– Вон! Чего вам еще надо?

Выйдя во двор, Вольцов заворчал:

– А как же выходная форма?

– Ишь чего захотел! Какое тебе еще увольнение во время при прохождении боевой подготовки! – Шмидлинг не совсем складно строил свои фразы. – Ну, чего ждете? Комбинезоны надеть, – крикнул он им вслед, – на ученье полагается в комбинезонах.

– Тоже мне начальник! – буркнул Вольцов. – В германской армии старший ефрейтор – ноль без палочки. А этот еще над нами куражится.

– По-моему, он добродушный малый, – возразил Хольт. Но тут опять раздался окрик:

– Выходи!

Два других ефрейтора стали на правом фланге. Когда у бараков показался Готтескнехт, Шмидлинг удвоил старания, его изборожденное морщинами лицо даже перекосило от усердия.

– Учебная команда… смирно! Для приветствия господина вахмистра… направо равняйсь! – Он отдал честь и отрапортовал по всей форме.

– Благодарю. Вольно! – Готтескнехт держался с достоинством генерала. – Ваша боевая подготовка начинается в знаменательный момент. А потому долго мы с вами канителиться не будем – месяц, ну полтора! Служба вам предстоит нелегкая – будете вкалывать с семи утра до восьми вечера за вычетом часа на обед. Ночной отдых от десяти до шести соблюдать железно, иначе придется иметь дело со мной. Никаких карт и тому подобных развлечений, понятно?.. Да, кстати, вы этого еще не знаете. Когда я говорю «понятно» – это у меня такое выражение. У каждого начальника могут быть свои словечки. Но если я скажу: «Вы меня поняли?» – это значит, я жду ответа! Вы меня поняли?

– Так точно, господин вахмистр!

– Ладно, продолжим беседу. Два раза в неделю у вас будут ночные занятия по три часа кряду. Ваша боевая подготовка почти полностью сведется к занятиям у орудий и с приборами управления огнем в условиях боевой обстановки со всеми причиндалами. Кроме того, мне вменено в обязанность поднатаскать вас в теории зенитной стрельбы. Вот где вы можете доказать, что вы люди с соображением. Все остальное – а именно чем отличается начальник от прочих смертных, и всю муру с газами, и меры против шпионажа, и прочий вздор мы с вами пройдем галопом. На строевые учения уделим сегодня и завтра по два часа – я думаю, за глаза хватит. Если с построением будут неполадки, мы это наверстаем в воскресенье на дополнительных послеобеденных занятиях. Немного движенья вам не помешает! Ну-ка, вы, толстяк со свиными глазками, как вас звать?

– Курсант Феттер, господин вахмистр!

– Прелестно! – воскликнул Готтескнехт. – Чудно! Можно сказать, незаменимо! Откормлен, как свинка из Эпикурова стада, и даже зовут Феттер[6] . Ставлю вам за это отлично. – Он достал записную книжку и, занося в нее отметку, продолжал: – Надеюсь, вы на этом остановитесь, Феттер, иначе вас, при вашей солидности, не станут терпеть в зенитных войсках. – Кивком головы он прекратил общий смех. – Дальше! Если захотите писать домой, адрес отправителя: название населенного пункта, Большая арена, почтовых марок не требуется, мы пользуемся правами полевой почты. Ничего не сообщайте о службе, мне дано полномочие вскрывать ваши письма, и я их читаю на выборку. Сухой паек вам будут отпускать на кухне, после занятий. Обед в полдень, в столовой. – Он знаком подозвал старших ефрейторов. – Нам нужны восемнадцать человек для орудийных расчетов, остальных ставьте на приборы.

Ряды пришли в движение.

– Прекратить базар!.. – заорал Шмидлинг.

– Шмидлинг! – остановил его Готтескнехт. Он говорил вполголоса, но в рядах его отлично слышали. – Перед вами не рекруты, а курсанты, сколько раз вам повторять? – Тут Хольт подтолкнул Гомулку, и Гомулка незаметно кивнул ему в ответ.

Вахмистр отделил самых слабых и низкорослых – среди них оказался и Земцкий – и посмотрел на часы.

– До двенадцати огневая служба и боевая работа на приборах, после обеда два часа строевых занятий – это чтобы желудок у вас лучше варил. – Он сделал знак юношам, отобранным для работы на приборах управления, и вместе с одним из старших ефрейторов увел их на занятия. Вольцов, Хольт, Гомулка и Феттер старались держаться вместе. К ним присоединились Рутшер, Вебер, Бранцнер, Кирш и Каттнер. Двумя отделениями по девять человек они направились на огневую позицию.

