Конан броском кинжала свалил еще одного врага и сошелся в коротком поединке с последним. Лязгнуло железо, и сабельный клинок обломился, встретившись с мечом киммерийца. Он рубанул обезоруженного врага и обернулся. Все налетчики были повержены. Конан быстро поднялся на забор — двое уцелевших конников скакали прочь, уводя с собой коней убитых соратников.

Киммериец подошел к Радоту, возле которого уже возилась подвывающая жена. Он помог перенести раненого в дом. У Радота была рассечена голова и плечи. По голове сабля скользнула, срезав клок волос, но не прорубив кость, на одном плече перерублена ключица, на другом две неглубокие раны.

— Может, выживет, — сказал Конан и помог перевязать раненого.

Он вышел во двор и занялся порубленными врагами. Лобил двух раненых, собрал в кучу оружие и начал раздевать убитых. На их телах нашлось несколько серебряных украшений. Конан собрал ценности, выбрал себе пару кинжалов получше, потом нашел в сарае лопату и пошел копать яму. Захоронив убитых в стороне за забором, он вернулся в дом и сказал пришедшему в сознание Радоту:

— Я оставлю тебе одежду и оружие налетчиков, а мне за это нужна лошадь.

— Бери, — отозвался Радот. — Спасибо тебе, отбились. В город поедешь?

— Да.

— Ладно. С дороги не собьешься. А в остальном — удачи тебе.

Конан оседлал лошадь, открыл ворота и поскакал вперед. Дорога шла между полей и перелесков, несколько повышаясь над приречной низиной. Десяток всадников вынырнул из-за леса в сотне шагов от киммерийца и, разворачиваясь в цепь, поскакал к нему. Варвар остановился — по всему было видно, что это были не степные наездники, а городские дружинники. Их кони были крупнее и выносливее, выкормлены овсом, а не травой. Всадники одеты не как кочевники.

— Кто ты такой? — спросили Конана, окружая его.

— Я Конан. Конан из Киммерии. Я не враг вам.

— Куда ты направляешься?

— В Черниз.

— Тогда едем с нами. Город сейчас в осаде, и в одиночку ты не проедешь.

Конан поехал с ними, и они соединились с двухсотенным отрядом конных дружинников. Рослые сильные кони, хорошо вооруженные воины составляли сильный отряд. Случись им биться в крепком месте, они бы сдержали натиск любого противника, в неудержимой атаке они пробили бы строй любого войска, но что в степи две сотни воинов? Капля в море. И никакой витязь не выдержит, когда его бьют со всех сторон.

Отряд выслал вперед конные разъезды и двинулся к Чернизу. Когда по расширившимся полям стало чувствоваться приближение города, сбоку из-за перелеска выехал десяток степных воинов. Им не повезло. Передовой разъезд отрезал им путь отступления, а основной отряд, взявшись за луки, перестрелял их как куропаток. Ни один не ушел, так что появление дружины перед городом должно было стать неожиданностью для противника.

Убедившись, что дорога свободна, разведчики вернулись назад, и отряд, набирая скорость, помчался вперед. Окружившее город степное войско насчитывало до двух тысяч воинов, но было не готово к сражению. Дружина прорезала вражеский лагерь, как нож — масло. Развернувшись плотным строем, дружинники рубили мечущихся врагов, но в стороне уже начинала собираться степная конница, нацеливаясь для удара во фланг дружине.

Тут распахнулись городские ворота, и еще один конный отряд пошел на соединение с атакующими воинами. Совместным ударом дружинники опрокинули отряд степных, а когда вторая половина вражеского войска собралась против них, развернулись и ушли в город, подставив преследователей под стрелы и камни с городской стены. Самые горячие наездники, пытавшиеся ворваться в ворота следом за отступающими дружинниками, были выкошены залпом лучников, бивших в упор. Кони, битые стрелами, и лишившиеся своих всадников, смешались перед воротами в бессмысленную массу, через которую пробиться к воротам никто не смог, и тяжелые створки накрепко затворились за воинами, вернувшимися в город.

В городе было тесно от людей, укрывшихся за его крепкими стенами от вражеского нашествия. Но хозяева принимали чужих без разбора, было бы место, где лечь. Конан пристроил лошадь в одном из дворов и пошел на стену, где смешались и дружинники, и простые люди, вооруженные чем попало. Отстаивать стену предстояло всем вместе.

