— Оставим справедливость в стороне. Как оказалось, это было ошибкой. Я, во всяком случае, в будущем не стал бы прибегать к насилию.

— А к чему бы ты прибег? — спросил Хольт.

— Давал бы им жрать вволю, чтобы из них вся революционность выветрилась, — сказал Карл Реннбах. — Эрнст Аббе был великий человек, племянничек! Рабочий с собственным домиком не станет думать о революции, па-а-нимаешь?

Он отложил сигару и потянулся к тумбочке. Комната погрузилась в темноту.

Хольт размышлял, но это скоро его утомило, и он отмахнулся от мыслей. Завтра он отправится в путь, отправится в неизвестное. Завтра он будет у подножия высоких гор… У подножия высоких гор… В комнате стояла такая тишина, что Хольт ясно слышал, как тикают дядюшкины часы на тумбочке.

— Это над ним наверняка подшутил какой-нибудь остряк! — вдруг сказал он.

— Над кем? — спросил дядюшка сквозь сон.

— Да над Геродотом, — ответил Хольт. — Дети же везде рождаются без волос! Разве не так?.. Вот видишь!

По дороге в Карлсруэ лопнула шина, и Педерсен, доставив туда Хольта с большим запозданием, тотчас поехал обратно в Людвигсхафен. Морозило. У Хольта был в руках легонький саквояжик, одолженный ему дядей. На вокзале перед кассой выстроилась длинная очередь; Хольт решил купить билет позже, поезд на Фрейбург отправлялся лишь около полуночи. Зал ожидания был нетоплен и битком набит транзитниками: бывшими пленными, переселенцами, всяким бездомным людом, таскавшим все свое достояние в чемоданах и узлах. Хольт в конце концов нашел свободный стул в ресторане. Заказал спиртного и чего-нибудь поесть. Кельнер покачал головой. Ни обедов, ни порционных блюд — ничего нет.

— Я хорошо заплачу! — настаивал Хольт; кто знает, где ему опять представится случай поесть; но кельнер уже унесся.

Хольт закурил.

— Ничего не попишешь, господин начальник! — раздался нахальный голос.

За соседним столиком, возле семьи переселенцев с кучей измученных ребятишек, сидели двое в рваных солдатских шинелях; один — рослый, здоровенный детина с одутловатой физиономией и пустыми глазами, другой — маленький, тщедушный. Фамильярно ухмыльнувшись Хольту, маленький встал и подмигнул большому. Они подошли к Хольту, им было, верно, лет по двадцати пяти, оба опустившиеся, грязные. На большом — меховая шапка с опущенными ушами, лицо неподвижное, взгляд тупой. У маленького голова обмотана шарфом, а сверху напялена кепка; на давно не бритом лице глазки так и шныряют, рот ни на минуту не закрывается. Лицо мошенника. Подмигивая с грубой угодливостью, он принялся убеждать Хольта.

— Ничего не попишешь, господин начальник! Заведеньице придется сменить, не туды попали; если покушать желаете, господин начальник, надо податься в местечко получше, да мы моментом вас отведем, мы здешние, все до одной ресторации тут знаем, право слово, господин начальник, мигом доставим!

— Чего это ради? — попытался от них отвязаться Хольт.

— А за окурочек, господин начальник! — лебезил маленький. — За окурок все сделаем, а там, глядишь, еще подкинете, раз у вас целая пачка…

Судя по говору, они в Карлсруэ были такими же чужаками, как и Хольт, но бог ведает, сколько времени они уже здесь околачиваются.

— Так пошли? Эй, кельнер! — позвал маленький. — Получите! А за наши две кружечки господин заплатит, верно, господин начальник? Уж раз мы вас ведем. Покорно благодарим, господин начальник…

Хольту пришлось вытащить из внутреннего кармана пиджака полусотенную и разменять; затем он снова застегнул пальто. Он был чересчур хорошо одет для этого времени, для этой поездки, для этого стана нищеты. Большой вразвалку шагал за Хольтом, а маленький суетливо трусил впереди, указывая дорогу по безлюдным улицам, между двумя рядами разбомбленных домов, и не переставая тараторил:

— Знатный ресторан, господин начальник, там все чин чином, как в мирное время, самое все лучшее — и жареная свинина, и клецки, что твоей душе угодно, но дерут, беда как дерут, прошу сюда, да уже недалече, и пяти минут ходу не будет, так точно, а теперь направо, так точно, еще только за угол…

