеяться… А утром они сходили в гастроном, увидели масло, сливки, и там же, в магазине – это все они сами нам рассказывали – купили пять бутылок сливок и тут же их выпили. На них смотрели как на сумасшедших. А они ни сливок, ни масла два года не видели. Там хлеба не купишь. Там – война… Это нельзя объяснить человеку, который войны не знает… Только из кино…
У меня там душа была мертвая… Кого бы я там родила с мертвой душой? Здесь людей мало… Дома пустые… Живем под лесом… Я боюсь, когда много людей. Как на вокзале… Во время войны… (Заплакала навзрыд и замолчала.)
Мать:
– Только о войне… Только о войне могу говорить… Почему сюда приехали? На чернобыльскую землю? Потому что отсюда нас уже не выгонят. С этой земли. Она уже ничейная, Бог ее забрал. Люди ее оставили.
В Душанбе работала я заместителем начальника вокзала, и был еще один заместитель, таджик. Наши дети вместе росли, учились, мы сидели за одним праздничным столом: Новый год, Первомай… День Победы… Вместе пили вино, плов ели. Он ко мне обращался: «Сестра. Сестренка. Моя русская сестра». И вот он приходит, а мы сидели в одном кабинете, останавливается перед моим столом и кричит:
– Когда ты, наконец, в свою Россию укатишь? Это – наша земля!
В ту минуту я думала, что мой разум не выдержит. Подскочила к нему:
– Куртка на тебе откуда?
– Ленинградская, – ответил от неожиданности.
– Снимай русскую куртку, гад! – сдираю с него куртку. – Откуда шапка? Хвалился, что из Сибири прислали! Снимай шапку, гад! Рубашку давай! Штаны! Их на московской фабрике шили! Они тоже русские!
До трусов бы раздела. Здоровенный мужчина, я ему по плечо, а тут – откуда сила взялась – все бы с него содрала. Вокруг уже люди собрались. Он вопит:
– Иди от меня, бешенная!
– Нет, отдавай все мое, русское! Я все свое заберу! – Я чуть разума не лишилась. – Носки снимай! Туфли!
Работали мы днем и ночью… Составы идут переполненные – бегут люди… Много русских людей тронулось с места…Тысячи! Десятки тысяч! Сотни! Еще одна Россия. Отправила я в два часа ночи московский поезд, остались в зале дети из города Кургана-Тюбе, не успели на московский. Я их закрыла, спрятала. Подходят ко мне двое. С автоматами.
– Ой, ребята, что вы тут делаете? – А у самой сердце задрожало.
– Сама виновата, у тебя все двери нараспашку.
– Я поезд отправляла. Не успела закрыть.
– Что там за дети?
– Это наши, душанбинские.
– А может, они из Кургана? Кулябские?
– Нет-нет. Наши.
Ушли. А если бы открыли зал? Они бы всех… И мне заодно – пулю в лоб! Там одна власть – человек с ружьем. Посадила я детей утром на Астрахань, приказала, чтобы их везли как арбузы, двери не открывали. (Сначала молчит. Потом долго плачет.) Разве есть что-нибудь страшнее человека? (Опять замолкает.)
Уже, когда здесь шла по улице, через минуту оглядывалась, мне казалось, что кто-то за спиной наготове… Ждет. Дня там не проходило, чтобы я о смерти не думала… Всегда из дому во всем чистом выходила – в свежевыстиранной блузке, юбке, в чистом белье. А вдруг убьют! Сейчас по лесу хожу одна и никого не боюсь. Людей в лесу нет, ни одного человека. Иду, вспоминаю: то ли было все это со мной, то ли нет? Другой раз охотников встретишь: с ружьем, собакой и дозиметром. Это тоже люди с ружьем, но не такие, они за человеком не гоняются. Стрельбу услышу – знаю, что по воронам стреляют или зайца гонят. (Молчит.) Поэтому мне здесь не страшно… Я не могу бояться земли, воды… Я человека боюсь… Там он за сто долларов на базаре покупает автомат…
Я вспоминаю парня. Таджика… Он гнался за другим парнем… За человеком гнался! Как он бежал, как дышал, я сразу поняла, что он хочет убить… Но тот спрятался… Убежал… И вот этот возвращается, идет мимо меня и говорит: «Мать, где у вас тут можно воды попить?». Обычно так спрашивает, как ни в чем не бывало. У нас на вокзале бачок с водой стоял, я ему показала. И вот смотрю ему в глаза и говорю-говорю: «Зачем вы друг за другом гоняетесь? Зачем убиваете?». И ему будто даже стыдно стало. «Ну, мать, ты давай тише». А когда они вместе, они другие. Будь они вдвоем или втроем, поставили бы меня к стенке. С одним человеком еще можно говорить…
Из Душанбе приехали в Ташкент, а дальше надо – в Минск. Нет билетов – и все! У них хитро устроено, пока взятку не дашь, в самолет не сядешь, бесконечные придирки – то к весу, то к объему: это нельзя, то убери. Два раза на весы гоняли, еле сообразила. Деньги всунула… «Вот так бы давно, а то спорит тут». Как все просто! А до этого… Контейнер у нас – две тонны, заставили разгрузить. «Вы едете с горячей точки, может, оружие везете? Анашу?» Я пошла к начальнику и у него в приемной познакомилась с хорошей женщиной, она меня первая вразумила: «Ничего вы тут не добьетесь, а будете требовать справедливости, ваш контейнер выбросят в поле и разграбят то, что вы привезли». Ну что делать? Ночь не спали, разгрузились, что у нас там: шмотки, матрацы, старая мебель и старый холодильник, два мешка книг. «Вы, наверное, ценные книги везете?» Посмотрели – «Что делать?» Чернышевского, «Поднятая целина» Шолохова… Посмеялись. «А сколько у вас холодильников?» – «Один, да и тот нам разбили». – «Почему не взяли декларации?» – «Ну откуда нам было знать? Первый раз с войны едем». Мы потеряли сразу две родины – свой Таджикистан и Советский Союз…
