И вот наступил этот решающий день. Казалось, все Светлые Боги улыбались Ниуну: небо закрыли легкие облака, солнце было нежарким и ласковым, дул легкий приятный ветерок.
Ниун обмотал бедра полоской ткани, чтобы лишняя одежда не мешала ему бежать, надел на ноги сапоги из мягкой кожи и, подняв над головой меч, словно бросая вызов небу, бросился бежать прочь от деревни. Сначала ему было легко и радостно: осталось совсем немного, и он узнает судьбу своего еще не родившегося сына.
Он бежал и думал о Маев, живот которой уже заметно округлился и иногда ходил ходуном, когда беспокойный малыш стучал в него сильной пяточкой, о милом розовощеком мальчишке, которого он скоро возьмет на руки, о старике и его большом добром сердце, которое так легко простило обиду, и даже о колдуне, казавшемся сейчас Ниуну милым и симпатичным.
Однако постепенно почти невесомый клинок становился все тяжелее и тяжелее, рука онемела и уже не чувствовала рукояти, лежавшей в ладони, дыхание становилось все отрывистее. Ниун переложил меч в другую руку. Стало немного легче, но теперь он ощутил, что ноги перестают слушаться его, а земля, по которой он бежал, словно нарочно, начала подсовывать ему под ноги то кочки, то корни, то камушки. Он споткнулся один раз, другой, третий и вдруг понял, что не может удержать равновесия и падает. Самым невероятным образом он умудрился перевернуться в воздухе, и, когда все же шлепнулся на землю, меч по-прежнему оставался устремленным в небо.
Ниун лежал на спине, покачивая клинком над головой, и вдруг подумал, что, если не поднимется сейчас же, не поднимется уже никогда. «Дашь слабину — погубишь свой труд», — вспомнились ему слова старика, и он, собрав все свои силы, встал и побежал дальше.
Глаза начал застилать туман, грудь не принимала, а выталкивала воздух, колени дрожали, рук словно и вовсе не было, а Ниун все бежал и бежал. Наконец он остановился и совершенно без сил опустился на траву. Дрожащей рукой он провел по клинку, и из пересохшего горла вырвался полухрип-полурык: лезвие остыло. Ниун еще долго сидел, глядя вдаль, на горные вершины, и говорил с Кроном, нисколько не сомневаясь, что грозный бог слышит его.
«Кром всемогущий!
Я сделал этот клинок для тебя. Колдун сказал мне, что ты будешь говорить с ним только через меч. Посмотри, еще ни один твой сын не приносил тебе такого подарка. Будь милостлив к моему сыну. Не призывай его к себе раньше времени».
Солнце уже склонялось к горизонту, когда кузнец поднялся на ноги и побрел домой. В голове его не было никаких мыслей, а в душе — ни следа радости. Он чувствовал сейчас только одно — безмерную усталость. Ему казалось, что он никогда не дойдет до своего дома, что, закаляя клинок, убежал на край света и забыл дорогу назад. Но он шел и шел, пока впереди не замаячили крыши домов, а возле одного из них не показалась маленькая женская фигурка, которая заспешила ему навстречу.
Войдя в дом, Ниун рухнул на укрытое шкурами ложе вниз лицом. Он не слышал, как разговаривали Маев с отцом, как хлопотала жена, укрывая его одеялом, не чувствовал, как тонкие, но сильные руки разжали его онемевшие пальцы и вынули из них узкий клинок, покрытый волнистым узором. Он спал.
Первым, что увидел Ниун, когда наконец открыл глаза, было встревоженное лицо Маев.
— Слава Богам, ты проснулся, — облегченно вздохнула жена.
— А почему это тебя так беспокоит? — удивился Ниун. — Я просыпалось каждое утро, и ничего особенного в этом нет.
— Если бы каждое… Ты спал два дня. Мы с отцом уже начали думать, что пора обращаться к кому-нибудь за помощью.
— Что ты, милая! — воскликнул Ниун, вставая и потягиваясь. — Я никогда еще не чувствовал себя таким бодрым и сильным. А уж проголодался так, что могу съесть медведя, зажаренного пряно в шкуре.
Маев быстро накрыла на стол, словно давно готовилась к празднику. Чего там только не было! И запеканка из рыбьей икры, и прозрачная, остро пахнувшая уха, и пироги с грибами, и душистая ячменная каша. Ниун ел не торопясь, с наслаждением ощущая, как тело, вымотанное долгой и изнурительной работой, медленно наливается силой. Жена молча смотрела на него, ласково улыбалась, но ни о чем не спрашивала, ожидая, когда он сам заговорит. Наконец, насытившись, Ниун сладко потянулся и сказал:
— Ты видела клинок?
