Пока они стоят перед камином, свеженькая официантка подаёт каждому стакан горячего пива с джином и полынью, а кучер с кондуктором обмениваются профессиональными замечаниями. Горячее пиво согревает Тома и заставляет закашляться.
— Отличная штука для холодного утра, сэр, — говорит кучер, улыбаясь. — Всё, пора!
Они выходят и садятся на свои места, последним — кучер, который разбирает вожжи и говорит конюху Джему что-то насчёт плеча кобылы; вот он влезает на козлы, и кони трогают с места галопом ещё до того, как он успевает опуститься на сиденье. Ту-ту-ту, трубит рожок, и вот они опять в дороге и уже проехали тридцать пять миль (почти половину дороги до Рагби, думает Том), а в конце этого перегона их ожидает завтрак.
Теперь уже видно кругом, и их глазам предстаёт сельская жизнь раннего утра: повозки, едущие на рынок; люди, которые идут на работу с трубкой в зубах, и запах дыма этим ясным утром приятно щекочет обоняние. Солнце поднимается всё выше, и туман сияет, как серебристая газовая материя. Они проезжают мимо своры охотничьих собак, трусящих по пятам за лошадью охотника, который обменивается приветствиями с кучером и кондуктором; лицо у него почти того же цвета, что и его красный камзол.[59] Потом они подъезжают к охотничьему домику и принимают на борт хорошо укутанного спортсмена с ружьём в чехле и саквояжем. В противоположном направлении проезжает встречная почтовая карета, кучера сдерживают лошадей, и обе упряжки разъезжаются в разные стороны, делая одиннадцать миль в час, чтобы на всякий случай была миля в запасе. А вот и станция с завтраком.
— Стоим двадцать минут, джентльмены, — говорит кучер, когда они подъезжают в половине восьмого к гостиничной двери.
Разве мы не мужественно выдержали это утро, и разве это не достойная награда за наше терпение? Мы в низкой тёмной комнате с деревянными панелями и охотничьими гравюрами на стенах; у двери — вешалка для шляп, к ней прислонена пара кнутов, принадлежащих коммивояжёрам, которые всё ещё нежатся в постелях; в камине пылает огонь; на каминной полке — причудливый старинный бокал, в который засунут список с местами сбора для псовой охоты на эту неделю. Стол накрыт белоснежной скатертью и уставлен фарфором, а ещё на нём пирог с голубями, ветчина, огромный кусок холодной варёной говядины и большой каравай домашнего хлеба на деревянном подносе. А вот и дородный метрдотель, который несёт, отдуваясь, поднос с горячим: на нём почки и бифштекс, прозрачные ломтики поджаренного бекона и яйца-пашот,[60] тосты с маслом и пышки, кофе и чай, и всё это с пылу, с жару и дымится. На столе места для всего этого не хватает, и холодные блюда убирают на боковой столик, — они были выставлены просто для красоты, и чтобы возбудить аппетит. А теперь наваливайтесь, джентльмены. Эта охотничья гостиница знаменита своими завтраками. По дороге на сборное место заходят двое-трое охотников в красных камзолах, они веселы, общительны и ужасно голодны, как, впрочем, и мы все.
— Чай или кофе, сэр? — спрашивает метрдотель у Тома.
— Кофе, пожалуйста, — говорит Том; рот у него набит почками и пышками; чай для него дело привычное, кофе — нет.
Наш кучер, судя по всему, большой поклонник холодной говядины. Также он сторонится и горячих напитков, предпочитая им эль, который приносит ему официантка. Один из охотников смотрит на него с одобрением и заказывает то же самое для себя.
Том наелся почек и пирога с голубями и напился кофе так, что живот у него стал как барабан; а потом ещё испытал удовольствие от того, что расплатился с метрдотелем сам, из своего собственного кошелька, в полной достоинства манере, и выходит теперь наружу посмотреть, как будут запрягать лошадей. Конюхи делают это тщательно и не спеша, радуясь, что никто их не торопит. Выходит кучер с путевым листом, попыхивая толстой сигарой, которой его угостил охотник. Кондуктор выходит из бара, в котором он предпочел позавтракать, облизывая свою тонкую, длинную, подозрительного вида сигару, три затяжки которой способны свалить с ног любого другого.
Джентльмены в красных камзолах стоят с зажжёнными сигарами у гостиничной двери, чтобы посмотреть на наше отправление, пока их коней водят взад и вперёд по рыночной площади, на которую выходит гостиница. Все они знакомы с нашим спортсменом, он болтает с ними и смеётся, и мы тоже ощущаем гордость сопричастности.
— С вашего позволения, пора, сэр, — говорит кучер; все остальные пассажиры уже на своих местах; кондуктор запирает заднее багажное отделение.
— Ни пуха вам, ни пера! — говорит спортсмен своим друзьям в красном и в мгновение ока оказывается рядом с кучером.
— Отпускай, Дик! — конюхи отскакивают, стягивая попоны с лоснящихся крупов, и вот мы уже несёмся через рыночную площадь и по Хай-Стрит,[61] заглядывая прямо в окна второго этажа, в которых видим нескольких достойных горожан за бритьём. А тем временем все мальчишки-приказчики, протирающие окна магазинов, и все горничные, драящие ступеньки, бросают работу и с довольным видом наблюдают, как мы проносимся мимо, как будто мы часть утренних развлечений, положенных им по закону. Мы выезжаем из города, и, когда часы на городской ратуше бьют восемь, уже катим по дороге среди живых изгородей.