Хольт свернул с улицы в неосвещенный переулок. Нет, это был не переулок, а просто въезд к заваленному обломками пустырю. Он так неожиданно, на полушаге остановился, что следовавший за ним по пятам большой промахнулся и угодил Хольту по голове не кирпичом, а запястьем. Хольт обернулся, но тут маленький рванул его за ноги, и Хольт упал ничком на засыпанный снегом щебень. Большой надавил ему коленкой на шею и втиснул лицо в снег. Они закрутили ему руки за спину, стащили с него пальто, из внутреннего кармана взяли деньги, взяли сигареты, саквояж. Хольт отбивался изо всех сил, наконец ему удалось вырваться, но большой пнул его сапогом в голову, и оба через развалины пустились наутек.

Хольт, наполовину оглушенный, остался лежать. Удар каблука пришелся ему в лоб. Но вскоре, немного опомнившись, он кое-как поднялся и, задыхаясь от бессильной ярости, с ноющей, мутной головой, пошатываясь, направился к улице. Тут его осветили автомобильные фары. Хольт провел по лбу рукой, лоб был мокрый от крови. Громыхая, подъехал грузовик и остановился. Водитель вез бочки мазута в Оффенбург, городок на полпути к Фрейбургу. Он согласился подвезти Хольта; это был пожилой, видавший виды человек, он сказал:

— В полицию? Без толку!

В Фрейбурге зал ожидания был натоплен и, как и всюду, битком набит народом. Хольт сидел на полу, прислонившись спиной к теплой батарее. И опять он с отчаянием малодушно думал: куда я поеду в такой мороз без пальто, без денег? Он ослабел от голода, все не ладилось, все оборачивалось против него. В справочном ему сказали: «На Нейштадт поезда не идут, на Хаузах-Фрейденштадт не идут, по Хеллентальской дороге не идут, попытайтесь добраться через Штутгарт — Тутлинген — Донауэшинген». Но это огромный крюк, ему не осилить! Да и машины не ходят по занесенным снегом, обледенелым горным дорогам!

Хольта обуял страх. И как это он рискнул покинуть теплую гостиницу и пуститься в дорогу в такое время, в такой стране? Он уже подумывал, не вернуться ли. В Людвигсхафене его дожидался дядя Карл, в Гамбурге был покой, комфорт, деревянное лицо тети Марианны.

Но упрямство пересилило страх. Он должен увидеть Уту! Хольт встал. Он и сам не знал толком, чего ждет от Уты. Все равно: он должен увидеть Уту! Ему вдруг вспомнилось, что адвокат, доктор Гомулка, живет в Нюрнберге. Но Нюрнберг, пожалуй, еще дальше и недоступнее, чем ближние горы.

Хольту удалось поесть. Женщины из католического благотворительного общества «Каритас» раздавали горячую похлебку. Насытившись, Хольт мог уже спокойнее все обдумать. Надо как-то выходить из положения, видно, ему не остается ничего другого, кроме кружного пути через Штутгарт. Но срок годности отпускного свидетельства из лагеря для проезда по железной дороге давно истек. Где достать денег? Просить милостыню? Нет! Надо найти работу! Если ночевать на вокзале, кормиться в благотворительном обществе, тогда достаточно неделю-две поработать — ну, хотя бы на расчистке развалин, — и он сколотит деньги на проезд. Он спросил одного, другого — людей, похожих на местных жителей. «Работа?» — все только пожимали плечами. Наконец один в кожаном пальто отозвался.

Хольт с недоверием последовал за ним; второй раз его уже не заманишь в ловушку. Незнакомец говорил, сильно картавя, он долго вел Хольта по улицам Оренбурга, наконец велел ему идти все прямо, пока не выйдет за город, там будет трактир «У лесного озера», пусть скажет хозяину, что его послал человек в кожаном пальто. Все это выглядело довольно странно, но у Хольта не было выбора, надо найти работу, и он будет начеку.

Он зашагал по улице в сторону гор, темной стеной поднимавшихся за городом; поросшие черным лесом и занесенные снегом, они казались неприступными. Резкий ветер мел и кружил по тротуарам снег, выпавший здесь по щиколотку, а на окраине и вовсе превратился во вьюгу, сквозь которую Хольт с трудом пробивался. Для тепла Хольт обвернулся газетами, но ветер все равно пронизывал до костей, отнимая силы. Наконец он добрался до трактира.