Его богатство главным образом составляли драгоценные камни. Бургундия ко времени ее падения владела тремя из лучших бриллиантов в мире. Камнем чистой воды, являвшимся центральной частью «Трех братьев» и названным их «Сердцем». Золотисто-желтым камнем, весившим сто тридцать семь с половиной каратов, в одни века его называли «Тосканцем», в другие — «Флорентийцем»; и камнем весом в сто шесть каратов, одна половина которого получила название «Санси» и через несколько столетий после падения Бургундии была вырезана из тайника, которым служил желудок самого верного слуги де Санси.
Падение Бургундии началось в 1476 году. Внезапно баланс сил изменился не в пользу герцогства и притом окончательно.
Ничто не вызывало у Карла такого гнева, как возникновение швейцарских городов-государств. Базель и Берн годами сражались против превосходящих сил западного врага. Разъяренный их независимостью, герцог стал готовиться к открытой войне. Начал он с осады замка Грансон на озере Невшатель. Когда несколько сот защитников Берна сдались, их всех утопили или повесили на ореховых деревьях у кромки воды.
Войска Карла были укомплектованы со всей тщательностью и даже изысканностью. Бургундские рыцари были превосходно одеты и превосходно вымуштрованы, их блеск подкреплялся всеми силами, какие только можно было заполучить за деньги — четырехствольной пушкой, английскими лучниками, итальянскими кондотьерами. Серьезнейшую слабость Бургундии представлял собой сам Карл, жестокость и самонадеянные набеги которого привели к объединению швейцарцев в армию, более многочисленную и лучше снаряженную, чем армия Смелого.
Бургундцы сошлись со швейцарскими войсками в нескольких милях от Грансона. Оказалось, что блеск герцогства превосходит его силы. Едва началось сражение, дезорганизованные бургундцы перед лицом численно превосходящего противника обратились в бегство. Отступая в смятении, герцог бросил все свои шатры и имущество: бронзовые пушки, испанские мечи, конские латы с дырчатыми наглазниками, гобелены с изображением древних войн, герцогские печати и знамена, а также сундуки с драгоценными камнями. «Санси», «Тосканца», «Трех братьев».
В захваченных шатрах швейцарский пехотинец нашел одну из прославленных шляп Карла. С плюмажем из страусиных перьев, с рубиновым шишаком. Однако отшвырнул находку, сказав, что не дал бы за нее хорошего шлема.
Военная добыча при Грансоне оказалась одной из самых крупных в истории — сравнимой с трофеями Александра Македонского после победы над персидским царем. Это был единственный раз, когда жизнь Карла Смелого хоть чем-то напомнила величие его кумира.
Карл в течение года продолжал вести войну, с каждым разом терпя все более сокрушительные поражения. В конце-концов в бою при Нанси в 1477 году бургундцы были сломлены и рассеяны. Тысячи их погибли. Тело Карла нашли среди убитых лишь через несколько дней.
У швейцарцев существовал договор считать военную добычу общей и делить ее для продажи. Но города были небогатыми, подобных драгоценностей там раньше не видели, и они проходили через множество рук. Камень за камнем замечательные сокровища Burgunderbeute1 были утеряны, украдены, разбиты, проданы на черных рынках Европы и Азии.
Однако сведения о «Трех братьях» сохранились. С того года, как погиб Карл Смелый, аграф в течение двадцати семи лет принадлежал магистратам Базеля и Берна. В 1477 году в Берне была создана миниатюрная акварель, на которой запечатлен этот трофей.
Она представляет собой самое раннее из всех изображений уцелевшего сокровища. На миниатюре аграф странно сиротливый — какой-то маятник, висящий на простой деревяшке. Не украшение, а ценность. Люди незнатного происхождения не носили его. В конце концов, швейцарцы были торговцами, а не герцогами. Им нужны были не драгоценности и регалии правителей — только деньги. «Трех братьев» выставили на продажу. Минуло целое поколение, прежде чем кто-то смог позволить себе купить его.
Улица, где находится контора Исмета, неприглядная. Мальчишка тащит волоком из кухни черные мешки, запах гнили попадает мне в рот, задерживается на коже. Я спрашиваю себя: «Ты это ищешь? Что ты делаешь, Кэтрин?»