Орудийный расчет состоял из девяти человек и старшего ефрейтора. Шмидлинг привел свой взвод в орудийный окоп, приказал снять с пушки чехол и приступил к занятиям.

Чем этот человек занимался до войны? – думал Хольт. Люди вроде Шмидлинга были ему чужды. Может, у него свой хутор в горах? Крестьянину-горцу не с кем словом перемолвиться за пахотой или севом, а тут изволь вести урок. Он, конечно, предпочел бы сидеть на хуторе, вон как его трясет от волнения. Ничего не попишешь, война – делай, что прикажут.

Шмидлинг велел открыть один из блиндажей для боеприпасов, и это вызвало общий интерес. Все здесь было так ново, так увлекательно! Пушка, настоящая пушка, это тебе не школа с неправильными глаголами, математическими формулами и прочей галиматьей!

– Эти патроны боевые? – спросил Феттер, почтительно посматривая на блестящие шляпки гильз в ладонь величиной, выглядывающие из корзин. Шмидлинг пропустил этот вопрос мимо ушей. Он показал своим ученикам блиндаж для расчета и деревянные таблички с цифрами – от единицы до двенадцати, – висевшие по стенкам орудийного окопа и указывавшие направление; цифра двенадцать указывала на север, шесть – на юг, три – на восток, девять – на запад. По команде «Воздух, направление девять – самолет!» ствол пушки надо направить на цифру девять» Шмидлинг почесал в затылке, снял фуражку, утер ливший с него градом пот и объявил пятиминутный перерыв; юноши направились в блиндаж для расчета.

Блиндаж, куда Хольт, наклонившись, втиснулся через узкий проход, шел во всю ширину орудийного окопа. Вдоль стен стояли деревянные лавки. Хольт увидел ящик с перевязочным материалом, слуховые приборы наводчиков и командира орудия, висевшие на крюке, ящик с инструментами и ветошью, а также лежавшую в углу тяжелую стальную кувалду. Вольцов, Хольт и Гомулка закурили.

– Давайте не доводить Шмидлинга, – сказал Хольт. – Он в сущности малый неплохой.

– Возможно, но если он и дальше будет так тянуть за душу, придется мне взять урок на себя, – сказал Вольцов.

Тут как раз Шмидлинг заглянул в блиндаж и крикнул:

– Вашему брату курить не положено!

Хольт молча протянул ему свою коробку, и Шмидлинга не пришлось уговаривать…

Вскоре опять начались его мучения.

– А теперь – ох, и тяжкое дело! Это, стало быть, зенитное орудие, верно? Но это орудие никакое не орудие, ясно? – Тут вмешался Вольцов и разгрыз для Шмидлинга этот твердый орешек. – А раз вы так хорошо все знаете, валяйте дальше! Мне и то языком трепать надоело.

Орудие – собирательное понятие для разных видов тяжелого огнестрельного оружия, – примерно так повел объяснение Вольцов; артиллерийское орудие в обычном смысле слова – это тяжелое огнестрельное оружие для стрельбы непрямой наводкой с большим углом возвышения. Тогда как зенитная пушка – орудие с отлогой траекторией, с длинным стволом и большой скоростью снаряда. Только дурак, судя по большому углу возвышения, может вообразить, будто в зенитной артиллерии речь идет о навесном огне, ведь цель-то находится в воздухе!

Шмидлинг довольно закивал и стал объяснять дальше.

Это орудие носит название зенитной пушки восемьдесят пять – восемьдесят восемь. В двадцатых годах ее построили на заводе Крупна и продали России. (Вот так так! – подумал Хольт. Большевики – заведомо наши заклятые враги, а Крупп им поставляет пушки!..) Калибр ее в то время составлял 76,2 мм, но русские приделали к этим пушкам новый ствол калибра 85 мм, и, поскольку .этот калибр оказался немного велик для лафета, ствол снабдили дульным тормозом. «А что это такое, потом узнаете». В 1941 году пушки были захвачены нами, стволы рассверлили и калибр увеличили до 88 мм. Отсюда и название – 85/88, по-солдатски – «русский клистир»… »А когда будет у нас смотр, называйте ее настоящим именем!»