Офицеры вышли. Перед саклей спешились несколько всадников. Размундштучив лошадей, они сразу ослабили подпруги, ладонями смахнули с лошадиных спин обильный пот. Казаки покрылись в дороге пылью, ходили от долгой скачки раскоряками, лица у них были усталыми.

– А вот и ваш урядник Трехжонный, – показал полковник на пожилого костистого мужика с обличьем Пугачева, – он казак весьма исправный…

Урядник, неторопливо высморкавшись, пошагал к офицерам. Длиннющая змея нагайки его, оплетенной с хвоста в пряди конского колоса, волочилась за ним в серой рыхлой пыли.

Трехжонный с небрежной ленцой козырнул под мохнатую шапку.

– Так что, ваше высокоблагородие, – сочно сказал он, – возвернулись мы… Экая подлость! По камнюгам все больше, ажник подковы ссеклись. Чичас до кузни едем. А в аулах-то, кажись, спокойно. Вы не тревожьтесь, ваше высокоблагородие. Только вот давеча мне армяне шибко жаловались…

– Что там? – живо спросил Хвощинский. – Какой аул?

– Да не то вроде Курдусук… Или же – Бардысык. Запамятовал, кажись, по причине необразованности… Там, ваше высокоблагородие, овец пощипали. Во субботу, кажись. А потом двух девок не нашли. Одна – грузинка, другая – жидовка будто, сказывали. Видать по всему, тоже схватили. Туретшина-то рядом…

– Ты за кордоны выходил? – спросил Хвощинский, поглядев на Карабанова: мол, вы слушайте, это больше для вас, привыкайте…

– Да и за кордонами были. Вроде как бы тихо на той стороне: скотина пасется, по дороге на Ван только двух верблюдов поклажей и видели… Тихо все!

– Ну, ладно, идите на отдых, – разрешил Хвощинский и раскрыл кошелек. – Вот вам рубль, можете сходить к маркитанту: он сегодня водку привез.

Трехжонный рубль взял. Перекинув хвост нагайки через плечо, широко раздвинул бороду в сердечной улыбке:

– Ваше высокоблагородие, за Иркским перевалом, в леску, недалече отсюда, двух барсов приметили… – Урядник снял шапку, помахал ею над плешивою розовой головой, остужая ее. – Видать, – добавил он с благодушием, – парою ходють. Так что и забить их можно!..

Карабанов с Хвощинским вернулись обратно в саклю. Полковник мимоходом щелкнул пальцем по развешанной на стенке карте.

– Видите, что говорят: тихо, пусто, спокойно. А какая тут тишина, если на прошлой неделе двое солдат пошли хворост рубить и не вернулись. Только сегодня наш маркитант Ага-Мамуков мешок привез. На дороге лежал. А в мешке – головы…

Взяв со стола одну бумагу, Хвощинский протянул ее поручику со словами:

– Вот, не угодно ли прочесть, что пишет сотник Ватнин, побывавший недавно в пограничных аулах, Кази-Магома, сын нашего незабвенного Шамиля, перешел недавно границу… Прочтите сами!

В рапорте, написанном коряво и безграмотно, Карабанов с удивлением прочел:

Прибыв в аул, где жили христиане, Кази-Магома, член свиты султана турецкого, поймал всех армян и, налив в корыто молока, после сыра оставшегося, в коем кормят собак, и побив кошек в ауле, поклав их туда ж, да также из отхожих мест положил туда кал человечий, и тем, избивая, стал кормить их под угрозой смерти и насильничания их женок. Претерпевшим армянам, кои плакали, говоря мне это, я обещал заступу от российского воинства…

– Страшно! – невольно вырвалось у Карабанова.

Хвощинский отпил воды и продолжил:

– Балканы еще аукнутся нам здесь… Мы с вами, поручик, попадем в Эриванскую колонну генерала Тер-Гукасова. Вон, можете взглянуть на карту, куда нас черт понесет! В долины Арарата – на Баязет… А кому-то достанется Каре, кому-то – Батуми. Мы, поручик, с вами как пластырь: чем больше оттянем турок с Балкан, тем легче будет Гурко и Скобелеву в Болгарии…

Андрей молчал. Когда же он собирался откланяться, Хвощинский подергал себя за ус и неожиданно остановил его:

– Простите, у меня к вам будет еще вопрос…

– Да, пожалуйста.

Полковник как-то замялся, пожевал тонкими, высохшими от жары губами:

– Скажите, Карабанов… Карабанов… М-м-м, видите ли, вы случайно… Впрочем, ладно! Это не столь важно сейчас. Есть дела поважнее…

Карабанов спрятал понимающую улыбку.