Солнышко светит и почти греет, а завтрак взбодрил всех и развязал языки. Том осмелел, ободрённый парой замечаний, брошенных кондуктором между затяжками маслянистой сигарой, и к тому же устал от молчания; а поскольку все его мысли заняты местом его назначения, то он спрашивает кондуктора, знает ли он Рагби.
— Проезжаем каждый Божий день. Без двадцати двенадцать туда — в десять обратно.
— А что это за место, скажите, пожалуйста? — спрашивает Том.
Кондуктор лукаво поглядывает на него.
— Очень захолустное местечко, сэр; ни тебе мостовой на улицах, ни тебе газового освещения. Осенью большая ярмарка скота и лошадей, целую неделю длится, сейчас вот только кончилась. После неё город неделю чистят. Охота там неплохая. Но тихое место, сэр, очень тихое: оно ведь, понимаете, в стороне от дороги, всего три дилижанса в день, да к тому же один из них — двухлошадный фургон из Оксфорда, скорее похож на катафалк, чем на дилижанс, Регулятор называется. Молодые джентльмены из школы зовут его «Свинья со свистком», и ездят на нём поступать в колледж, шесть миль в час, когда приходит время. А вы принадлежите к школе, сэр?
— Да, — говорит Том, и на мгновение ему хочется, чтобы кондуктор подумал, что он не новенький. Но, испытывая сомнения в справедливости этого утверждения и понимая, что не сможет задать интересующие его вопросы, если будет изображать из себя бывалого, добавляет, — то есть, я первый раз туда еду. Я новенький.
Кондуктор смотрит на него так, как будто ему это известно не хуже, чем Тому.
— Здорово вы опоздали, сэр, — говорит он, — всего шесть недель до конца полугодия.
Том соглашается.
— В этот самый день через шесть недель мы будем возить вас целыми партиями, а потом и в понедельник, и во вторник. Надеюсь, мы будем иметь удовольствие везти вас обратно.
Том сказал, что тоже на это надеется, а сам подумал, что его уделом, вероятно, будет «Свинья со свистком».
— Дело это, конечно, денежное, — продолжает кондуктор. — Молодые джентльмены не скупятся на наличные. Но, Господи Боже мой, мы встреваем в такие скандалы по дороге с этой ихней стрельбой горохом из трубочек, и с этими ихними длинными хлыстами, и орут они как оглашенные, и задеть им надо каждого, кто ни попадётся. Видит Бог, я бы лучше вез одного — двоих, вот как вас сейчас, но только не полную карету.
— Расскажите про стрельбу горохом, — просит Том.
— Да что уж тут рассказывать! Стреляют прямо в лицо всем подряд, не трогают только молоденьких девушек, а некоторые так сильно стреляют, что и окна бьют. Да вот на этом самом месте, в прошлом июне это было, мы первый день школьников развозили, а здесь как раз чинили дорогу, и ирландские парни, настоящие головорезы, дробили камень. Только мы подъезжаем, как молодой джентльмен, тот, что сидел на козлах рядом с кучером, такой отчаянный, и говорит: «А ну, ребята, сейчас эти Пэты[62] у нас получат, вот уж повеселимся!» «Ради Бога, сэр! — говорит Боб, это кучер, мой напарник, — не связывайтесь с ними, они стащат нас с кареты!» «Чёрт побери, кучер! — говорит мой юный лорд, — вы что же, боитесь, что ли? Ура, ребята, вперёд!» «Ура!» — орут остальные и набивают себе рты горохом так, чтобы хватило на всех ирландцев. Боб видит, чтo сейчас будет, нахлобучивает шляпу себе на глаза и погоняет лошадей, и вот мы уже несёмся со скоростью двадцать миль в час. Пэты, видно, решили, что это кто-то откуда-то сбежал, и тоже давай орать «Ура!», а те, что были ближе, стояли и ухмылялись и даже махали шляпами, пока мы до них не доехали; а потом, вы бы видели, как они взбесились, когда их с ног до головы обстреляли горохом! Да только, сэр, смеялись мы недолго. Мы ведь ехали очень быстро, а они сначала так растерялись, что ничего не поняли, пока мы не проехали. А что было потом — так это просто караул. Они так завыли там сзади, что впору было испугаться, а некоторые погнались за нами и стали взбираться на карету сзади, а мы били их по пальцам и отцепляли руки; а один, которому, видать, больше всех досталось, добежал до передних лошадей и хотел схватить поводья, только, к счастью, споткнулся о кучу камней и упал. А все остальные похватали камни и швыряли, пока могли до нас добросить. Молодые джентльмены очень мужественно отвечали им горохом и теми камнями, которые до нас долетали, а таких было немало. Когда Боб увидел, что опасность миновала, он очень многозначительно посмотрел на того молодого джентльмена, что сидел рядом с ним. Бобу здорово досталось по рёбрам, он чуть с козел не слетел, видно, хотели, чтоб он выпустил вожжи. Тут и молодой джентльмен рядом с ним приободрился, да и все мы пришли в себя и стали подсчитывать ущерб. У того, что сидел на козлах с кучером, голова была разбита, а шляпа потерялась; пропала шляпа и у другого молодого джентльмена, а на моей была вмятина сбоку, и ни один из нас не остался без синяков, а большинство было покрыто ими сплошь. Два фунта десять шиллингов заплатили они за ущерб, тут же скинулись между собой, и дали нам с Бобом по полсоверена каждому сверху; но больше я не проехал бы мимо этих ирландцев даже за двадцать полусоверенов.
