Киммериец свистнул, и тут же прискакал неоседланный гнедой красавец, на спину которого варвар взлетел с ловкостью истинного дикаря.

«Если уж вы хотите драться,— сказал барон,— надо делать это по всем правилам. Во-первых, найти ровную площадку, чтобы противники могли разъехаться на должное расстояние для атаки. Затем — выбрать оружие. У тебя, Пудолапый, целый арсенал, а у Конана только меч за плечами. Так что выбирай что-нибудь одно: копье, палицу или свой Трипамадор».

«Может, хочешь на кулачках?» — хмыкнул киммериец.

Гуго смерил его презрительным взглядом и молча поехал вверх по тропинке, Конан распорядился перевязать Бэду и забрать его с собой.

«Я беру этого человека под свою защиту,— сказал он,— ' пока вы мне не объясните, чем он так провинился».

Поединок состоялся на широкой прогалине за гребнем распадка. Катль, сидя у поваленного дерева, наблюдал, как сошлись врукопашную два богатыря, достойные друг друга. Гуго выбрал палицу, Конан обнажил меч. Они погнали коней навстречу и сшиблись так, что земля задрожала. Красное облако пыли скрыло противников, а когда они развели коней, чтобы перевести дух, железные рукавицы Пудолапого были пусты, а киммериец сжимал только обломок меча. Лоб варвара украшала свежая ссадина.

Барон выступил вперед и торжественно, словно то был настоящий рыцарский турнир, возгласил: «Ввиду того, что Противники лишили друг друга оружия, они могут завершить поединок к общему удовлетворению и без ущерба для собственной чести!»

«Зуб Нергала тебе в кишки,— прохрипел киммериец,— ты сломал мне добрый меч!»

«Не более добрый, чем мой шлем,— так же хрипло отвечал Гуго, облизывая пересохшие губы,— Хоть ты и стоишь две тысячи золотых, но я больше ценю хорошую драку, чем подачки аквилонского короля. Я удовлетворен, и если вы принимаете меня в свою компанию, не худо бы отыскать какую-нибудь ферму, чтобы зажарить барана и вышибить дно у винной бочки».

«Две тысячи золотых? — переспросил Конан удивленно.— Так вы охотитесь не за Катлем, а за мной?»

«Мы охотимся за оборотнем,— объяснил Гарчибальд,— а по твою душу из Аквилонии прибыл отряд во главе с неким месьором Драганом. Сейчас они движутся к Волчьим Холмам, чтобы обыскать их до последнего камня».

«Ладно,— сказал Конан,— считайте, что смогли распалить мое любопытство. Приглашаю всех в свою берлогу. Кстати, там найдется чем набить брюхо и утолить жажду».

— Одно меня удручает,— сказал Гуго, сыто рыгнув и утерев лоснящиеся губы,— мои дорожные расходы. Из Орисконти сюда путь неблизкий, а я рассчитывал получить от тарифа Партера мешок монет за голову волколака. Может, ты все же оборотень, а, парень?

— Эй,— сказал Конан,— он жрал твой чеснок?

— Ну жрал...

— Надевал ему Гриб на пальцы кольца Иштар? Вешал на шею лапки зайца? Давал подержать корень мандрагоры?

— Ну надевал, вешал, давал...

— Так каких доказательств тебе еще нужно? Ни один оборотень не выдержит подобного испытания. Да если бы Катль был волколаком, у него рука бы отсохла. Наконечник-то стрелы, которой его Пленси ранил, был серебряным.

— Может, еще отсохнет,— сказал упрямый Гуго.— Может, он не простой оборотень, а оллах.

— Это ты брось,— сказал барон,— чтобы стать оллахом и по своему усмотрению, когда захочешь, менять обличье, надо не один десяток лет служить темным богам. А Катля многие знают, он в Боссонских Топях всегда на виду был, а потом на каторге в Немедийских горах горбатился.

— Тогда кто тарифу грудь подрал? — не унимался Пудолапый.— Ты подрал, а, парень?

— Нет,— сказал Бэда.

Он все еще не доверял этим людям: ни следопытам, совсем недавно собиравшимся его прикончить, ни киммерийцу, которого хотел убить сам. Поэтому старался держать язык за зубами.

— Шариф Партер — старая лиса,— задумчиво произнес Конан, разглядывая пустое дно своей кружки,— сдается мне, не все так просто, как вы тут рассказываете. Ну не хочет он Катля в зятья, так подослал бы убийц, чего огород городить. Значит, скребет что-то грудь старику, да не снаружи, а изнутри. Значит, какая-то волчара по округе все же бродит...