Урон степному войску от удара дружинников был велик, но не достаточен, чтобы снять осаду. Они уже убирали тела убитых и готовили мощный таран с укрытием от стрел и камней. К врагам подошло сильное подкрепление, и группа прибывших мастеров налаживала камнемет. В городе готовились отражать штурм. Вокруг ворот ставили прочный забор, чтобы, пробившись через ворота, враги оказались в ловушке.

Конан ушел со стены, вернулся к тому двору, где оставил лошадь, напился и перекусил. Потом лег, чтобы отдохнуть и уснул. Проснулся он среди ночи. Над городом летели горящие стрелы. Обмотанные промасленной ветошью зажигательные снаряды вонзались в стены и крыши, падали на землю или находили случайную цель, поражая людей. Повсюду тушили огонь.

Конан разбудил соседей, спавших рядом с ним, и отправился к стене. Там несколько десятков воинов били из луков в конных стрелков, которые на скаку пускали зажженные стрелы в спящий город. Несколько десятков стрелков против нескольких сотен в поле! Городская дружина имела около пяти сотен отличных воинов, но в степном войске, по всей видимости, было сейчас не менее пяти тысяч бойцов.

А город уже горел. В нескольких местах жители не успели погасить горящие стрелы, и теперь дома полыхали так, что подступиться было невозможно. Лишь бы удалось не пустить огонь дальше!

Солнце высушило дерево построек, и пламя полыхало вовсю. Багровый огонь пожара начал сливаться с полоской рассвета, и степное войско двинулось на приступ. Медленно полз вперед таран, бежали воины с лестницами в руках. Конан обнажил свой меч. Вот и настал его час. Вряд ли кто-то из защитников города переживет этот штурм.

— Встречай меня, Кром! — воскликнул Конан.

Хлопнул в поле камнемет, и в редеющем утреннем сумраке киммериец увидел летящую в него каменную глыбу. Он в мельчайших подробностях видел поверхность приближающегося к нему снаряда, и вдруг все перед ним заволокло серой пеленой, а вместо чудовищного удара камня у него появилось ощущение полета, в глазах померкло, а когда мрак рассеялся, он стоял в ярко освещенном зале яшмового дворца, а перед ним грозно возвышался бог Кром.

— Ты звал меня, смертный? — громоподобным голосом произнес Кром.

— Звал, — согласился Конан. — Точнее сказать, взывал. Но я привык, что взывать к богам бесполезно, мы сами вершим свою судьбу, и милость богов снисходит до их почитателей лишь после смерти.

— Воистину, так, — согласился Кром. — Но сейчас твой зов звучит не как ничтожное сотрясание воздуха смертным глупцом. Ты открываешь путь, соединяющий небо и землю. И твой зов услышит любой из богов.

— Значит, я еще не убит там, на земле? — ошарашено спросил Конан.

— Нет, мой доблестный почитатель, Конан из Киммерии!

— Ты знаешь меня? Мое служение во славу твою было тобой замечено?

— Нет. Но я вижу тебя перед собой и мне этого достаточно. Я вижу твою доблесть и твою глупость. Я вижу силу твоего духа и кровь невинных жертв на твоих руках.

— Каких это жертв? — не понял Конан, непроизвольно взглянув на свои руки. — Разве не победа над врагом служит твоему торжеству?

— Это какой негодяй учил тебя этому? — рассердился Кром, — Победа победе рознь. Может, я еще должен покровительствовать режущим глотки? Убивающим из-за угла? Мучителям беззащитных жертв? Ведь все они победили своих противников! Насильнику и убийце я должен радоваться?!

— Как же так? — удивился Конан. — Меня с детства учили, что мы, дети Крома, рождаемся для того, чтобы убивать врагов!

— Ты не видишь разницы? — прищурился Кром. — Так устроен человек, что он вечно старается заставить других делать то, что нужно ему. Насилие и смерть служат орудием для этого. И тот, кто встает против врага — тот мой сын. Неважно, победит он в бою или будет повержен. Он не смиряется с насилием, он преодолевает страх боли и смерти! А негодяй, ломающий тех, кто слабее его, это просто ничтожный выродок!