– А разве майор тебе не сказал? Сумка была у сестры. Дня три стояла на столике в прихожей, в такой панике никто не обращал на нее внимания. В день убийства Алиция заходила к сестре перед обедом и забыла ее. Не понимаю, как она открыла потом квартиру, женщины ведь носят ключи в сумке?

– В кармане. Алиция носила в кармане жакета. А в сумке у нее были запасные, если, конечно, она их не потеряла. Что там еще лежало?

– Неизвестно.

– Вы что, не смотрели?

– Она исчезла. Сестра утверждает, что заметила сумку через три дня, заглянула в нее, увидела сверху папку и кошелек с деньгами, а внутри не смотрела, отложила на потом, а потом сумка исчезла. Странным образом это совпало с визитом Гуннара.

– Надеюсь, ты не подозреваешь Гуннара в воровстве?

– А что, может, взял на память.

– Кто угодно, но только не Гуннар! – запротестовала я. – Как только у тебя язык повернулся, ты не знаешь датчан и не знаешь Гуннара! Он бы от одной мысли о краже разрыв сердца получил! Они там все свихнулись на честности, о всяких там злодействах, может, и слышали, но считают байками! Исключено!

Дьявол пожал плечами. Профессия не позволяла ему принимать на веру человеческую порядочность, а сталкиваться с тем, чему я сама была свидетелем, ему не доводилось. Я же собственными глазами видела, как Алиция беззаботно оставляла свою сумку – со сломанной молнией и торчащим из нее кошельком – в одном конце универмага, а сама шла что-то там примерять в другой конец. Потом выяснялось, что она забыла, где ее оставила, вроде бы возле зеленого такого свитерка. Свитерок оказывался голубым, но сумка и впрямь стояла рядом целехонькая. Я сама как-то забыла на вешалке в примерочной серебряную цепочку из «Орио», с висюльками из плавленого жемчуга, – и забрала ее в целости и сохранности на следующий день. А уж о зонтике, который я где только не забывала и всегда отыскивала, и вспоминать не приходится. Отыскивала, пока не напоролась на соотечественника. Упаси боже, я ничего такого не хочу сказать, тем паче бросить тень на цвет нашего искусства, ибо соотечественником был славный наш режиссер. Я навестила режиссера в отеле перед самым его отъездом и, конечно, забыла в номере зонтик. Назавтра со спокойной душой вернулась за ним, ан нет зонтика. Надо сказать, режиссер гостил в Копенгагене в обществе славной нашей звезды, да что тут скрывать, режиссером был Януш Моргенштерн, а звездой – Беата Тышкевич. Как раз перед тем она оставила у него свой багаж, а сама отбыла дальше, в Париж. Ну и Моргенштерн забрал этот багаж вместе с моим зонтом в Польшу. Обнаружив такую чудовищную накладку, персонал отеля впал в отчаяние, без конца извинялся, пока я не заверила их, что получу свою пропажу у пани Тышкевич в Польше. Со временем я купила себе другой зонт, а про тот позабыла.

Короче, мысль о том, что Гуннар мог спереть сумку Алиции, показалась мне совершенно дикой, а вся эта история – очень подозрительной. Он мог взять законным путем машину, вполне допускаю, что у них имелась на этот счет договоренность. Но спереть сумку с деньгами – никогда!

– Вряд ли она прятала в сумке что-то важное, – недоверчиво покачал головой Дьявол. – Наверняка считалась с возможностью нападения, обыска или чего-нибудь в таком роде! Придумай другое место.

– Ну, тогда свечи…

– Скажу тебе правду. Майора свечи порядком озадачили, и он приказал исследовать их как можно тщательней. В результате выяснилось, что свечи разрезались на тонкие ломтики, никаких других манипуляций с ними не производили, ничего не вытаскивали. То есть в них ничего не было спрятано, и в сгоревших частях тоже, иначе фитиль, догорев до какой-то преграды, сразу бы погас. Сравнение с образцом подтвердило это.

– С каким таким образцом? – упавшим голосом спросила я, учуяв неладное.

– Ну, мне казалось, что для тебя разоблачение убийцы важнее каких-то там свечей…

– Ты взял мои свечи! Бандит!

– Только одну!

– Надо было сказать мне об этом в Копенгагене! Я бы еще купила!

– В другой раз купишь. Не отвлекайся. Свечи отпадают, думай дальше.

