– Я долго думал, почему одни страны и народы развиваются, куда-то стремятся, а другие только гниют. Конечно, всех подталкивает необходимость. Конечно, внешние и внутренние конфликты и вызовы дают возможность развиваться или наоборот разваливаться. Но и ещё одно. Как только правители отрываются от граждан, страна неизбежно скатывается в яму. Как только народ страны начинает делиться на быдло и аристократию, на единственно правых правителей и всегда неправых тружеников, как начинается деградация, развал. Только беда, война или другие несчастья, грозящие существованию правителей способны повернуть этот процесс вспять. Чем больше и прочнее обратная связь руководство – народ, тем интенсивнее развивается страна. В Союзе Сталин выборку руководства осуществлял самолично. Просто уничтожалась вся верхушка и набиралась новая. Такая вот своеобразная санация управленческой вертикали власти.

– Хочешь сказать, что как только вырезание верхушки прекратилось, так наступил застой и развал?

– Не сразу, но неизбежно наступил. Выработался изолированный слой новой аристократии – номенклатура. Интересы не только народа, но и страны, для этих людей ничего не значили. Интересовали исключительно собственные интересы.

– Ну, это везде, во всём мире и во все времена было.

– Да, поэтому страны с сильным лидером, который мог не считаться с клановыми интересами, тут же вырывались вперёд. Потом образовывались новые кланы, новая аристократия. Но это потом. В исторический период возьми того же Наполеона. Россия же всегда двигалась рывками. От царя – идиота, к царю – умнице. Или царице. Опять же, кого умницей считать. Страна то отставала на десятилетия, а то на столетия, то догоняла, и перегоняла.

– Почему же демократические страны вырывались вперёд?

– Там хотя бы пародия демократии была. Народ хотя бы видимость самоуправления имел. Отсюда и результат. И не важно, что демократия на голову поставлена, а ноги в воздухе болтались. Всё равно, такая система имела преимущество по сравнению с аристократией любого вида, в том числе и Советского – номенклатурного. Точно также феодализм имел неоспоримые преимущества по сравнению с рабовладельческими порядками. И прежде всего – психологические. Ощущение большей свободы, большей самостоятельности. Капитализм предоставлял еще большее ощущение свободы, имел видимость народного самоуправления. Кстати, совершенно очевидно, что этот факт хорошо понимали и искусственно поддерживали. Производительным трудом, как промышленным, так и сельскохозяйственным при рыночном устройстве общества заняты не более 10 – 12 процентов трудоспособного населения, всё остальное искусственно созданные сферы деятельности и места приложения сил населения. Тут и гипертрофированно раздутая сфера потребления, искусственно созданные рабочие места в производстве и торговле. Всё равно этого не хватало. Поэтому пропагандировалась сфера азарта, зрелищного спорта, развивалась индустрия развлечений. Всё, что основано на базовых инстинктах и страстях. И, чему ты сам свидетель – система развалилась даже быстрее, нежели аристократически – феодальные или диктаторские режимы.

– Да, видел весь этот кошмар. Только считаю – всё должно происходить эволюционным путём, а у нас постоянные перманентные революции. Сейчас у нас вся фактическая власть в руках армии и спецслужб. А у меня с детства выработалась к ним аллергическая реакция, своего рода идиосинкразия. Как бы нам из огня, да в полымя не попасть!

– А кому ещё было действовать. Это единственные структуры, которые кровно заинтересованы в существовании страны, как таковой. Всем остальным власть предержащим на это глубоко плевать было и есть. У всех остальных в лучшем случае – узковедомственные, а в худшем – узкокорыстные интересы. А на счёт эволюции… Я что-то не могу представить, чтобы из кучи металлолома эволюционным путём вдруг родился бы, скажем автомобиль. Из металлолома может эволюционным образом только ржавчина родиться. Так и с человечеством, с обществом. Необходимо поставить цели и их последовательно решать, иначе, кроме хаоса и безобразия ничего не будет.

Друзья пошли по садовому кольцу в сторону Крымского моста. Пустая проезжая часть смотрелась неестественно, нелепо широко. Непроизвольно хотелось идти поближе к домам, но там тротуар часто загромождали обломки.

