На берег лагуны быстро спустилась ночь, будто кто-то очень большой сунул солнце в мешок, и остров сразу погрузился в душный сумрак тропической ночи. На небо высыпали кажущиеся здесь такими близкими звезды, показалась луна из-за туч, и океан радостно приветствовал восход ночного светила тихим шелестом прилива. Воины Красных и пленники укладывались спать.

Утром их подняли чуть свет и погнали на север, придерживаясь тонкой прибрежной полоски, заливаемой ленивыми волнами, где мокрый песок был плотен и удобен для ходьбы. Душа Непомнящего ликовала, он видел Ахайну — хвала Предкам, она жива и невредима, хотя и выглядела, как надломленная ветка инжира. Он молил небеса об одном только ее взгляде, но девушка не поднимала глаз и была равнодушна ко всему окружающему. А потом он снова потерял ее на долгое время, показавшееся ему целой вечностью.

Они шли весь день, невзирая на усталость и жарко палящее солнце, оставляя за собой бездыханные тела товарищей. С отстающими конвоиры не церемонились, сбивали с ног и закалывали длинными бронзовыми копьями. Останавливались всего один раз, чтобы дать изможденным холкам немного воды и возможность освежить распаленные солнцем тела в пенной, с песком и тиной прибойной полосе.

Во второй половине дня, обогнув северную оконечность острова, караван с невольниками вышел к большому каньону. Горы здесь высились, упираясь вершинами в облака, и вплотную подступали к берегу. Исполинский массив Кантомари заслонил собой весь горизонт и окутал полнеба черными клубами дыма, длинными живыми языками стекающего по склонам горы.

Каньон, широкий у берега, сужался, врезаясь в подножие величественной горы.

У моря стояли строения из камня и дерева, а не из бамбука и тростника, как в поселке. Два естественных волнореза — застывших лавовых потока — уходили далеко в океан, приспособленные под причалы для небольших рыбацких суденышек. Зеленые склоны долины были превращены в поля и огороды, ниже которых раскинулись ухоженные и опрятные фруктовые сады, где работали холки-рабы. Наезженная грунтовая дорога вела от моря в глубь каньона и исчезала за невысокой глинобитной стеной.

Пленников погнали по дороге к распахнутым городским воротам, охранявшимся десятком стражников. Сам город лепился к скалистым стенам каньона. На плоских крышах нижних домов, словно зеленые ярусы джунглей, громоздились хижины, воздвигнутые друг на друге. На верхних этажах жилища становились все крохотнее и издали напоминали птичьи гнезда. Вместо окон, дверей и дымоходов в стенах и плоских крышах были пробиты небольшие отверстия. С террасы на террасу вели приставные лестницы, которые в случае нападения на город легко было поднять наверх.

Через ворота, украшенные барельефами чудовищ ужасающего вида, караван вступил на узкие, кривые улочки. Город жил своей жизнью: резвились дети, беззаботно гоняясь по улицам друг за другом, тихо поскрипывали каменные круги гончаров в квартале горшечников, тянуло дымом из плавилен и литейных цехов, отвратительный запах распространялся по городу из сушилен кожевенных мастерских, женщины готовили пищу в полукруглых глинобитных печах, вынесенных во дворы, тут же вручную толкли зерно в ступках.

Но вся эта городская суета была подчинена какому-то единому порыву, единой непонятной для пленных холков цели, сплотившей тысячи тысяч людей. Город готовился к великому празднику с массовым жертвоприношением, грандиозным пиршеством и гуляньями, в конце которого каждый горожанин ожидал чуда. Лица людей, отмеченные печатью чего-то ужасного, недавно пережитого, светились радостью и потаенной надеждой. Появление колонны невольников на городских улицах приветствовалось ликующими криками и громким рукоплесканием.

Их вели к центру города. Глиняные хижины окраин сменились крепкими каменными особняками с чистыми двориками, небольшими пирамидальными храмами и длинными строениями складов. Улицы стали чище, куры и свиньи уже не расхаживали по ним.

