Иоанн появился внезапно из почтительно распахнутой перед ним двери и мелкими шажочками засеменил к креслу-трону, быстро-быстро протягивая руку для поцелуя. Все встали, а кое-кто (среди журналистов было немало ревностных католиков) опустились на колени и ждали, когда Иоанн устроится в кресле. Оно было высоко для него, и он, грузный, старый уже человек, взобрался на сиденье, как это делают дети — в два-три приема.

Долго молчал, простодушно разглядывая зал некогда, по-видимому, карими, а теперь светло-янтарными глазами и выставив вперед уши, будто хотел услышать нечто необычное. Вначале слово о присуждении Иоанну XXIII премии произнес сенатор Джованни Гронки, один из руководителей фонда Бальцана. Затем настала очередь святого отца.

Иоанн говорил тихо и спокойно, без аффектации, скорее беседовал. Он даже подался вперед, чтобы быть ближе к слушателям, и казалось, вот-вот сойдет со своего трона и сядет рядом с нами.

Вскользь Иоанн отмел обвинения в нарушении папских традиций, невозможности принимать мирские награды, повторив, что беспокойство о мире — одна из самых важных обязанностей всех священников, сказал, что он призывает всех выполнить эту обязанность.

Неожиданно из-за спины ко мне по-русски обратился священник в черном. «Я Александр Кулик, сотрудник папского Восточного института. Если вы хотите получить аудиенцию, мне поручено проводить вас к святому отцу и быть переводчиком. Задержитесь в зале после завершения церемонии».

Закончив речь, Иоанн встал. Чуть приподнял над головой пухлые руки, то ли отпуская всех с миром, то ли обороняясь от лишних вопросов, и так же поспешно, как появился, исчез.

Сидевший рядом отец Кулик попросил моего коллегу Леонида Колосова идти со всеми, а мы с женой задержались. Александр Кулик сразу же нашел нужным заметить, что он не «какое-нибудь перемещенное лицо», не «беглец из России» (по-видимому, он считал важным отмежеваться от этой публики), а задолго до революции вместе с родителями оказался в Италии и теперь вот — сотрудник папского Восточного института.

Самой деликатной оказалась протокольная сторона встречи. Переводчик не получил никаких инструкций на сей счет и твердо держался требований преклонить колена при встрече с папой. «Ну хотя бы чуть-чуть, символически», — упирался он в своем наставлении. Из этой настойчивой рекомендации я понял, что дело нешуточное и не вышло бы крайнего конфуза. Попросил отца Кулика пройти со мной к более ответственному лицу и утрясти там «протокол». Протокольщик тоже не знал, как выйти из положения. «Думаю, — заметил он с истинно божественным спокойствием, — все разрешится само собой».

Мы миновали несколько переходов и оказались перед темной дубовой дверью. Иоанн XXIII принимал нас в своей личной библиотеке, то есть там, где он каждый день работал, читал книги, писал свои энциклики.

Отец Кулик слегка толкнул дверь, пропуская нас вперед. Дверь не поддавалась. Пришлось даже отступить. Подумали, что хозяин еще не успел вернуться из зала, но тут дверь открылась сама, и мы почти столкнулись с хозяином кабинета нос к носу. Иоанн как бы в смущении развел руками. Ни о каком преклонении колен уже не могло идти речи. Жестом он пригласил занять место в кресле чуть в стороне от его рабочего стола. Между нами сел переводчик.

Хозяин кабинета помолчал, давая возможность гостям оглядеть полукружье стенных книжных шкафов, отделанных на старинный манер тонкой золотистой сеткой. Через большие окна доносились запахи цветущего сада и совсем уже неожиданное для этих каменных лабиринтов пение птиц. Первым нарушив молчание, Иоанн сказал, что он считает очень важными многие инициативы нашей страны в защиту мира.

«Я знаю две мировые войны, видел, какие неимоверные несчастья принесли они людям, а третья мировая война была бы для человечества гибелью. И разве затем господь бог дал нам эту прекрасную землю?..

