– Стойте! – схватила я её за руку. – Я не повариха! Я писательница!

– А в поварихи зачем пошла? – уставилась на меня тётя Маша.

– Да пошутила я!

– А смысл?

– Я всегда без смысла шучу.

– Батюшки, – оглядела разгром кухарка. – Сколько добра угробила!

Она тоже начала чихать, и я её поддержала. Мы чихали минут пятнадцать, пока перец, корица и другие специи не осели на пол. Тётя Маша полила их водой из чайника, чтобы они не порхали больше от малейшего колебания воздуха.

– Первый раз такую дуру вижу, – покачала головой кухарка.

– Это вы про себя?

– Про тебя, болезная! Теперь обеда даже в семнадцать ноль-ноль не будет, и не рассчитывай!

– Я не рассчитываю. Я детектив, хотела задать вам пару вопросов.

– Опять шутишь? – Тётя Маша уселась на стул. – Учти, я в деревню уеду, будешь тут одна шутить, без соли и перца.

– Фу-у… – Я так переутомилась от последствий своей дурацкой шутки, что действительно захотела есть. – Я детектив, – повторила я, достав из сумки волшебную тысячу. – Хотела бы задать вам пару вопросов.

– Задавай, коли не шутишь, – вдруг легко согласилась кухарка, схватив деньги. – У меня на корову всё равно ни сил, ни средств, ни подходящей деревни, – вздохнула она.

– Что вы думаете об отношениях Ирмы и Никаса? Она ведь намного старше мужа!

– Ничего не думаю. Моё дело кормить, а не думать.

– Неужели вы кормите хозяев, не замечая, как они друг к другу относятся? На вас это не похоже.

– Да господи! Странно они друг к другу относятся! Как я к коровам. Вроде и хочется завести, да негде.

– Не поняла связи…

– А чего понимать?! Никас для Ирмы – корова, для которой нет стойла. По первости она к бизнесу его приучить пробовала, но он же тупой, Никас!

– Что-то я этого не заметила.

– Знаешь, кем он был до того, как Ирма его подобрала? Стриптизёром! Голой жопой на сцене крутил. А она его – в бизнес, да сразу начальником отдела! Он ей пару объектов запорол, так она его в секретари перевела. А какой из такого разгильдяя секретарь?! В общем, дома он засел, как украшение интерьера. Тьфу, срам! Ирма побаловалась красивой игрушкой, налюбовалась и… по-моему, охладела. Всю свою любовь на Прохора переключила.

– И что же, Никас, такой молодой и красивый, сутками сидит дома и ничего не делает?

– Нет, почему же не делает? Купается, загорает, мышцы на тренажёрах качает, боевики свои поганые смотрит, на яхте по морю шастает. А из дома выезжает только с Прохором в дельфинарий.

– В дельфинарий? – удивилась я. – Прохор же, вроде, всего боится?

– А дельфинов очень любит, – вздохнула кухарка. – Прямо души в них не чает и даже согласен среди людей потолкаться, только чтобы с этими умными рыбами пообщаться! И папку он тоже очень любит. Как увидит его, со всех ног несётся, готов на край света за ним бежать.

– Значит, Никас к Ирме не охладел? Он примерный муж и хороший отец?

– Как же, охладеет он! Да где этот стриптиз, тьфу, такие деньги ещё найдёт?! Где?! Богаче Ирмы только Абрамович, и то не факт. А насчёт отца… Сомневаюсь я, что он хороший отец. Мне кажется, что он Прохора специально запугивал! Я как-то слышала, как он ему про смерть рассказывал. Страшно так рассказывал, не для любимого ребёнка этот рассказ был. У меня самой мурашки по спине побежали и ноги подкосились.

– Где Настин отец?

– Умер, когда дочке исполнилась два года. У него обнаружили рак в последней стадии. Ирма ничего не смогла сделать. Убивалась она недолго, это был брак по расчёту.

– А Настя Прохора любит?

– А кто из старшеньких младших любит? Редко это бывает. Прохор как родился, мать про Настю совсем забыла. Настёна учёбу забросила, с парнем своим разругалась, стала нервная, неприкаянная… А в прошлом году забеременела от кого-то. Скандалище был! Ирма её на аборт таскала, хотя срок уже больше четырёх месяцев был. После аборта Настёна словно сдурела. Работать не хочет, учиться тоже, замуж не собирается.