Глубоко расстроенная понесенным уроном, я вытащила оставшиеся пять свечей и зажгла. Горели они красивым ровным пламенем, без дыма и копоти, и я, засмотревшись, вспоминала минуты, когда передо мной трепетали такие же вот огоньки. Наши именины – мои и Михала, день рождения Алиции, торжество в связи с повышением Алиции по службе, слегка омраченное, правда, отсутствием лично у меня работы и вида на жительство…

Что-то внезапно замаячило в моей голове и тут же исчезло. Потом вдруг опять замаячило, на этот раз в душе. Было такое чувство, будто я упустила какую-то деталь. Не обязательно связанную с донимавшей меня загадкой, но тоже очень важную.

– Ну? – нетерпеливо сказал Дьявол. Прислонившись к стене, он всматривался в меня с надеждой. – Ты что-то вспомнила. Я же вижу.

– Не знаю. – Я с сомнением пожала плечами. – Эти свечи у меня с чем-то ассоциируются, с какой-то подсказкой, а вот с какой – убей не соображу. Задавай наводящие вопросы, вдруг поможет.

– Попробую. Ты меня натолкнула на одно соображение. Алиция, прямо скажем, была умницей. Обрати внимание – с той самой минуты, как ты наткнулась на микрофон, все, что она тебе ни говорила, имело свой смысл. Каждая фраза была взвешенна, ничего лишнего. Так что вспомни, прошу тебя, все до последнего слова.

Почему-то я стала вспоминать с конца. В конце речь зашла о словарях, именно в них и нашлись потом самые ценные указания – кроме того, где искать груз.

– Кстати, а что было на Розенгардене? – попутно поинтересовалась я.

– Прачечная. Небольшая частная прачечная, куда наведывался Аксель Петерсен и вся его братия – якобы сдавать рубашки. Странно, почему Алиция ни словом не обмолвилась о словарях по телефону? Может, рассчитывала на твою сообразительность?

– Рассчитывала, что кто-то их найдет. Не могла же она постоянно говорить на эту тему, один раз уже упоминала о них перед микрофоном. Боялась, что наведет на след. Вообще всего боялась.

– И потому несла по телефону всякую чушь… Погоди, а может, не только чушь?

– То есть? – насторожилась я, тем более что в голове у меня как будто начало проясняться.

– Мне кажется… – Дьявол наморщил лоб. – Мне кажется, ты сказала что-то очень странное. Постой-ка… Сначала спросила, не хлебнула ли она лишку, потом сказала что-то совсем уж непонятное. Дай бог памяти… «топотала ногами»!

Топотала ногами!

Тут у меня в голове окончательно прояснилось.

– Знаю! – завопила я. – Она мне велела после ее смерти взять себе что-то на память. Ну конечно, что-то очень важное! Господи, что именно?

– Как, ты не знаешь?

– Понятия не имею. Помнится, она сказала: «Возьми себе то, за что ты бралась после визита к благодетелям». Потом добавила: «И топотала ногами». Вот и пойми, что это значит!

– Вспоминай! Ты же всегда похвалялась своей памятью. Все мои грешки помнишь наперечет.

– Твои грешки увековечены в ней как на скрижалях. Погоди, не сбивай меня.

Я закрыла глаза. И сразу передо мной предстала просторная, с амбар, столовая, стол на двадцать четыре персоны, маленький столик, кресла, серебряный подсвечник, серебряный кофейник, чашки королевского фарфора и к ним одна серебряная ложечка. Хозяева пили кофе без сахара и постоянно забывали о ложечках. На столике возвышались бутылка виски, бутылка коньяка и содовая…

Я открыла глаза и простонала:

– Боже, а перед тем мы пили рябиновку!

– Алкоголички! – брюзгливо фыркнул Дьявол.

Я снова закрыла глаза. Все верно, перед тем прикончили у себя наверху бутылку рябиновки – Алиции дали прибавку к жалованью, а у меня дела были хоть плачь, вот мы и разряжались от полноты чувств. На комоде, создавая атмосферу, горели три красивые красные свечи. На последней рюмке рябиновки компанию нам составила дочь хозяев – она пришла нас пригласить вниз, на кофе. Помнится, я положила себе в чашку кусок сахара и стала поспешно размешивать, чтобы потом деликатно, не привлекая внимания, передать Алиции единственную ложечку.