Гест сказал другие стихи:

— А это недурно, — сказал ярл, опережая отклик остальных. — Но как моим не слишком умным людям понять, хвала это или насмешка?

— Государь, — Гест пал на колени, — это насмешка для непонятливого.

— Ну что ж, тем и ограничимся, — сухо бросил ярл.

А Гест продолжал:

— Государь, годами приезжали к тебе исландцы, среди них величайшие наши скальды — Гуннлауг Змеиный Язык, Халльфред сын Оттара, Торд сын Кольбьёрна, Орм сын Стурольва и многие другие… Приезжали, чтобы убить тебя, обокрасть или насмехаться над тобою. Но ты, государь, даровал им всем пощаду, как только выслушивал их притязания и защитительные речи. Ты, государь, решил запретить поединки в стране и объявить всех преступников вне закона. Поэтому и я, самый ничтожный и жалкий из всех виденных тобою исландцев, прошу у тебя милосердия и справедливости, ибо я убил Одда сына Равна, имея на то серьезную причину, убил, потому что не мог иначе — по закону, который властвует нашими сердцами и повелевает нам не предавать друга и брата, но отмстить за него, пусть даже это будет последнее, что мы совершим. И твоим сердцем, государь, властвует сей закон, — добавил Гест и перевел дух.

Средь мертвой тишины ярл произнес:

— Да, ты прав. Но тебе я не друг. Я был другом Одда. Что скажешь на это?

— Нет у меня ответа, государь. — Гест взглянул на Кнута священника, который смотрел на свои руки, и сказал, словно по наитию: — Месть в руце Господней, не в человеческой.

— Стало быть, у тебя есть рука Господня? — просто спросил ярл.

— Нет. И за это я тоже прошу у тебя прощения.

— Я не Бог, — сказал ярл. — Я человек.

Левой рукой он сделал какой-то знак, и Гест услышал глухой хлюпающий звук — топор раскроил череп Рунольва. Но он не оглянулся. Ярл и бровью не повел. У молодого Хакона дернулась щека, Гюда смутным взглядом смотрела в никуда, меж тем как вокруг раздавались одобрительные возгласы.

И вновь настала тишина. До Геста донеслись легкие шаги по скользкой вешней траве. Какой-то человек с оружием подошел к нему, показал кровь.

— Этот человек произнес над Оддом надгробное слово, — громко сказал ярл. — Как мне исполнить и его просьбы, и твои, коли все имеют право на месть и он мне друг, а ты нет?

Гест не ответил, он смирился.

— И здесь существует свой закон, — продолжал Эйрик. — Он тоже властвует нашими сердцами, по твоему красивому выражению, и гласит, что я могу пощадить тебя, даже не требуя ни эйрира выкупа, ибо я только что предоставил Харальду возмещение за убийство его брата, а вдобавок ты убил Транда Ревуна, лиходея из самых худших, который грабил и убивал в наших землях. Но пощажу я тебя лишь при одном условии: ты должен поклясться здесь и сейчас, что никогда больше не появишься ни в Трандхейме, ни в ином месте, где я нахожусь, ведь ввиду случившегося нынче и ввиду сказанного тобою ты при новой встрече со мной должен последовать закону, властвующему твоим сердцем, и попытаться убить меня, верно?

Гест стоял на коленях, вконец обессилев.

— Никак хитроумный исландец потерял дар речи?

— Кто говорит, тот умрет, — пробормотал Гест, не поднимая головы.

— Что?

— Я даю клятву, — сказал Гест и произнес надлежащую формулу. — Однако у меня есть еще одна просьба, — поспешно добавил он, старательно избегая смотреть на Кнута священника.

— Вот как. И о чем же ты просишь?

— Позволь мне забрать тело, чтобы Кнут священник мог похоронить его возле церкви в городе, ведь Рунольв был христианином.

На лице ярла заиграла легкая улыбка.

— В таком случае у меня тоже есть просьба, точнее, пожалуй, вопрос: можешь ли ты честно сказать, что сильнее — твое слово или этот закон у тебя в сердце?

