— Никто из них не понимал меня, padre, — грустно произнес он. — Брайан — мальчик на побегушках. Брайан — пешка, которую каждый может двигать куда захочет по их сумасшедшей шахматной доске.

Выражение его лица стало жестким, голос звучал гневно.

— Им следовало больше доверять мне. Я обманул их всех. Притворившись, что помогаю каждому, сыграл свою игру и остался в живых, а они убили друг друга.

Он выразительно пожал плечами.

— Не то чтоб я хотел ее убить, нет. Зачем была нужна ее смерть? Я не понимал Макса. И не понимал собственного гнева, пока она не сказала — я стоял позади выдвижной панели у той стены, — что она не станет мешать мне тонуть.

Его дыхание пресеклось.

— Я все еще мог бы спасти ее. Но, возможно, было уже поздно. Я никогда об этом не узнаю. Поэтому я — злость владела моими чувствами — дал ей понять, что я сделал. И что она должна умереть.

Еще один прерывистый вздох. Брайан не мог больше писать. Рука его бессильно упала.

Минутой позже он снова взял в руки перо.

— Почему я рассказываю вам все это? — обратился он ко мне и усмехнулся. — Возможно, потому, что вы — мой единственный зритель, единственный свидетель моего выступления. В каком-то смысле вы самый совершенный зритель — не ерзаете на месте, не уходите с представления. Вам приходится выслушивать каждое слово. Но вы и самый худший зритель. Потому что не можете реагировать ни на что, не можете ответить. Аплодисменты? Нет, я не об этом. Приветственные крики с мест? Ни в коем случае! Возможности овоща в качестве зрителя довольно ограничены, согласитесь. И простите, что я так говорю, padre. Я всегда относился к вам с уважением и ценил то, как вы прожили свою жизнь. Но в качестве зрителя…

Он покачал головой — вполне естественная реакция.

Это был не тот мальчик на побегушках, которого я знал. Это был дьявольски хитрый человек, игрок, обыгравший обе команды противников — и моего сына, и его жену.

Ни один из них даже не подозревал, что Брайан способен таить зловещие замыслы, касающиеся их. Ослепленные собственной самоуверенностью, они даже не замечали, что каждый из них включен в его собственный план, что Брайан способен переиграть их обоих. Он даже осмелился привлечь внимание к себе, выступив в качестве карикатуры на сельского шерифа-тугодума!

Испытал ли он наслаждение от успеха собственной хитрости?

Брайан встал и пошел к бару. Достав бутылку шампанского из ведерка, он откупорил ее, налил полный бокал и залпом выпил.

Неужели же на моем лице не отразилось изумление, которое меня охватило в ту минуту?

— Не надо беспокоиться, padre, — усмехнулся он. — Я оставил на столе письменное признание. Впрочем, вас-то вряд ли бы заподозрили в совершении преступления. Хотя…

Он поморщился — видимо, яд уже начал действовать. Напрягшись, Брайан налил еще бокал и поднял его, обращаясь ко мне:

— Ваше здоровье, padre. Прощайте.

Он осушил его не моргнув глазом и поставил на стойку бара. Затем подошел к распростертому на полу телу сестры, вытянулся рядом и взял ее за руку. Испустил глубокий болезненный вздох. И вдруг рассмеялся.

— Немало работенки ждет, однако, тут шерифа, — произнес он и закрыл глаза. — Счастья вам, padre.

Я намерен закончить свое повествование как можно скорей.

Шериф Плум прибыл через несколько минут. Он больше походил на безбородого Авраама Линкольна, чем на того коренастого тупицу, которого изображал Брайан. Он справился со своей задачей, поскольку, в отличие от предположений Брайана, оказался человеком дела и нешуточной проницательности.

Расследование было вскорости закрыто. Уже позже у меня была возможность собрать за те месяцы газеты, журналы, все таблоидные издания и записи телевизионных передач по этому поводу.

Но это случилось позже, когда произошла еще одна странная и в высшей степени неожиданная вещь: овощ созрел и перестал быть овощем.

Врачи выдвигали разные объяснения этого, но медицинское заключение гласило, что вследствие шока, полученного мною в качестве свидетеля указанных событий, произошла сильная травма нервной системы.

Так это или нет, я никогда не узнаю. Знаю только, что поток артериальной крови нашел новый путь снабжения кислородом поврежденной области моего мозга, обеспечив таким образом довольно быстрое выздоровление. Не полное. О, конечно, не полное! Победы на Олимпийских играх не для меня.

Но тем не менее в свои восемьдесят семь я сохранил достаточно сил, чтобы обслуживать себя — поесть, принять ванну без посторонней помощи (позвольте мне сказать вам, как это необыкновенно приятно!) и записать все, что произошло в тот день.

Небольшое дополнение.

Состояние моего сына оказалось невелико, большая часть денег была вложена в дом.

Чтобы иметь средства на жизнь, мне пришлось расстаться с поместьем. Сделал я это охотно, слишком много неприятных воспоминаний связано у меня с этим местом. Продал его со всей меблировкой. И как вы думаете, кому?

В этом таится огромная ирония: покупателем оказался Гарри Кендал.

Он всегда хотел владеть этим домом, как выяснилось. И без сомнения, решил потешить раненое самолюбие после того, как вытерпел столько насмешек Макса.

Его предложение оказалось самым выгодным среди всех других, довольно немногочисленных, нужно заметить. Поэтому мне пришлось согласиться на него.

Однако, прежде чем выехать оттуда, я позвал местного электрика и поручил переделать в доме всю проводку таким образом, чтоб каждый раз, когда Гарри включает лампу или нажимает кнопку электроприбора, происходило короткое замыкание. Сожалею лишь о том, что проводка открытая и я не могу оставить его без освещения.

Но я сделал лучше (мне пришлось заплатить этому человеку кругленькую сумму, чтобы он держал рот на замке). Каждый винт и каждую петлю всех дверей дома я удалил, а в отверстия с помощью шприца ввел по нескольку капель соляной кислоты. Затем все винты и петли были поставлены на место.

Я до самой могилы буду тешить себя мыслью о том, что, когда этот безнравственный тип открывает или закрывает дверь в доме моего сына, соляная кислота делает свое дело.

Несколько слов обо мне, быть может?

Живу в местечке Сент-Джон. Я полюбил этот городишко еще с тех пор, когда мы с Корой приезжали сюда в отпуск. Немолодая ирландка по имени Эндира Мадлтон (трижды вдовевшая, имеющая девятерых детей и семнадцать внучат, разбросанных по всему земному шару) каждый день приносит в мой коттедж провизию и готовит мне еду.

Каждый день она отвозит меня на пляж, разумеется, если нет шторма.

Там я часто собираю вокруг себя ребятишек, они рассаживаются на песке и с увлечением смотрят на те пустяковые фокусы, которые я для них исполняю. Разноцветные мячики и яркие платки так и мелькают в воздухе над нами.

Им нравится это развлечение.