– Понятно. Значит, у Ирмы на шее сидит парочка великовозрастных бездельников. Кто мог похитить Прохора, как вы думаете?

– Никто. Я думаю, пацан сам сбежал.

– Как – сам?!

– Так. Тот тип, которого Ирма наняла воспитателем, знаешь, какой бандюган? Он мальчишке быстро мозги вправил и от всех страхов его отучил! Развратник! Я сама видела, как он Настёну насильничал! Прохор после его так называемого воспитания запросто сбежать мог! Сел в поезд и – тю-тю! – в дальние страны!

– Тю-тю, – недоверчиво повторила я. – Прохора же вроде из танцшколы кто-то увёл?

– Ну, не знаю. Не мог его никто увести. Проша уж больно подозрительный мальчик, с чужими не разговаривает. Хотя… бандюган этот, воспитатель, мог чему угодно его научить.

– Спасибо, – я встала.

– Не мог мальчишку никто похитить, – твёрдо сказала тётя Маша. – Ирму в городе уважают и боятся. Она депутат горсовета, фонд благотворительный держит для больных СПИДом, праздники всякие спонсирует, детям-сиротам помогает. Не мог её никто из местных тронуть, разве что турист…

– Опять турист, – вздохнула я. – Зачем туристам воровать местных детей?

– На органы!

– Тьфу! – Я выскочила из кухни, дивясь стандартности человеческого мышления.

– На обед раньше восьми вечера не рассчитывай! – крикнула мне вслед тётя Маша. – И учти, борщ будет несолёный!

Идея поговорить с учительницей танцев лежала на поверхности, но в клубе, где располагалась самая дорогая и престижная школа танцев, мне сказали, что Ирина Петровна, преподававшая у Прохора Громова, уволилась.

Я ушла несолоно хлебавши.

Было ли это внезапное увольнение связано с исчезновением Прохора? Этого никто сказать не мог. Адреса её мне тоже никто не дал. Все, с кем мне удалось поговорить – директриса, охранник, и даже коллеги Ирины Петровны, – в один голос уверяли, что она уехала к маме «куда-то на Север». Летом! Скорее уж, мама должна навестить дочку у моря… К гадалке не ходи, увольнение смахивало на поспешное бегство.

Я вышла из здания клуба и закурила.

Разговоры с домашними ничего не дали, кроме укола ревности, когда кухарка сказала, что Глеб «насильничал Настю».

Осмотрев окрестности, я увидела недалеко от автостоянки продавца семечек. Он сидел на раскладном стульчике перед перевёрнутым ящиком, на котором лежал полотняный мешок с семечками, и крутил из газеты кулёчки. Один глаз продавца скрывала чёрная пиратская повязка.

От удивления я присвистнула.

Вот уж не думала, что до сих пор встречаются типы, которые носят пиратские повязки и продают семечки в газетных кулёчках!

Отбросив сигарету, я ринулась к нему.

– Здорово, папаша! – не рассчитала я с приветствием.

Вблизи «папаша» оказался едва ли не моложе меня.

– Семечки жареные, крупные, чистые! – заорал парень как оглашенный. – Налетай! Раскупай! Лузгай!

– А что, бывают мелкие и грязные? – удивилась я.

– Бывают даже обкаканные.

– Кем, господи?

– Птицами, разумеется. Кстати, меня зовут Пётр, а не господи. Налетай! Раскупай! Лузгай!

Оценив его юмор, я протянула волшебную тысячу.

– Стакан – двадцать рублей. У меня с ваших денег сдачи нет!

– Это не за семечки. Ответишь на пару вопросов?

– Вы думаете, у меня есть ответы на ваши вопросы?! – Он посмотрел на меня единственным глазом, цвет которого трудно было определить из-за прямого солнца.

– Думаю, да. Что у тебя с глазом?

Он забрал деньги и спрятал в карман.

– Встречался с замужней женщиной. Её муж хорошо метал ножи. За мой глаз ему дали всего год условно, признали состояние аффекта. Я был ювелиром, теперь вот семечками торгую. Всё?

– Почему протез не вставишь?

– А оно надо? Видеть всё равно лучше не стану. Ещё есть вопросы?!

– Вчера ты торговал тут семечками?

– Я всегда торгую.

– Вспомни, ты не видел мальчика лет десяти… – Тут я вдруг поняла, что у меня не хватило ума попросить у Никаса фотографию Прохора, и я не могу описать его внешность. – Мальчика, которого запихивали в машину? – договорила я без всякой надежды на успех.