Впервые Гест вовремя заметил ловушку и быстро ответил, что, пока он не будет видеть ярла, перевес останется за словом и что он сам позаботится, чтобы взгляд его впредь не упал ни на ярла, ни на кого из его дома.

— Хороший ответ, — сказал Эйрик и велел ему подняться. — Можешь забрать труп, двое моих людей проводят тебя и клирика до церкви, и мы никогда более не увидимся.

Ночь. Белесая, мягкая весенняя ночь. Молитвенно сложив руки, Гест смотрел на могилу Рунольва и думал, что отныне орлы в Свитьоде не разлетятся, будут сидеть на скалах и гибнуть от стрел охотников, точно гуси с подрезанными крыльями. Он воочию видел перед собою этих недвижных, обреченных смерти исполинов, и ему было совершенно не до смеха, он недооценил ярла и недооценил себя, разом сделал две ошибки, а все потому, что в гордыне своей не уразумел: лишь страх способен истребить закон в его сердце, закон мести, тот самый страх, который он презирал, жалкий, унизительный страх Кнута священника, испуг и трепет, отнимающий у труса право на жизнь, когда все прочее уже потеряно.

Гест оставил могилу, поднялся к Гудлейву, который считал смерть благословением и теперь смотрел на него блекло-серыми, водянистыми глазами, будто хотел сказать, что Рунольвово время истекло.

— Нет, не истекло, — возразил Гест. — Ведь это означало бы, что я не виноват. Только вот от такого осознания проку чуть, я же ничегошеньки не понимаю и никогда не изменюсь.

— Может, и так, но Господь не дал бы тебе сил отправиться в Хладир, если б не видел в этом смысла, Он хотел, чтобы ты остался в живых, а Рунольв упокоился в двух землях: тело его здесь, голос же — в Ирландии…

Гест покидает Гудлейва, идет в город к той женщине, с которой спал так много раз, говорит, что отныне она будет зваться Гюдой, и она охотно соглашается — не впервой! — лишь бы отвязался поскорей, спать охота. Но Гесту впору горы ворочать, только под утро он засыпает без сил на белой ее груди, как ребенок, да он и есть сущий ребенок, легонький, даже спихивать его незачем. А вот просыпается он в один миг, вырывается из сна и обнаруживает, что женщина исчезла и чья-то крепкая рука держит его за горло. Халльдор Некрещеный, склонясь над ним, говорит:

— Тихо, не шуми!

Скальд выпрямляется, велит ему одеться и идти за ним. Гест встает, послушно исполняет приказ, однако в трактире сидит один-единственный посетитель, в простом поношенном купеческом платье, безуспешно пытаясь спрятать лицо под широкополой шляпой. Это Даг сын Вестейна, правая рука ярла, белобрысый, бледный богатырь, большой мастер прикидываться не таким, каков он есть, — посмотреть на него, так вроде бы и медлительный, и неповоротливый, и сонный, в два счета одолеешь, а в итоге он снискал себе прозвище Бессмертный. И вот сейчас сидит за столом, без всякого выражения смотрит на Геста.

— Ярл интересуется тобой, — сухо говорит он и добавляет, что, как ему известно, Гест несколько лет свободно бывал среди дружины, сопровождая одного из лучших его людей, Эйстейна. Гест кивает. А Даг, положив ручищи одну на другую, щурится от солнца и говорит, что вчера в Хладире ярл задал ему вопрос, на который он не ответил: ведомо ли Гесту, отчего ярл не спит ночами?

— Я знаю не больше, чем другие, — быстро сказал Гест.

— А что именно знают все?

— Все говорят, что конунг Свейн не то погиб в Англии, не то умер от болезни, что сын его, Кнут,[79] собирает силы, чтобы продолжить войну против короля Адальрада, и что он в письме просил ярла сдержать обещание, данное в свое время конунгу Свейну.

— По-твоему, этого достаточно, чтобы ярл ночами не смыкал глаз?

— Нет, он размышляет о том, какой ответ дал бы в таком случае его отец, Хакон ярл. И сдается ему, что отец нашел бы предлог отказаться от похода, ведь Кнуту всего-навсего шестнадцать лет от роду и совсем недавно его изгнали из Англии, ровно собачонку, он даже тело отца с собою не забрал.