Хотя Конан не проронил ни слова о своих прошлых привязанностях, Белит понимала, что в его бурной жизни было много женщин и ни одна не смогла удержать киммерийца возле себя. Но, может быть, его непостоянство объяснялось только тем, что он еще не встретил единственную из всех? Наблюдая за возлюбленным, Белит пыталась вообразить эту женщину, мучила себя догадками. Почему-то ей представлялось, что рожденному на далеком севере должны нравиться белокожие и светловолосые скромницы с вечно потупленными голубыми очами, то есть полная противоположность ей самой. Белокурая Бренна поэтому мнилась куда более опасной, нежели смуглая Амирис, сколь ни глубока была ненависть шемитки ко всем рожденным на берегах мрачного Стикса.
Соленые капли, сбегавшие по лицу Белит, не были слезами раскаяния. Шемитка, не задумываясь, предприняла бы новую попытку избавиться от Бренны, которая бесстыдно льнула к Конану. Гордая красавица страдала от унижения, от того, что не смогла скрыть ревности, а потом не довела месть до конца. И все смеялись: киммериец — открыто, остальные — втихомолку, про себя. Белит не знала, как показаться теперь на глаза людям, чтившим в ней надменную и неприступную Королеву Черного Побережья. Реальность напомнила о себе самым странным способом: что-то влажное и теплое коснулось стопы шемитки. Белит вскинула голову. Опухшие от слез веки помешали ей сразу узнать человека, который взял на себя смелость нарушить уединение владычицы. Наконец она разглядела в красноватом полумраке коленопреклоненную Амирис.
— Убирайся! — глухим после сдавленных рыданий голосом приказала шемитка.
— Не гони меня, госпожа! — тихо, но настойчиво попросила танцовщица. — Я могу оказаться очень полезной. — Не поднимаясь с колен, она подползла ближе к повелительнице.
— Какая может быть польза от стигийской дряни? — сердито отозвалась Белит. — Убирайся, пока цела!
Но прогнать Амирис оказалось не так-то просто. Льстиво улыбаясь, она продолжала:
— Я знаю, как избавить тебя от бритунки.
Владычица презрительно вскинула бровь:
— Невелика сложность. Любой из моих людей справится с этим.
— А что скажет господин? Он трижды вступался за Бренну и будет разгневан. — Заискивающий и одновременно нагловатый взгляд Амирис как будто пытался проникнуть в мысли шемитки. — Эта беловолосая тихоня очень хитра. Она легко обводит мужчин вокруг пальца — хнычет, прикидывается овечкой. Я-то хорошо изучила ее подлый нрав. И Бренна, и господин — оба с севера. Мы для них чужие. Сначала ему будет просто приятно поговорить с бритункой о родных краях, а потом она глубоко запустит когти в его сердце. Мужчины легковерны.
Белит уже не находила в себе сил остановить поток злоречия. Яд, который по капле вливала стигийская змейка, проник в душу. Помимо воли шемитка жадно ловила каждое слово.
— Погляди на это! — На узкой ладони поблескивал крошечный шарик. — С виду жемчужина, правда? Но если бусинку растворить в кубке с вином, испивший из него зачахнет. Не будет ни боли, ни корчей, которые обычно вызывает отрава. Никто ничего не заподозрит. Смерть Бренны припишут лихорадке. Бритунка привыкла доверять мне, и будет проще простого напоить ее зельем.
Обманутая молчанием госпожи, Амирис подобралась к ней так близко, что могла ясно видеть золотые искорки в карих глазах шемитки и биение голубой жилки на виске. Неожиданно Белит запустила пальцы в копну смоляных волос рабыни и, намотав на руку пучок скользких от благовонного масла прядей, вцепилась в него так, что танцовщица вскрикнула. Взгляд повелительницы опалил яростью запрокинутое лицо Амирис.
— Я не убиваю исподтишка, как вы, поганые змеепоклонники. — Зубы Белит сверкнули в улыбке. — Мне ничего не стоит прямо сейчас перерезать тебе глотку.
— О нет, госпожа! Пощади! Вели меня высечь за дерзость. Я дам тебе приворотное зелье. Он не посмотрит больше ни на одну женщину. Я знаю, как составлять притирания и мази, которые сберегают свежесть кожи и блеск волос. Ты не пожалеешь…
— Ползи, змея! — пренебрежительно бросила шемитка, разжав руку, чтобы с нее соскользнули жирные кольца волос невольницы. — И не попадайся мне на глаза! Не то раздавлю.
Амирис, неуклюже пятясь, выползла из шатра, но приторный запах масла, которое Белит безуспешно пыталась стереть с руки, по-прежнему напоминал о ней, заставлял содрогаться от омерзения, бередил рану.
