— Скажите мне кое-что, только честно, — говорю, и он поднимает взгляд от моря с таким видом, словно услышал шутку. Мы удим с пристани. Накануне вечером здесь появились люди, приплыв сюда на прогулочном катере с ярмарочной площади. Несколько групп, они радуются простору. Белозубый человек что-то покупает в киоске.
— Я не всегда лгал.
— Знаю. — Я улыбаюсь в ответ. — Но все-таки скажите мне кое-что.
— Что же?
— Какой была ваша жена?
Рыба-попугай задевает стенку пристани. Вода прозрачна, как стекло. Хикари делает вдох.
— Молодой. Из Такамацу. Прожила здесь пятнадцать лет. А потом захотела вернуться. У нее была мечта открыть свою школу. По профессии она учительница.
— А вы не захотели уезжать.
Где-то звонко смеется ребенок.
— Она бросила меня сразу же после рождения Ирэн. Я не мог вести такую жизнь, какую ей хотелось. — К наживке поднимается окунь. Хикари смотрит на него. — Это моя вина. Не следовало мне жениться на ней.
— Вы еще любите ее?
— Конечно. — Что-то клюет. Хикари подсекает рыбу машинально, чуть ли не до того, как погрузился поплавок. Плавно вращая катушку спиннинга, вытаскивает маленький блестящий серебристый груз. — Кэтрин, почему вы искали эту вещь?
На швартовых тумбах сидит парочка, они едят жареного осьминога и пьют кока-колу.
Мимо проходят растолстевшие мужчина с собакой. Я жду, пока они не отойдут подальше.
— Потому что хотела ее. Я не лгала. Я ни на кого не работаю.
— Знаю. — Хикари легко снимает рыбу с крючка. Бросает в ведро. Я не спрашиваю, откуда он знает. Рылся ли он в моих вещах. Сейчас это так мало значит, что я была бы довольна, если б так оно и было. — Не много же доставила вам радости эта вещь.
— Должна признать, да. — Я сматываю леску. Забрасываю снова. — Может, она была проклята еще до того, как я стала ее искать.
— Нельзя ведь, в конце концов, заниматься этим вечно.
И он смотрит на меня, хмурясь от солнца, улыбаясь, пока я не улыбаюсь в ответ.
Он все утро читает. Я вижу его из кухонного окна, одного, там, где начинаются дюны. Наливаю в стакан виски, добавляю льда, выхожу и подсаживаюсь к нему.
— Что читаете?
— Одну историю.
Хикари сидит в траве, привалясь спиной к песчаному холмику, с книгой на коленях. Берет стакан, благодарно кивает. Виски японское, дешевое и обжигающее. Вода выявляет его сладость.
— Никогда не увлекалась историями.
— Почему?
— Не было на них времени.
— Ваша жизнь полна историй.
Я улыбаюсь, чуть сдержанно.
— И на них у меня нет времени.
Хикари закрывает книгу.
— Это история Гильгамеша. Она происходит в тех местах, откуда родом мой дедушка. Очень древняя, ей пять тысяч лет. Она уже была давней ко времени появления «Одиссеи». Древнее Библии.
Я беру у него книгу. Текст японский, множество вставок. Латинскими буквами, арабскими. Почти знакомые мне названия — Ниневия, Ур. Усаживаюсь. Вдали за бухтой вижу возвращающийся в Тосу прогулочный катер.
— И что там происходит?
— Царь Гильгамеш теряет ближайшего друга. Впервые испытывает страх смерти. И отправляется на поиски бессмертия.
— Это все?
— Нет. — Хикари улыбается. Ветер шевелит листы книги. — Он сражается со львами, спускается в подземный мир, встречается с умершими. Обычные похождения царя-героя.
Я жадно глотаю виски, оно движется по пищеводу к пустоте в желудке.
— Почитайте мне.
— Если хотите.
Я отдаю ему книгу. Хикари раскрывает ее. Голос у него такой тихий, что я вынуждена податься ближе.
Вынес стол большой, деревянный,
Сосуд из сердолика наполнил медом,
Сосуд из лазури наполнил маслом,
Стол украсил и для Шамана вынес.
