Внутри помещения совета, под арками стоит человек; кто желает говорить с султаном, тот обращается к дуге, дуга говорит этому стоящему, а стоящий обращается к государю.
Рассказ об аудиенции государя в помещении совета. В иные дни он также заседает в помещении совета. Там есть скамья под деревом, у нее три ступени, и называется она ал-банби… Ее покрывают шелком, кладут на нее подушки и поднимают балдахин — он похож на купол из шелка, а на нем золотая птица размером с ястреба. Государь выходит из двери в углу дворцовой ограды. В руке у него лук, а колчан у него за спиной; на голове государя золотая шапочка, закрепленная золотой повязкой, края шапочки тонкостью своей напоминают ножи, а длина ее больше шибра. Одежда его чаще всего — красная и ворсистая накидка из румийской ткани, именуемой ал-мутанфас
Перед государем выходят певцы, в руках у них золотые и серебряные свистки (Букв, “жаворонки”.), а позади него — около 300 вооруженных рабов. Государь идет медленным шагом, неспешно и даже порой останавливаясь. Когда он дошел до, ал-банби, то останавливается, озирая людей, потом неторопливо поднимается, подобно тому как поднимается на мимбар хатиб. Когда он усядется, бьют барабаны, играют рога и трубы. Быстро выходят трое рабов и зовут наиба и ал-фарарийя — те входят и усаживаются. Приводят двух коней и вместе с ними двух баранов. Дуга становится в дверях, прочие же люди находятся на улице под деревьями…
Когда султан в своем присутственном месте говорит речь, присутствующие снимают со своих голов тюрбаны и в молчании выслушивают его речь. Иногда же какой-нибудь из них встает пред государем и вспоминает о своих деяниях на его службе, говоря: “Сделал я то-то тогда-то, и убил я того-то тогда-то…” Истинность его слов подтверждают те, кто это знает; подтверждение это заключается в том, что один из них натягивает тетиву лука своего, потом отпускает ее — вроде того, как делают, когда стреляют. Когда же государь говорит первому: “Ты сказал правду!” или благодарит его, тот срывает с себя одежды и посыпает себя прахом…
Рассказ о поступках государя при молитве по праздникам. Я присутствовал в Малли в праздники жертвы и окончания поста.[306] Люди вышли к месту молебствия — оно находится поблизости от дворца государя, — на них были красивые белые одежды. Государь приехал верхом, и на голове у него был тайла-сан….[307] Затем хатиб спустился, сел перед султаном и произнес длинную речь; и стоял там человек с копьем в руках, разъясняя людям речь хатиба на их языке….[308]
В дни обоих праздников после послеполуденной молитвы государь садится на ал-банби. Приходят оруженосцы с прекрасным оружием — золотыми и серебряными колчанами, выложенными золотом мечами в золотых ножнах, золотыми и серебряными копьями и хрустальными палицами. Около государя стоят четыре эмира, отгоняющие мух; в их руках серебряные украшения, похожие на стремена у седла. Ал-фарарийя, кади и хатиб усаживаются, как требует того обычай. Приходит переводчик дуга со своими четырьмя женами и с невольницами, а последних около ста; на всех них красивые одеяния, на головах золотые и серебряные повязки, а в повязках золотые и серебряные яблоки. Для дуги ставят кресло, на которое он садится; он ударяет по инструменту, который (сделан) из тростника, а нижняя часть — из маленьких тыкв. Дуга поет стихи, в коих восхваляет султана и говорит о его походах и подвигах. Жены и невольницы поют вместе с ним, играя луками. Вместе с ними (там находятся) около 30 юношей-рабов дуги, на которых (надеты) рубахи из красной ткани, а на головах — белые шапочки. На шее каждого из них висит барабан, по коему он бьет. Затем идут помощники дуги из числа детей, они играют и крутятся в воздухе вроде того как делают жители Синда. В этом у них есть ловкость и удивительная легкость. Они играют мечами в прекраснейшую игру. Дуга (также) играет мечом удивительную игру; а государь в это время жалует его милостью — приносят кошелек, в котором 200 мискалей золотого песка, и при всех говорят дуге, что в кошельке. Ал-фарари встают и натягивают свои луки в (знак) благодарности султану. А на следующее утро каждый из них подносит дуге подарок в меру своих возможностей. Каждую пятницу по окончании послеполуденной молитвы дуга проделывает церемониал, подобно тому как мы описали.
