Театр начинается с вешалки. Рыба - с чешуи. Книга - с обложки. Казалось бы, о том, что присутствует на обложке, в этих записках говорить нечего: литературный негр здесь не при чём… Ан нет, всё-таки при чём! Поэтому поговорим.

Законченный и отсылаемый по электронной почте в издательство роман всегда несёт с собой два маленьких довеска: аннотацию и изложение. Аннотация - это те несколько строчек, которые печатаются на задней стороне обложки для того, чтобы привлечь читателя… По крайней мере, я отношусь к аннотации именно так. Другие, бывает, вдаются в раскрытие преступления, отметая версии, которые сами же и воздвигают в начале романа. Допустим: "Убит генеральный директор фирмы ритуальных услуг "Закат" Антон Парфентьевич Соловец. Веские улики указывают на его бывшего друга и конкурента Василия Курилкина. Однако постепенно следствию становится ясно, что жена покойного Ада Люциферовна что-то скрывает…" Ну и к чему это ведёт? К тому, что предупреждённый читатель будет проскальзывать взглядом страницы, посвящённые Курилкину, стремясь поскорее добраться до Ады Люциферовны. Полромана так проскользить можно…

Вообще-то литнегру, конечно, глубоко фиолетово, кто и как будет читать его роман, но я из чистого альтруизма (гонорар от этого не зависит) стремлюсь, чтобы читатель за свои деньги получил удовольствие. А какое тут удовольствие, если ещё до начала чтения тебя выводят на правильную версию? Тогда написали бы прямо на обложке, кто убийца! Поэтому я стараюсь выражаться обиняками, выдавая самую завязку: "Генерального директора фирмы ритуальных услуг "Закат" Антона Соловца убили, вогнав ему в живот осиновый кол. Кто мог желать ему смерти? И какие опасности подстерегают работников похоронного бизнеса в России?". А уж там читатель пусть гадает по ходу действия: злобный Курилкин так ненавидел своего бывшего партнёра, что всерьёз считал его вампиром - или холодная красавица Ада, обожающая готический прикид и чёрный цвет, окрутила доверчивого Соловца ради получения доступа к мёртвым телам? Детектив - это шахматная партия. Выигрывая в ней, читатель чувствует себя разочарованным. Значит, не следует давать ему фору.

Вторая цидулька, прилагаемая к роману - краткое его изложение. На полторы странички или чуть меньше. Редакционный предрассудок гласит, что изложение делается для художника, дабы он знал, что рисовать на обложке. Лично я поняла, что это всего лишь предрассудок, увидев обложку моего первого литнегритянского романа, когда он уже лежал на лотках…

Напомню: роман был о хищениях произведений искусства. Корпя над изложением, я, неопытная юная литнегритянка, из кожи вон лезла, стараясьутрамбовать в полторы странички все сюжетные линии. Упоминались там и картины русских передвижников, представлявшие особый интерес для похитителей; и подземные катакомбы под Санкт-Петербургом, в которых хранили уворованное достояние человечества; и золотой языческий идол угро-финских племён, на которого наткнулся майор Пронюшкин в процессе преследования преступников… Словом, материала для художника, казалось бы, пруд пруди!

И что же в итоге оказалось на обложке? Угадали: то, что даже в бредовом сне нельзя связать ни с романом, ни с изложением. На картинке, точнее, коллаже, актёр, который обычно играет майора Пронюшкина, прижимал к себе не присутствующую в сюжете блондинку. На майоре - рубашка с короткими рукавами и летние светлые брюки, на блондинке - нечто пляжно-бретелистое. Самое оно, учитывая, что дело в романе происходит в суровом январе, а герои то и дело ругают арктические холода, которые обрушились на Питер…

У меня вышло десять заказных романов. Чтобы сосчитать случаи совпадения между картинкой и изложением, хватит пальцев одной руки. С лихвой! Даже если обладатель руки имеет неполный комплект пальцев… Уяснив это, я больше не страдаю. А изложения пишу в таком духе: "Дело происходит в Сочи, жарким летом. Сюжет заключается в незаконном изъятии органов у пациентов частной клиники и перепродаже их за рубеж. Филипп Иннокентьевич Дракин - маленький, черноволосый, в очках - нуждается в операции удаления камня из желчного пузыря. Его оперирует доктор медицинских наук Семён Бекбулатович Томилин - толстый, рыжий, лысоватый…"

Иногда срабатывает. Я не хочу сказать, что художник станет специально изображать очкастого брюнета Дракина и рыжего лысоватого Томилина, но что-то из перечисленного на обложку всё-таки попадёт. Например, толпа легко одетых людей. Или набережная в Сочи. Или руки хирурга в резиновых перчатках.

