Оба мы зверски проголодались. Предвидя ожидающие меня трудности, я решила сначала поужинать, а уже потом приступить к разгадке покоящейся в моих объятиях тайны. Кроме того, я боялась, как бы эта разгадка не испортила мне аппетит.

Вообще-то мне по всем правилам полагалось теперь упиться до потери сознания, обеспечив себе черную дыру в автобиографии, потерять всю эту кучу добытого потом и кровью добра и запутать ситуацию бесповоротно. Но ничего такого не произошло. Я соизволила наконец объяснить Норвежцу суть дела, частично даже не отходя от правды, а именно что моя подруга, хозяйка кофра, в настоящий момент не имеет возможности выехать из Польши, а посему наказала мне, предварительно потеряв ключ, доставить ей содержимое кофра. Нелегальная же моя деятельность вызвана тем, что владельцы дома ни с того ни с сего воспылали к нам обеим антипатией. По ходу объяснений мне пришла в голову еще одна удачная мысль относительно эксплуатации этого милого юноши. Помыкаю я им, конечно, самым безбожным образом, но такая уж, видно, его доля.

Короче, мне вспомнилось, как Алиция говорила что-то о письмах и о знании языков. Значит, интересующее меня письмо может быть на датском. Норвежец знает датский и переводил бы мне на французский. О сути дела он понятия не имеет, купается в своем счастье, а остальное его не волнует.

Предложение составить мне на ночь компанию в офисе он принял почти с восторгом, чем меня порядком удивил. Только позже я поняла, какую безграничную благодарность питал он ко мне за Кивитока. Еще бы, 70 тысяч крон!.. Во всяком случае, знаменательный этот день он весь без остатка готов был посвятить только мне. Расположившись в соседнем помещении, он ловил что-то по приемнику, и я на время забыла о нем.

Высыпала конверты на стол и с замиранием сердца стала их перебирать.

Счета почти из всех магазинов Копенгагена я сразу отложила в сторону. Туристические проспекты тоже. Письма от Збышека сочла несущественными для дела, собственные пренебрежительно отодвинула, с не меньшим отвращением перебрала кипу брошюр, касающихся главным образом датских налогов, и, наконец, наткнулась на большой серый конверт, набитый листками из разных писем. Я наугад вытащила один из них. Письмо было по-немецки, за подписью «Лаура». Как же, помню, это та дама в годах, которая доводилась подругой покойной ее тетке. Следующее, тоже по-немецки, было от самой тетки. Я хотела уже отложить его, как вдруг в глаза бросились какие-то пометки.

Рука Алиции, ну конечно, чья же еще?

Пометки проставлены оранжевым фломастером, в Польше таким редко пользуются. Разве что архитекторы и художники, а тетку Алиции уж точно не отнесешь ни к тем, ни к другим. Алиция подчеркнула фломастером в тексте некоторые буквы, а потом, как я догадалась, выписала их же внизу. Да, ее почерк. Буквы укладывались в два имени: Лаура и Аксель Петерсен. Дальше следовали три восклицательных знака.

Какое-то время я бездумно всматривалась в запись, а потом в душе у меня зашевелилась надежда. Неужели это то самое? Неужели именно этот конверт я должна была найти? Лаура?.. Петерсена Акселя я не знаю, но Лаура? При чем тут Лаура?

Я вытащила наугад следующее письмо. Снова от Лауры, по-немецки. На полях рукой Алиции написано:

С пятого на десятое разбирала я немецкий текст. Удалось лишь понять, что некий человек чем-то занимается в воде и что приезжает он в Копенгаген в четверг. Действительно, есть такой поезд из Варшавы, который прибывает в 17:28. Я взглянула на дату письма: 17.09.66. Осень прошлого года. Спросить у Лешека… В воде… Нет, ерунда какая-то. Спросить у Лешека… В воде…

Я интуитивно улавливала тут какую-то связь. Ну конечно, ничего странного, ведь Лешек Кшижановский плавает. А чем тот человек занимался в воде? Тонул, а потом приехал в Копенгаген? Так ведь у Лешека и впрямь кто-то утонул…

Я почувствовала, что голова у меня скоро вовсе откажет, и потянулась за очередным листком. По-датски. Пришлось пойти с ним к Норвежцу, поскольку звать его к себе не имело смысла – радио орало на всю катушку и заглушило бы даже иерихонские трубы.