Рассказ о смешных обстоятельствах при декламации поэтами стихов государю. Когда бывает день праздника и дуга заканчивает свою игру, приходят поэты (а они называются “ал-джула”… единственное число от него — “дьяли”[309]). Каждый из них входит, (находясь) внутри изображения, сделанного из перьев и похожего на шишак; к личине приделана голова из дерева, а на ней — красный клюв, как будто это голова известной птицы. Поэты становятся пред султаном в этом смешном виде и произносят свои стихи. Мне сообщали, что их стихи — нечто вроде увещевания, в нем они-де говорят государю: “Вот это — ал-банби, на коем ты пребываешь. На нем сидел такой-то из царей, а из его благородных деяний (было) то-то, некий (царь), совершивший такие-то дела. Делай же ты (тоже) такое добро, которое бы вспомнили после тебя!” Затем старший из поэтов поднимается на ступени ал-банби и кладет свою голову на грудь султану, потом он всходит на верх ал-банби, кладет голову свою на правое плечо государя, затем на левое, говоря что-то на их языке, потом спускается. Мне рассказали, что это дело не прекращается у них с давних пор, ранее ислама, и что они в нем постоянны…
Однажды в пятницу я присутствовал на проповеди, как вдруг один купец из числа ученых-месуфа, коего звали Абу Хафс, поднялся и сказал: “О присутствующие в мечети, призываю вас в свидетели моей жалобы на мансу Сулеймана, (обращенной) к посланнику Аллаха…” Когда он это сказал, из-за загородки государя вышли несколько человек и сказали купцу: “Кто твой обидчик? Кто у тебя что взял?” Он ответил: “Мансадьон Айвалатена, то есть его правитель,[310] взял у меня ценностей на 600 мискалей, а взамен хочет мне заплатить всего 100 мискалей!” Государь сразу же послал за тем, правитель через несколько дней приехал, и султан отправил их обоих к кади. Последний подтвердил правоту купца и взятие у него (ценностей). После этого государь сместил правителя с должности его…
Случилось, что в дни моего пребывания в Малли государь разгневался на свою главную жену, дочь дяди своего по отцу, называемую Каса (а на их языке “Каса” означает “царица”). По обычаю черных, она соправительница султана (в делах) царской власти и имя ее упоминают на мимбаре вместе с именем даря.[311] Государь ее заточил в тюрьму у одного из ал-фарарийя, а вместо нее поставил другую свою жену — Бандью; но та не принадлежала к числу царских дочерей. Люди много о том говорили и порицали поступок Сулеймана. Дочери его дяди по отцу явились к Бандью поздравить ее с царским достоинством и посыпали прахом свои предплечья, но не посыпали прахом головы свои.
Позднее государь освободил Касу из-под ареста, и его двоюродные сестры пришли к ней, поздравляя ее с освобождением, и осыпали себя пылью, согласно обычаю. Но Бандью пожаловалась на то государю, он разгневался на дочерей дяди своего, те его убоялись и нашли убежище в соборной мечети. Но Сулейман их простил и призвал их к себе.
Каса же каждый день выезжала верхом со своими невольницами и рабами, головы их были посыпаны пылью. Она останавливалась перед помещением совета, лицо ее было закрыто покрывалом и не видно. Эмиры много говорили о ее деле. Государь собрал их в помещении совета, и дуга от имени султана сказал им: “Вот вы много говорите по поводу Касы; но ведь она совершила великий грех!” Затем привели одну из ее невольниц со связанными ногами и с колодкой на шее и сказали ей: “Говори, что у тебя!” И та рассказала, будто Каса послала ее к Дьяте, сыну дяди государя по отцу, бежавшему от государя в Канбури; что призывала Каса Дьяту свергнуть султана с его царства и говорила ему — я — де и все войска покорны приказу твоему.