Но чаще всего, такое чувство, художнику просто неохота заморачиваться тем, что я там понаписала. Зачем, если всегда есть беспроигрышный вариант - ляпнуть на обложку сзади и спереди кадры из сериала с узнаваемым актёром в роли Пронюшкина! Первые, которые подвернутся. А там уж пускай читатель ломает голову, соотнося обложку с начинкой.

Это меня ничуть не удивляет: в проекте каждый рядовой труженик - что художник, что литнегр - делает свою часть работы с изрядной долей отвращения, стремясь побыстрее отделаться. К художнику претензий нет… Кто меня удивляет, так это главный редактор, который должен был бы, по идее, раньше меня заметить диссонанс обложки и содержания в подавляющем большинстве книг проекта - и принять какие-то меры. Либо художника обязать следовать изложениям, либо нашу негритянскую братию избавить от бессмысленного писания оных.

Однако всё остаётся, как есть. Изложение - священная корова. Одна из тех традиций, бессмысленность которых ясна всем, и которую, однако, все поддерживают… Почему? Очевидно, потому, что она - традиция. Других объяснений у меня нет.

Пишущий человек, которому не довелось побывать литературным негром, располагает естественной роскошью писать за себя и от себя. Сугубо от себя. Даже если он пробует разные стили, разные методы изложения и прочее. Даже если принять во внимание, что писательство - это попытка стать другим… Писатель становится этим "другим" опять-таки в пределах собственного самовыражения. Он способен написать рассказ от лица своего соседа - но рассказ будет принадлежать именно ему, а не соседу, учитывая, что сосед двух слов на письме связать не может.

А вот представьте-ка, что писатель, худощавый волосато-бородатый дяденька с внешностью престарелого хиппи, буквально влезает в шкуру своего соседа, стокилограммового и лысого Василия Прокофьевича Хрюндина! Причём до такой степени, что пользуется его паспортом, живёт в его квартире, спит с его женой Мадленой Тимофеевной, ходит за завод, где работает Хрюндин. И при этом все принимают его за Хрюндина…

Таково ремесло литературного негра. Кое в чём оно ближе к шпионству, чем к литературе. Я, женщина тридцати с лишним лет, кандидат медицинских наук, соприкасавшаяся с милицией только при получении паспорта, вынуждена изображать шестидесятилетнего мужчину, значительную часть жизни проработавшего в правоохранительных органах. И хотя редактор не требует полной маскировки, образ проекта влияет на то, что я пишу. Я оснащаю мясом человеческих отношений костяк сюжета, который никаким сверхъестественным образом не зародился бы в моей голове. Я консультируюсь со специалистами, выясняя юридические детали, которые у Писателя - и у его alter ego майора Пронюшкина - должны от зубов отскакивать…

Насколько я становлюсь Писателем? И майором Пронюшкиным? И где пребывает при этом моя личность? Или, может быть, главные редакторы пошли дальше нацистских главарей? Те освобождали своих подданных от химеры, именуемой совестью; эти - от химеры, именуемой личностью?

Нет, личность не безмолвствует. Во-первых, она всё равно сказывается - и в подборе слов, и в длине предложений, и в медицинских сведениях, которые я неизменно нахожу куда приткнуть… Во-вторых, отпущенная на самотёк личность любуется со стороны, чего я там вытворяю. Смотрите, как я органично употребляю служебный милицейский жаргон! Смотрите, как я здорово описываю эротическую сцену от мужского лица - включая ощущения со стороны органов, которых у меня никогда не было… Эх-х, жаль, никто из читателей этого не оценит. Чтобы оценить, надо знать о различиях между мной и Писателем. А если различие чувствуется, порождая диссонанс, значит, не так уж безупречно я притворяюсь… Короче, главный комплимент Максим Максимычу Исаеву - чтобы его продолжали считать штандартенфюрером Штирлицем.