26
Страницы шелестят в его руках. Время идет. Лед позвякивает в моем стакане. Разглядываю его лицо, пока есть такая возможность. Жесткий горбоносый профиль.
По дороге Шамана стопы он направил.
Первое поприще уже прошел он —
Темнота густа, не видно света.
Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть.
Второе поприще уже прошел он —
Темнота густа, не видно света,
Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть.
Третье поприще пройдя, он вспять возвратился.
В высоком небе проносится ласточка. Я моргаю. Ощущение такое, будто была в полудреме. В голове боль. Негромкий голос Хикари звучит ритмично.
Четвертое поприще уже прошел он —
Темнота густа, не видно света,
Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть.
Пятое поприще уже прошел он —
Темнота густа, не видно света,
Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть.
— Хватит, — говорю я. Голос мой звучит нетвердо. Пытаюсь подавить чувство беспокойства. — Дальше можете не читать. Мне не нравится.
Шестое поприще уже прошел он —
Темнота густа, не видно света,
Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть.
— Хикари.
Его имя непривычно моему языку. Кожу покалывает. Ласточка снова пролетает над нами. Ныряет вниз.
Седьмое поприще пройдя — он прислушался к мраку.
Темнота густа, не видно света,
Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть.
Восьмое поприще пройдя — в темноту он крикнул.
Темнота густа, не видно света,
Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть.
— Хикари…
Внезапно к глазам подступают слезы, в груди поднимается отчаяние. Мужчина рядом со мной по-прежнему негромко читает, опустив голову.
На девятом поприще холодок он почуял, —
Дыхание ветра его лица коснулось, —
Темнота густа, не видно света,
Ни вперед, ни назад нельзя ему видеть.
На десятом поприще стал выход близок, —
Но как десять поприщ поприще это.
На одиннадцатом поприще пред рассветом брезжит.
На двенадцатом поприще свет появился.
Он раскрывает объятия, и я падаю в них. Он гладит меня по голове. Руки его спускаются к боли в моих покрытых синяками бедрах, между ними. Пока мое тело еще пребывает в нерешительности, мы уже занимаемся любовью.
Он входит в меня. Расстегивает мою рубашку, расстилая ее под нами. Моя влага на его бедрах. Под головой у меня сухой песок. Ритм Хикари захватывает меня, и я закрываю глаза от удовольствия.
Он говорит что-то мне на ухо. Я не понимаю. Не понимаю даже, на каком языке это сказано. Кончаю, вскрикиваю, ощущая на губах его губы. Море спокойно.
— Хикари.
— Да?
Уже поздно. Его комната в темноте какая-то необычная. Стены голые; мебели мало. Комната мужчины. Возле двери домашний алтарь. Подношения его богам: баклажан, рисовая лепешка. Переворачиваюсь на бок, хочу снова пробудить в нем желание.
— Он нашел это?
— Что?
— То, что искал.
Жду, прислушиваясь, его улыбки. Слышу ее в дыхании.
— Нет.
— Почему?
Снаружи стрекочут цикады, последние перед зимой.
— Он хотел того, что ему не предназначено. Того, что не мог получить.
— И что же, он просто возвращается домой и умирает? В чем здесь мораль? Ему следовало искать что-то другое?
Хикари молчит в раздумье. Я почти засыпаю, когда он говорит:
— Здесь нет морали. Это история другого рода.
Четыре дня льет дождь. Лес совсем мокрый. Птицы-древесницы поют всю ночь, сбитые с толку шумом воды. Туристы возвращаются в Тосу, остается лишь торговец жареными осьминогами, он прячется от дождя в своем трейлере. Том с Ирэн хандрят дома, спорят из-за того, что слушать по радио, время от времени принимаются за уроки. Хикари часами ловит рыбу или работает на участке, выкапывает корни лотоса под проливным дождем.
Я гуляю каждый день. Погода напоминает мне об Англии и поэтому нравится. Сижу под лесными соснами, думаю о своем побережье, его закрытых лавках и вестях о прибытии судов. О чувстве потерянности в приморских городках. Понемногу опробую свое тело, проверяя, далеко ли оно способно ходить. Опробую себя. Далеко не ухожу. Запахи дождя и секса смешиваются на моей коже, становятся нераздельными.
