Фаддей молчал, очень медленно поворачивая голову от Виффагии к Вифании. Взгляд его перемещался по пальмовым стволам, а лицо приближалось к луне и лунному свету.
— А ты, Филипп, обратил внимание? — спросил Иуда.
— Сын Божий — это Учитель, — сказал Филипп. — Но сыном человеческим может быть любой из нас. Не в смысле «Мессия», а в том смысле, что все мы — сыновья человека и человеческие сыны Бога. И все мы в руках человеческих, когда забываем о Боге. И будем преданы. Или уже преданы.
— Ты так это понял? — спросил Иуда.
— Скорее, я не понял, что именно Учитель хотел сказать. Но если рассуждать логически, вряд ли Он говорил о своем предательстве. Кто может предать Его, Сына Божьего, в руки человеческие, когда Он уже давно и сам предал себя в наши руки? Для этого Он родился. Для этого крестился в Иордане. Для этого призвал нас следовать за собой, даря нам любовь, отдавая свой свет, свои знания и мудрость.
Глядя на толстую пальму, которая росла шагах в десяти от дороги и за которой как-то особенно густо и плотно клубились лунные тени, Фаддей громко хмыкнул, потом хлопнул себя по бокам, а затем поднял палец и поводил им перед носом — сперва Филиппа, а потом Иуды.
— Предательства и казни уже начались! — радостно и торжественно объявил он.
Филипп вжал голову в плечи и обиженно заворочал глазами.
Иуда удивился, но на этот раз не поднял бровь, а изящно наклонил голову и утонченно прищурил глаз.
— Начались? Когда? — мягко спросил Иуда.
— Когда Спаситель исцелил меня и мой отец явился из Хоразина в Капернаум. И вместо того чтобы преклонить колена перед Иисусом и поблагодарить его за исцеление сына, которого сам когда-то заразил бешенством… Адское пламя сверкало в глазах его, ненависть, как слюна, сочилась у него изо рта!.. Нет, внешне он улыбался, источал благовония, лицемерил и лгал: «Как я рад за тебя, сын мой! Бог услышал мои молитвы и исцелил тебя!..» Но внутри этот раскрашенный гроб гремел тухлыми костями, и стук их кричал мне в уши: «Брось этого шарлатана, ступай за мной в Хоразин, во тьму и скверну фарисейскую…» Овод прилетел с севера, из пропасти адовой!.. И уже у Матфея, на пире, помните, другие слепни и оводы накинулись и зажужжали на нас: «Зачем вы едите и пьете с мытарями и грешниками?!»
Филипп вздохнул. А Иуда осторожно заметил:
— Не слишком ли резко ты говоришь, Фаддей? Отец всё-таки.
— «Порождения ехиднины! Как вы можете говорить доброе, будучи злы?!» — воскликнул Фаддей. — Вы что, не слышали этих слов Спасителя?.. И еще помните: «Горе тебе, Хоразин! Ибо если б в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в тебе…» Не желаю быть сыном ехидны! И с городом проклятым нет у меня общего. Я там умер, а не родился!
Иуда опустил глаза и больше не стал возражать. А Фаддей радостно продолжал:
— Запомни, Иуда. Стоит одному бесу прилететь, как он сразу приводит за собой других демонов. И особенно радостно гнездятся они и откладывают яйца в душах фарисеев и книжников, самых злобных кочевников по лицу земли и поросли Каиновой. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Ибо отец мой — главный фарисейв Хоразине. И сам я десять лет воспитывался в фарисействе. И бес вселился в меня, потому что отец готовил и принес меня в жертву Злому Духу. Потому что мысли их — злоба, слова их — ложь, души — пустыня, дела их — убийство!
Последние слова Фаддей выкрикнул нарочито громко, повернув лицо к пальмовой роще. А затем обернулся к Иуде и спокойно сказал:
— Это как эпидемия, Иуда. Прилетает один нечестивый и жалит семерых, заражая их дьявольским бешенством. Те жалят в свою очередь и тоже заражают. А когда зараженных становится множество, они сбиваются в рой и начинают кусать, терзать и казнить тех, кто думает истинно, говорит правдиво и действует добродетельно. Понятно говорю?
— Не очень, — признался Иуда.