Кстати сказать, — не преминул заметить Иоанн ХХШ, — тот факт, что я принимаю советского журналиста, тоже непременно будет поставлен в строку и теми же людьми». Так это и оказалось. Стоит, пожалуй, привести лишь одну цитату той поры. Высказывание принадлежит Конраду Аденауэру, тогдашнему канцлеру Федеративной Республики Германии: «Учитывая тот факт, что вскоре в Италии будут проводиться политические выборы, законно (!) задать вопрос, не будет ли эта встреча иметь отрицательные последствия, что касается результатов голосования…»

Хотя противодействие встрече советского журналиста с Иоанном XXIII было серьезным и шло не только извне, но и от высоких чинов Ватикана, и глава католической церкви не получил поддержки своих коллег, он принял собственное решение. Позже это объясняли чуть ли не настойчивостью советской стороны, желавшей немедленного установления дипломатических отношений между СССР и государством Ватикан. О дипломатических отношениях разговора не затевалось, хотя дальнейшее развитие событий могло поставить этот вопрос в повестку дня.

Чем же все-таки руководствовался этот неординарный церковный и, конечно, политический деятель, когда готовился принять советского журналиста в своей библиотеке?

Примерно в декабре 1962 года, за несколько месяцев до встречи, он сам объяснил движущие мотивы не только этого, но — шире — других своих, казавшихся эксцентричными поступков. «Когда я говорю с человеком, я всегда стараюсь вести беседу так, чтобы он чувствовал себя спокойно, напоминая ему, что я такой же человек, как и он. У меня два глаза, очень большой нос, рот и еще большие по размеру уши. И все же иногда люди чувствуют себя скованно. Я говорю в таком случае: расслабьтесь. Поговорим как человек с человеком. Мы должны так же говорить и с русскими. Мы не должны осуждать их только за то, что нам не нравится их политическая система. У них богатое духовное наследство, которое они не растеряли. Надо всегда взывать к людской доброте. Мы ничего не потеряем, попытавшись сделать это. Я ни с кем не боюсь говорить о мире. И если бы господин Хрущев сидел сейчас передо мной, я бы не испытал никакого чувства неловкости в разговоре с ним. Мы оба выходцы из маленьких деревень, оба скромного происхождения. Мы бы поняли друг друга».

Поздравив Иоанна с получением награды, я передал ему послание Никиты Сергеевича. В нем говорилось: «Искренне поздравляю Вас с присуждением комитетом фонда Бальцана премии «За мир и гуманизм», что является свидетельством признания ваших усилий в благородном деле поддержания мира. Желаю Вам доброго здоровья и сил для дальнейшей плодотворной деятельности на благо мира. Н. Хрущев».

Иоанн принял послание с явной симпатией. Я преподнес ему два тома русско-итальянского словаря, так как знал, что такой подарок будет им принят. Иоанн перелистал книги и даже сказал несколько слов по-русски. Он пояснил тут же, что восемь лет жил в Болгарии. «Если бог даст мне еще несколько лет жизни, — сказал он, — я бы хотел продолжить изучение языков славянских народов, у которых такая богатая литература. Мне было бы приятно выучить русский язык».

Рядом с Иоанном лежала папка, из которой он достал ответное послание Н. С. Хрущеву: «Выражая чувства благодарности Всемогущему и всем тем, кто содействовал столь высокому признанию миротворческой деятельности католической церкви, — писал Иоанн, — желаем процветания и благосостояния всему русскому народу, столь дорогому нам. Хотим заверить Вас, что мы будем продолжать отдавать все наши силы во имя торжества справедливости, любви, истинного братства между народами и мира во всем мире».

Шла подпись крупными буквами по-русски.

Так намечались пути к более конструктивным отношениям между нашей страной и Ватиканом. Весь последующий разговор с главой Ватикана укрепил меня в этом убеждении.

В то время было условлено, что сама встреча и ее характер не будут с подробностями преданы огласке. Иоанн XXIII просил меня устно проинформировать Хрущева о его благожелательном отношении к возможному миротворческому развитию событий между Москвой и Святым Римом. «Надеюсь, — сказал Иоанн, — когда господин Хрущев посетит Рим, мы оба найдем время, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Ведь я уверен, что и Хрущев не побоится такой встречи…»