– Я догадываюсь, господин полковник, – сказал он, – что именно вас интересует: не тот ли я Карабанов, который был знаком с Аглаей Егоровной до ее супружества с вами?

Старик натужился, покраснел, задергал под столом хромой ногою.

– Да я… И не хотел сказать, но мне…

– Да, это – я! – ответил Андрей наотмашь, – так резко, словно ударил.

Вечером этого дня урядник Трехжонный впервые пришел к нему с рапортичкой, положил ее на стол: детскими каракулями в ней были перечислены лошади, запас сена, количество боевых шашек, отчет по кузнице.

– Лошади здоровы, – доложил он.

– А люди? – спросил Карабанов.

– А люди тоже.

– Впредь, – наказал поручик, – начинать доклад о людях, а уж потом о лошадях!

Карабанов невольно вспомнил, как плакал в Новороссийске помещик, проигравший ему красавца Лорда, когда казак привел в Игдыр его коня, живого и невредимого, все такого же быстрого и легкого. Андрей тут же вскочил в седло, и конь, повинуясь ему, наметом обошел плац по кругу, перемахнул плетень, вынес поручика на горбатый бугор и снова замер на прежнем месте, покусывая удила и довольно посапывая.

– Ну, молодец, – похвалил казака Карабанов. – Тебя зовут-то как, чтобы знать?

– Ожогин я, Дениска… Мы из станицы Суворовской. Колечко-то ваше при мне. Может, жалкуете по нем? Так возьмите…

– Нет, брат. Что подарено, то подарено. Если вот выпить водки когда захочешь, приходи ко мне; всегда напою.

И они расстались вроде друзьями…

Как-то встретил его Некрасов, обнял за пояс.

– Вы мне нравитесь, поручик, – сказал он.

Карабанову тоже нравился этот человек, совсем не похожий на военных людей того сословия и той касты, среди которых Андрею привелось жить ранее. Правда, он еще не совсем понимал этого мещанина, лбом пробившего себе дорогу в академию генерального штаба, но чутьем Карабанов уже ощущал в нем такие качества, которым следовало бы завидовать любому офицеру.

Нравилось же в Некрасове все – даже расположение карманов его пальто. В этих карманах всегда хранились вырезки из карт, лупа и циркуль, самодельный масштабомер с колесиком от гусарской шпоры и ржаные подсоленные сухарики, перевязочный пакет и мятные лепешки, фляжка с коньяком и маленький револьвер; и все это раскладывалось в таком порядке, что, опустив руку в карман, штабс-капитан сразу доставал нужное…

– Не смотрите на меня, – засмеялся Некрасов, – на этот раз я просто так держу руку в кармане. У меня к вам предложение: заглянем в казарму!

– Барон Клюгенау, – ответил Карабанов, – оригинальнее вас: он зовет меня в турецкие бани…

Казарма была пустой и мрачной – бывшая буйволятня местного феодала. Вдоль стены ее, матово посверкивая примкнутыми штыками, стояли солдатские ружья. Некрасов пошел мимо ружейного ряда, крепко хлопая ладонью по стволам винтовок, словно по жердинам забора:

– Смотрите сюда, поручик: «бердана номер один» – нельзя стрелять лежа… «крнка», или попросту, как говорят солдаты, «крынка» – патрон тяжел и нет экстракции… «карле» – боится дождя, патрон из бумаги… «минье» – брось его на песок, и затвор уже отказал в работе… «шассепо» – просто дрянь… Калибры тоже разные: от четырех и двух десятых до шести линий. И весь этот чудовищный разнобой мы, поручик, имеем счастье наблюдать в одной роте!

– А что вы негодуете? – удивился Андрей. – Россия, как вам известно, – страна «пространственная» и со времен Рюрика держится лишь на одних беспорядках. Выбирайте сами: беспорядок и Россия или же порядок, но – нет России…

– Да черт вас всех разбери! – не на шутку рассвирепел Некрасов, хватая с пирамиды новенькое ружье фельдфебеля. – Вот таких «бердан номер два» лежит на складе двести тридцать тысяч штук. Удобных, легких, красивых, прочных… И что же? Не хотят генералы вооружать ими солдата. Боятся, что совершенное оружие увлечет солдата стрельбой и он утратит якобы «присущее» ему стремление к штыковой бойне! А сколько проливается крови в этих драках? Это же абсурд…