Я убавила звук и потребовала перевести. Норвежец пробежал глазами и неодобрительно изрек:

– Очень плохой характер.

Наверняка он имел в виду характер почерка, но его замечание, очевидно, можно было отнести и к самому корреспонденту.

Норвежец переводил на французский, а я записывала по-польски. Даже наших совокупных лингвистических познаний не хватило на идеальный перевод, так что пришлось изложить его на бумаге в авторизованном виде.

Как мы ни бились, но так и не смогли разобраться с транспортировкой, в чем же это что-то идет. Норвежец не знал такого датского слова. Но я все равно с первой же фразы догадалась, о чем речь. Ну конечно же, о том потерянном грузе стоимостью сколько-то там миллионов долларов. Смерть друга… приятель-капитан… что-то делает в воде… Петер, Аксель, Лаура!!!

– Я так понимаю, что тот человек, который умер, был в водонепроницаемом костюме и надо его найти, – неуверенно сказал Норвежец и этим отвлек меня от сумбура, справиться с которым уже сил моих не хватало.

– Я понимаю больше, можешь слушать музыку, – отмахнулась я и ушла в свою комнату, чтобы сравнить почерк в письмах. Нет сомнений, это писала Лаура!

Я закурила сигарету и уставилась на ее письмо как баран на новые ворота. Никак это не умещалось в моей голове. Господи, что происходит? Эта старая перечница, excusez le mot, торгует наркотиками?!

Все остальные сведения не так выбили меня из колеи. Лешек, значит, действительно перевозил контрабанду, да еще какую! Будущий покойник спрятал ее где-то под водой в ту самую ночь, когда они всей компанией отвалили в Хумлебек. Возможно, он и стал-то покойником в связи с этим грузом, может, сболтнул лишнее, а может, за ним охотились еще раньше. Майору наверняка об этом известно побольше моего.

Кому адресовалось письмо? Не таинственному Акселю, не Петеру Ольсену, которые оба здесь упомянуты, ну и, конечно, не Алиции – кажется, ее тоже упоминают. Так, дата… Ноябрь прошлого года.

В письме почему-то меньше сведений, чем следовало бы ожидать. Нет ни слова о наркотиках. Тогда откуда Алиция о них разузнала?

Я вытащила следующий листок. Снова по-немецки. Еще немного, и я рехнусь от этого вавилонского смешения языков, немецкий я проходила только в первом классе гимназии! Но дело пошло на удивление легко, и я сразу же получила ответ на свой вопрос. Содержание письма, пересыпанного сухим языком названий и цифр, более-менее удалось понять. Героин, морфий и опиум фигурировали в нем вперемежку с указаниями веса и цены. Я узнала, что из Польши ожидается ежемесячно около 50 килограммов героина, и это не бог весть сколько, предвидится также какой-то внеплановый товар. Ближайшая его партия поступит лишь в будущем году. Что-то еще идет из Франции, из ГДР, что-то будет переправлено в Швецию, а что-то в Америку. Я не вникала в значение этого чего-то, информации и так хватало с лихвой. Алиция могла сориентироваться в сути дела с первой же фразы, уж она-то, в отличие от меня, горемычной, владела немецким в совершенстве.

Каким образом эти письма попали к ней в руки? Должно быть, случайно, по каналам, имеющим отношение к старушке Лауре. За Алицией не водилось привычки читать чужие письма, эти же привез, по всей видимости, сторонний человек и, не разбираясь, что к чему, вручил все скопом, не уточнив адресатов. Быть может, она начала читать, а потом уж поняла, что письма не к ней. А дальше?.. Ну, я бы и сама не призналась даже дружественно настроенным ко мне контрабандистам, что ознакомилась с их исповедями!