Кто-то отогнул шелковый полог и впустил внутрь свежее дыхание океана и солнечный свет. Шемитка подняла глаза и едва не задохнулась от ярости.
— Прочь, ублюдок! — крикнула она, — Поганый пес! Блудливая обезьяна! Ненавижу тебя!
Красавица схватила первое, что подвернулось под руку — рогатый асирский шлем — и запустила им в незваного гостя. Но Конан еще не успел снять доспехи и потому не потрудился даже уклоняться от удара. Вместо этого он расхохотался:
— Белит, сердце мое, ты сегодня не в духе.
Шемитка стиснула кулачок и ударила им по колену. Больше всего она боялась, что киммериец заметит, как опухли веки. Глупо и унизительно проливать слезы из-за истукана, который предпочел ей ничтожную шлюху.
— Почему только я не зарезала тебя! — прошипела гневная смуглянка.
— Так из-за этого столько слез? Не стоило расстраиваться. Ты все-таки попыталась. А потом чуть не снесла мачту, — шептал киммериец, придвигаясь поближе, что требовало известной ловкости: шатер был низким, и рослому варвару пришлось согнуться в три погибели.
— Зачем ты явился? — бормотала Белит слабеющим голосом. — Мало показалось моего позора? И не воображай, что я плакала из-за тебя.
— Все женщины — ужасные лгуньи, — тихо проговорил великан, опускаясь на колени подле возлюбленной и гладя пальцем ее упрямый подбородок. — Особенно красавицы. Ты мне нравишься даже такой, как сейчас — с опухшим носиком и красными веками.
Последнее замечание было крупным просчетом. Белит сначала вонзила зубы в дерзкий палец, а потом, пользуясь недолгим замешательством киммерийца, который с криком отдернул руку, изо всех сил оттолкнула его. Варвар пошатнулся, но тут же ловко поймал запястья прекрасной противницы, опрокинул ее на бархатистый мех и слегка придавил своим телом.
— Грубый дикарь… Чурбан киммерийский, — протянул томный голос, как только губы любовников разомкнулись. — Ты переломал мне ребра этим железом.
— Так в чем же дело? Освободи меня от него, — невозмутимо отозвался Конан. — Ты так нетерпелива, любовь моя, что не дала даже снять доспехи.
Ловкие пальцы быстро развязали кожаные ремешки. Вогнутые пластины из вороненой стали были отброшены туда, где валялся шлем. За ними последовал пояс с ножнами. На темные доски легла короткая льняная туника. Время слез и споров кончилось.
— Мне нравятся такие ссоры, — заметил киммериец ленивым, сытым голосом некоторое время спустя. — Ты превзошла себя, моя тигрица…
Последние слова потонули в чудовищном грохоте. Впечатление было такое, что небо лопнуло. Конан подскочил, словно его подбросило пружиной, и вылетел наружу.
Навстречу ему по узкому проходу бежали люди. Гребцы повскакали с мест, забыв о веслах.
— Это все он! — вопил, потрясая ножом, Окуджи, который несся впереди всех. — Он нарушил запрет госпожи! Он вызвал кару богов! Смерть чужаку!
— Смерть! — вторил ему нестройный хор.
Рука Конана машинально скользнула к поясу. Кром! Меч остался в шатре, и уже нет времени кинуться за ним. Этой образине только того и надо. Стоит повернуться спиной — и получишь удар под лопатку.
Варвар надменно выпрямился и застыл, ожидая нападения. Даже безоружный и нагой, он был так грозен, что кушиты, которых увлек за собой смутьян, остановились и замерли, предоставив самозваному предводителю расправляться с киммерийцем. Окуджи уже ничто не могло удержать. Давно копившаяся злоба рвалась наружу с тем же неистовством, с каким раскаленная лава выплеснулась из жерла вулкана, который взорвался где-то в океанских глубинах и породил чудовищный гул.
Чернокожий бросился на врага. Конан быстро переместился чуть левее и шагнул навстречу противнику, выбросив вперед согнутую в локте левую руку. Предплечья — белое и черное — скрестились. Правая рука варвара мгновенно проскользнула под левую у кисти и обвилась вокруг лапищи кушита со смертоносным лезвием, поймав ее в капкан. От жесткого захвата, едва не сломавшего кость, пальцы чернокожего непроизвольно разжались и выронили нож. Толчок, подножка — и Окуджи рухнул на спину. Железное колено варвара вошло в печень врага и, казалось, вышибло из него дух. Киммериец тем не менее решил не искушать судьбу. Ухватив голову кушита двумя руками, он крутанул ее так, что позвонки хрустнули — это сломалась шея.