— Да, — живо отозвалась Маев. — Но я не очень разбираюсь в оружии. Это то, о чем говорил колдун?
— То. Я все-таки справился с ним.
— Значит, мы можем идти? Посмотри, — проговорила Маев, кладя руку на живот, который вдруг зашевелился, словно еще не родившийся ребенок тоже хотел на что-то посмотреть. Маев засмеялась и повторила: — Посмотри. Ему тоже не терпится узнать, что его ожидает.
Ниун положил свою широкую ладонь на маленькую ладошку жены, потом погладил ее по животу и почувствовал, как крохотная пяточка стукнула в его руку. Это необычное ощущение залило душу кузнеца радостью. Он тоже заулыбался:
— Разве можно отказать, когда тебя о чем-то просят и еще так замечательно топают ножкой? Собирайся, жена. Завтра с утра и отправимся.
Едва рассвело, как они уже вошли в лес и ступили на тропинку, ведущую к жилищу Покрана. На левом плече кузнеца висел дорожный мешок со взятыми с собой припасами, а в правой руке он нес клинок, аккуратно завернутый в самую лучшую ткань, которую только смогла изготовить Маев.
Старый колдун сидел возле дома и грелся на солнышке, прикрыв глаза. По сморщенному лицу блуждала довольная улыбка, но стоило путникам приблизиться, как Покран тут же нахмурился и недовольно буркнул:
— Ну что ты на сей раз притащил? Опять какую-нибудь дрянь свалял кое-как?
— А ты посмотри. Если и этот клинок тебя не устроит, то и не знаю, что тебе еще надо, — обиделся кузнец.
— Ладно, ладно, не ворчи. Вот доживешь до моих лет, тогда а начнешь огрызаться на всех. А пока мог бы и помолчать. Разболтался, как баба. Показывай свой меч.
Ниун протянул колдуну клинок, но тот лишь покачал головой:
— Я уже давно не могу держать в руках оружие. Нет у меня сил. — Потом, словно решив, что чересчур ласково разговаривает с Ниуном, добавил: — Мог бы и сам сообразить, если бы у тебя вместо треснувшей кадушки на плечах была голова.
Кузнец положил на землю дорожный мешок, бережно развернул ткань, и тонкое серебристое лезвие заиграло в солнечных лучах. Покран внимательно посмотрел на него и пробормотал:
— Ну что ж, похоже, очень похоже. Согни-ка его.
Ниун вздрогнул, вспомнив, как испортил первый меч, но все же взял клинок одной рукой за рукоять, а второй за острие и медленно согнул лезвие в ровное кольцо. Затем быстро отпустил острие. С тихим мелодичным звоном клинок выпрямился. Покран удовлетворенно кивнул, выдернул у себя толстый седой волос и приказал
— Поверни меч ребром.
Ниун подчинился, а Покран бросил на лезвие волос. Едва тот коснулся металла, как мгновенно развалился на две половины. Колдун еще раз кивнул и распорядился:
— Войди в дом. На стене, где висит оружие, есть старый и тупой меч, ни на что не годный. Единственная его ценность в том, что он сделан из очень прочного железа. Ты его сразу узнаешь. Возьми его и принеси сюда.
Когда кузнец вернулся с видавшим виды тяжеленным мечом, Покран показал рукой на стоявший неподалеку широкий пень:
— Положи его туда. Хорошо. Теперь возьми свой клинок и изо всех сил ударь по этому хламу.
— Ты что, старик, спятил? — возмутился Ниун, забыв, что давал себе слово быть вежливым с колдуном. — Я положил на него столько трудов, а ты предлагаешь мне тут же сломать его? Или в этом и состоит твое предсказание?
— Не разевай рот, когда тебя не спрашивают, — огрызнулся старик и, покачав головой, добавил: — Я бы запретил киммерийским мужчинам жениться. Пожив бок о бок с бабой, они сами становятся хуже баб. У тебя язык работает быстрее, чем мозги. — Он топнул ногой, — Делай, что тебе говорят, и заткнись!
Ниун понял, что спорить со старым грубияном бесполезно, и, зажмурившись, изо всех сил ударил своим изящным клинком по старому толстому мечу, лезвие которого было не тоньше его указательного пальца. Он ожидал, что сейчас в его руке останется лишь рукоять, но этого не произошло.