— Объясняю и показываю на конкретных примерах, — продолжал Фаддей. — Узнав, что Спаситель исцелил меня и наставил на путь Истины и Правды, отец мой прибыл в Капернаум и, кипя злобой, стал жалить людей, в первую очередь своих же единоверцев — местных раввинов, фарисеев и книжников, которые легко поддаются заражению, так как давно уже сбились с пути, перепутали зло и добро и кланяются Князю мира сего, в слепоте своей полагая, что Господа Мудрости славят и чтят… Отец семерых ужалил и заразил. Те — каждый по семерке. И вот, уж достаточно оводов стало, чтоб на пиру у Матфея жужжать за столом и портить нам трапезу… Нас они пока не кусали, так как боялись, и силы в них были невелики, чтобы нападать на Спасителя. Но казни уже начались: у Хузы-царедворца заболел сын, у сотника Кальпурния — слуга, у начальника Иаира — дочь заболела и умерла. Но Спаситель исцелил и Артему, сына Хузы, и Овадию, слугу сотника, и дочь Иаира, Иедиду, воскресил из смерти и исцелил. Артема и Овадия стали учениками Спасителя и пошли за нами. И Феруда пошла, жена Иаира. И когда Злой Дух увидел это, оводы его еще пуще разъярились от бессилия своего и полетели в Иерусалим, чтобы призвать на подмогу шершней фарисейских, злобных слепней Веельзевуловых — повелителей мух лжи и смерти.
— Двое из этих оборотней прибыли в Галилею, когда мы вернулись с посольства и вместе со Спасителем отправились на восточный берег озера, чтобы прийти в себя и передохнуть. А в Капернауме тем временем вспыхнула настоящая эпидемия. Шершни иерусалимские привлекли с собой Симона Магдальского и Иешая Назаретского — главных начальников и оводов в своих городах. Отец мой, я знаю, ревностно им помогал, но держался в тени, по давней своей привычке — жалить из-за угла и так нападать, чтобы никто не заметил… Сперва они накинулись и пытались сбить с пути истинного главных начальников в Капернауме — Иаира, Хузу и сотника Корнелия. Но те до поры до времени были надежно защищены чудесами Спасителя и тем, что Он только что исцелил их родных и близких. Тогда оводы и слепни накинулись на тех фарисеев и книжников, которые следовали за Спасителем и слушали проповеди Его и души свои очистили от скверны и лжи, но не успели еще наполнить Истиной и Добром. И в эти чистые, но пустые души бесовская зараза легко проникла. Помнишь, Иуда?
— Что я должен помнить?
— Помнишь, когда мы вернулись в Капернаум и, придя в синагогу, Спаситель объявил себя Хлебом Жизни, кто стал Ему возражать и первым напал на Иисуса?
— Там много было, как ты говоришь, жужжания, — ответил Иуда. — Но главные возражения Иисусу делали те бывшие фарисеи, которые пошли за Ним.
— Предали! — воскликнул Фаддей и грозно посмотрел на Иуду. — Кто стал обвинять нас, что мы нарушаем субботу?! Я тебя спрашиваю!
— Кто-то из фарисеев. Я сейчас уж не вспомню кто именно, — приветливо улыбнувшись, отвечал Иуда.
— Первым напал на нас Фамах — тот самый, который вместе с Ингалом ходил за Спасителем от самого Иерусалима. Он первым набросился. А далее ощерились и стали кусаться другие… Сперва они встретились с иродианами, чтобы договориться о совместном нападении на Спасителя. А ведь фарисеи ненавидят иродиан, а иродиане — фарисеев. Потому что у этих оборотней одни и те же кладбища, и те нечистоты, которыми они питаются, они никак не могут между собой поделить… Но, преодолев вековую вражду, слетелись и слиплись в единый рой. И вылетели из него тогда наиболее злобные капернаумские оводы и обвинили Спасителя в том, что Он изгоняет силой Князя бесовского.
А следом за ними выдвинулись наконец иерусалимские гадины и оскалили морды, заявив: «Он в себе самом имеет Князя бесовского и, стало быть, Он и есть Злой Дух!» Тут многие от Спасителя отвернулись, потому что поверили лжи и испугались злобы фарисейской… Тут даже Иаир отступился, потому что после такого страшного обвинения ему стали угрожать позором и отлучением от синагоги, ему — главному раввину и начальнику в Капернауме!
Фаддей замолчал и, вытянув шею, стал вглядываться в темноту пальмовой рощи.
— Вижу! Вижу! — зловеще прошептал он.
— Что ты видишь? — спросил Иуда и тоже посмотрел в сторону рощи. За толстой пальмой, росшей в десяти шагах от дороги, и вправду произошло какое-то короткое движение или перемещение теней.