Под конторой торговца драгоценностями женщина развешивает белье. В окнах Исмета никого не видно. До старого города путь неблизкий, и я иду ради того, чтобы пройтись пешком, оставляя позади человека с пистолетом. На прибрежной дороге ревут грузовики. За дорогой ночные клубы для автомобилистов и бары. За ними — Мраморное море. Все-таки на улице приятнее. Воздух свежее. Я вдыхаю его, с примесью запахов канализации и битума, человеческого и нечеловеческого, все это мне близко и знакомо.
Опускаю руку в карман, нащупываю рубины. Они придают мне спокойствия и уверенности. С ними у меня всегда есть надежда. Эти камни могут послужить платой за все — за время, сведения или за билет в самолет на другой конец света, мои маленькие братики, мои сокровища, привезенные из Коломбо в Стамбул в складках одежды. Думаю обо всех Исметах, каких знала, с их фальшивыми драгоценностями и торгашескими глазами. Если б я его попросила, он, видимо, назначил бы цену и мне. День жаркий, влажность увеличивается. В переулках лавочники сидят у дверей, перебирают четки, ждут покупателей. Уличные торговцы продают лотерейные билеты и сухие крендельки с солью. Тихие, жалкие люди, ждущие у моря погоды. На пустыре дети гоняют мяч, кричат по-турецки, по-английски. Пас, пас. Гол! Они напоминают мне о родных местах, о тамошних мужчинах и мальчишках. О восточном побережье Англии и бедных приморских городках. Я могла бы жить той жизнью, не особенно отличающейся от здешней. Обычной жизнью в трудах, в ожидании. Думаю я об этом редко, с сожалением — еще реже. Сожалениями ничему не поможешь. Вряд ли я теперь могла бы позволить себе вернуться к такой жизни.
Стамбул — город древний. Это слышится в его названиях: Византии, Константинополь, Калхедон — каждый строился поверх предыдущего, крыши превращались в фундаменты, могилы — в тоннели метро. Город городов, можно сказать, столица мира. Нетронутый Второй мировой войной. На очередном перекрестке на пыльной витрине кисточки для письма тушью, пластиковые цветы, свиток с надписью: «Ах, Любовь!» четкими, округлыми мазками. Рядом кафе некоего мистера Доната. Из двери доносится музыка женского ансамбля шестидесятых годов, «Шангри-Ла» или «Секретов». Пластиковая отделка и пластиковая музыка. Себе я могу признаться, что нахожу их успокаивающими. Современный мир, избавление от прошлого.
Я вхожу, заказываю кофе и два печенья. Над стереопроигрывателем висит голубой глаз, маленький, пустой, защита от дьявола. Возле двери есть свободный столик, я сажусь за него и смотрю на улицу. Жарко даже в помещении. Ощущение такое, что волосы у меня длиннее, чем хотелось бы. Я перевязываю их тонкой прядью и чувствую затылком легкий поток воздуха.
Приносят заказ, и я ем. Я не голодна, но это дает время подумать. Достаю записные книжки. Между их страницами заложены рекламные листки торговцев и ювелиров. Сегодня во второй половине дня — два аукциона, двенадцать лотов книг о драгоценностях в Антик-паласе на улице Спор, и продажа оттоманских драгоценностей в муниципальных аукционных залах на Крытом базаре. Лоты Антик-паласа представляются более многообещающими. Там тексты о средневековых драгоценностях, восточных и западных, покупать эти книги мне ни к чему. Если отправлюсь туда, то затем, чтобы посмотреть, кто их купит. Пока не забыла, записываю данные о компании «Золотой рог». Это не бог весть что — название транспортной фирмы с полупорнографического календаря подпольного торговца. У меня вечно не бог весть что.
Начинается новая песенка, несовременная, плавная, незнакомая мне. Я слушаю ее, пока расплачиваюсь, и выхожу. На улице старик торгует черносмородиновым мороженым из металлического бидона. Он улыбается мне ласково, как дедушка. Я покупаю стаканчик и ем на ходу. Слова песенки преследуют меня, напоминают о «Братьях». Да и все мне напоминает о них.