– Смотри, мародеры!

Группа людей выносила из хорошо сохранившегося дома офисную технику.

– Их собиратели называют, – Володя усмехнулся, – Сейчас совсем мало осталось, а в первое время – тысячами ходили. Остались только официальные. Я по Сети и по телевизору смотрел. И Стражи совсем мало в Москве, только на окраинах, да на заставах. У нас в отделе специальные тесты для полиграфов составляли, чтобы этих друзей проверять. Я сам не занимался, но слышал, что благодарность за них отдел получил.

– За мародёров?

– Нет, за то, что их почти не стало. Они только офисы, магазины и промышленные здания очищать имеют право, в частные квартиры входить запрещено.

– А как их проверить можно?

– Всех регулярно по тестам прогоняют. Кто, что либо нарушил, у тех лицензию отбирают. Кроме того – они же только ищут, потом всё централизованно принимается и вывозится.

– А музеи?

– Музеями – профессионалы занимаются. Сейчас сил у страны, их восстанавливать и приводить в порядок, нет. Но уже начата консервация, где надо подводится автономное тепло, свет. Кремль, я слышал, хотят полностью восстанавливать, некоторые другие музеи.

У Крымского моста свернули на набережную. Пошли в сторону Кремля.

– Во, хоть одна польза, – Григорий показал на груду металла на стрелке острова, – От этого Петюни, творения Церетели одно воспоминание осталось! Его, как считаешь, не восстановят?

Ближе к Кремлю народа стало попадаться больше. Что-то делали со зданием Французского посольства, выше по улице стояла тяжёлая строительная техника. Собственно Кремль пострадал относительно немного. Во всяком случае, именно пострадал, а не был разрушен до основания. Восстановительные работы велись, но вяло. Севернее Кремля тянулись сплошные завалы из разваленных, сгоревших, рассыпавшихся домов. Туда соваться бессмысленно. Через хорошо сохранившийся Большой каменный мост перешли реку. В начале Ленинского проспекта стали попадаться машины.

Григорий поднял руку. Остановилась старенькая «Волга».

– Вам куда? В Кунцево? Я в Матвеевское, там пешочком дойдёте. – Водитель разблокировал двери.

– Что, балуют? – Владимир показал на пимпочки-запоры на дверях.

– Сейчас тихо, – водитель усмехнулся, – старая привычка. В прежней жизни, когда ещё деньги деньгами были – бомбил. Тогда баловали, бывало. А сейчас какой смысл. Разве что машину умыкнуть, так она скоро на списание пойдёт, вместе с хозяином.

Водителю, хоть и было за шестьдесят, но выглядел не в пример свежее своего драндулета. Видно было, что бравирует.

– Мы давно уже в городе не были, а Вы здесь постоянно обитаете?– Григорий с удовольствием вытянул ноги. Всего пару–тройку часов бродили, а ноги гудят. Сказывалось внутреннее напряжение и беспокойство.

– Да, всем предлагали уехать, как это, ну понимаете… случилось, а я не захотел. Хорошо моя профессия пригодилась, – водитель покатил по проспекту. – Я реставратор. Сейчас работы по специальности нет – всё больше для сохранения и консервации трудимся. Да и в своём доме не оставили, хотя он совсем мало пострадал. Перевели в Матвеевское. Сейчас в городе всего три жилых района к зиме готовят: Матвеевское, Крылатское, да Сетунь. Остальные в забросе стоят. Говорят, нет смысла восстанавливать. А вы за вещами?

Сейчас меньше, а месяца три – четыре назад многие приезжали. Даже пытались через кордоны прорываться. И радиация людей не страшила. Впрочем, её почти и не было. Сейчас мало народа приезжает.

– Вы думаете, что ни будь сохранилось? – перебил Гриша.

– В Кунцево дома не разрушены, почему не сохраниться. Грабили вначале только в центре, до окраин руки не доходили, а когда дошли, уже власти встряли. Кого арестовали, кого припугнули. Сейчас и подавно, всё централизованно. Собиратели собирают, всё официально принимается и вывозится. В Одинцове громадные склады и сортировочные пункты. Как сейчас говорят – логистические. Туда всё свозят.