В центре столицы Красных находилась широкая площадь, на которой одиноко возвышался главный храм, посвященный каменному богу Гараде, в виде гигантской ступенчатой пирамиды с плоской площадкой на самой вершине. Только черная громада Кантомари затмевала его своей высотой. Широкие циклопические лестницы спускались от верхней площадки до подножия пирамиды со сторонами в основании не менее трехсот шагов. Какие-то люди в черных мешковатых одеяниях непрерывной вереницей взбирались на открытую всем ветрам площадку храма, сгибаясь под тяжестью вязанок хвороста и дров. Пленные холки, забыв о своем горестном положении, с любопытством озирались вокруг, пораженные всем этим великолепием. Им, родившимся в тростниковых хижинах и никогда не видевшим каменных стен, невозможно было даже представить существование столь грандиозных сооружений. Город нависал над ними и безжалостно подавлял их воображение, но в то же время приводил в восхищение и трепет.

Непомнящий, хмурясь, смотрел на громаду пирамиды.

«Стигия», — пробормотал он про себя. Слово всплыло из глубин памяти — бессмысленное, ничего не значащее, но гигант вдруг ощутил, что мрак беспамятства на какой-то миг пронзила молния узнавания.

Караван не дошел до площади, а остановился у неприметного желтого здания, напрочь лишенного окон. Командир Красных направился к дверям. На пороге его встретили люди в черном, по-видимому, жрецы, и воин упал на колени прямо в пыль, коснувшись лбом земли у их ног. Один из жрецов начал быстро задавать вопросы. Командир отвечал, оставаясь в этой униженной позе. Жрец, удовлетворившись ответами воина, отпустил его небрежным взмахом руки и трижды громко хлопнул в ладони.

Из глубины здания послышался торопливый топот босых ног, и из дверей посыпались служители в черном, вооруженные широкими бронзовыми кинжалами и длинными, острыми бамбуковыми кольями.

Со знанием дела они без сутолоки разделили пленных — отдельно мужчины, женщины, дети — и загнали их внутрь дома.

Так Непомнящий оказался в огромной тюрьме за деревянной решеткой, среди таких же, как он, обреченных. Заключенных в камере было так много, что люди лежали вповалку друг на друге, задыхаясь от смрада давно немытых тел и собственных нечистот. Жирные крысы безбоязненно с деловым видом сновали по камере, чувствуя себя хозяевами.

К обеду следующего дня, по крайней мере, так считал Непомнящий, старик холк под наблюдением двух жрецов прикатил в их темницу тележку с бадьей вонючего жидкого рыбного супа и бочкой воды. Старик скорлупой кокосового ореха наливал в глиняные миски холодный суп и через бамбуковые прутья решетки передавал их в трясущиеся руки заключенных.

— Подходите, дети мои, подходите, — приговаривал он. — И благодарите за милость Отца Предков. Завтра ваши страдания кончатся.

Непомнящий взял миску и сел прямо на грязный пол у решетки.

— О чем это ты говоришь, отец? — спросил он.

Старик вздрогнул от неожиданности, беспокойно огляделся по сторонам и уставился на него бесцветными подслеповатыми глазами.

— А? Кто ты? Ты не холк… — прошамкал он беззубым ртом.

— Я не знаю, кто я. Но я жил среди холков и полюбил этот народ. Мое имя Непомнящий.

— Странное имя, да… Но раз ты здесь, вместе с холками, то тоже разделишь их судьбу. Завтра священный праздник магулов — день благодарения великого Огненного бога Гарады. Вас всех и многих других принесут в жертву кровожадному божеству. Так решил верховный жрец Зарастеп.

— Магулы — так зовут себя Красные? — спросил Непомнящий из праздного любопытства. Слова старика не произвели на него никакого впечатления.

— Да. Так они себя называют. А город этот — Кафардахат — главный город магулов. Есть и другие, но они не больше наших поселков, да их всего-то три или четыре. Магулов вообще гораздо меньше, чем нас, холков. Здесь одних рабов столько же, сколько их. А сколько нас еще на Рада-Рами?! Но холки живут в деревушках, разделенных джунглями и горами… Магулы хитры: они делают вид, что признают за нами право на половину острова, заключают договоры, даже торгуют, а сами смеются над нами! Если им нужны рабы или если богу Гараде угодны жертвы — они берут их. Молись, сынок, чтобы смерть твоя была легкой. И да пребудет с тобой благословение Отца Предков. Я тоже за вас помолюсь.