— О том многие говорят,— вставил Гриб, с трудом ворочая языком,— тварь скот режет и людей пугает... Да вот хоть фермер этот давеча рассказывал... Как бишь eгo?

— Баткин,— подсказал Гарчибальд.

— Волк, говорит, его за мужскую гордость прикусил. Несильно, правда, ничего не попортил, но пугнул изрядно.

— Я знаю этого Баткина,— сказал Конан.— И брата его Стайва знаю. Трусливые людишки. Я у них на ферме харчился, благо рядом, так они на меня засаду устроили. Пришлось Стайву этому физиономию попортить.

— А он тебя за Черного Джока принял! — расхохотался барон.— Кстати, капитан, откуда у тебя Ситец?

— Ситец? — варвар недоуменно оглядел свою потертую одежду.— Мне больше нравится кожа.

— Ситец — это жеребец покойного Джока. Ты на нем ездишь.

— Надо же,— Конан подлил себе вина,— а я и не знал. Встретил тут как-то одного парня. Он был верхом, я на своих двоих. Несправедливо вроде бы. Потолковали, он и уступил мне конягу. Только он ее по-другому величал, а я никак не зову. Значит, братец фермера решил, что Черный Джок вернулся с Серых Равнин?

— Вроде того. Баткин шарифу жаловаться приходил, помощи просил: холмы прочесывать. А у Партера свои виды...

— Я на баткинской ферме не только харчился,— ухмыльнулся киммериец,— но и, бывало, ночевал на чердаке. Эти дурни и не ведали, какой тать у них над головами таится. Дом у них захудалый, щели в потолке, а сквозь щели многое слышно. Так что я в курсе всех сплетен. И вот что меня удивляет: шариф нынче скачет, что блоха, а ведь больной старикашка, и лекарь от него не отходит…

— Ну, лекарь, положим, дочку шарифову пользует, возразил Гарчибальд,— она, говорят, от несчастной любви занедужила. Как Бэду на каторгу сослали, так с ней это и приключилось.

Варвар хмыкнул.

— Вы, парни, недавно в Либидуме, а я, считай, здешний, три месяца в Волчьих Холмах хоронюсь. Знаете, что люди болтают? Что девчонку Партерову никто больной не видел, бодра и весела, и мотыльком порхает. А вот шариф сдал. Припадка у него, сказывают, случаются, и все больше ближе к полнолунию.

Следопыты удивленно помолчали, только Гуго пробормотал что-то невнятное, догрызая баранью кость.

— Ты на что намекаешь, Конан? — спросил Пленси.

— У тебя голова есть, сам думай. А чтобы легче было, скажу, что знавал когда-то лекаря, именующего себя Страдинадо. Служил я тогда наемником у короля Зингары, который чуть было меня не повесил, но это к делу не относится. Так вот, Страдинадо лечил одного нашего офицера, которого покусала бешеная собака. Очень большая и очень бешеная собака. А может, и не собака. Разное болтали...

— Ты вот что,— пробасил тут Пудолапый, шаря вокруг в поисках винного меха,— ты говори яснее. Я так думаю: ежели волколак есть, его надо убить. Но если оборотень — сам шариф, то от кого мы получим награду?

— Давайте подсунем Партеру корень мандрагоры,— предложил Скурато.

— А я сейчас вспоминаю,— сказал Гуго,— что Партер этот все меня сторонился, когда мы с ним болтали. Не меня, видать, сторонился, а чесночного запаха...

— Так что же получается,— растерянно сказал Пленси,— шариф сам на себя охотится?

— Как говорят книжники — парадокс,— заметил барон.

— Охотится шариф за Катлем,— Конан кивнул на притихшего Бэду,— но Катль — подсадная утка. Ежели бы вы его прикончили, Партер отвел бы от себя подозрения, а там, глядишь, зингарец и избавил бы шарифа от недуга. Так я предполагаю. Но кое-что не сходится. Уж больно разное болтают об этом волке. Вот если бы порасспросить того, кто его видел...

— Я его видел,— подал голос Бэда.

Гарчибальд Беспалый поперхнулся вином и закашлялся.

Пленси Скурато принялся мучительно икать.

Гуго Пудолапый зарычал и так сдавил мех, что струя вина ударила в потолок пещеры.