Слышала я историю, как однажды зимой отца Сергия чуть было не загрызли волки. Дело было так: возвращался он поздно вечером с требы — причащал умирающую старушку. Самая распространенная треба для сельского священника, на таких приходах в основном старики, доживающие свой век, дети и внуки которых давно перебрались если не в областной центр, то хотя бы в районный. Вот стоял наш батюшка после требы на автобусной остановке (а она была не в деревне, а среди леса), ждал последнего автобуса, переминаясь с ноги на ногу. Мороз в тот вечер был особенно трескучий и все крепчал — казалось, с каждой минутой. Луна освещала бледным светом изгиб дороги и верхушки мрачных елей. А дальше все как в фильме ужасов: луна и жуткий вой вожака голодной стаи.
Батюшка спасся на крыше автобусной остановки, которую в один миг окружила голодная свора, злобно щелкая зубами. Стая исчезла так же быстро, как и появилась, едва заслышав звук приближающего автобуса.
Самым трудным для молодоженов был первый год жизни в деревне, особенно первая зимовка. Сейчас они вспоминают эти времена с улыбкой, а тогда в промерзшей избе было вовсе не до смеха. Отец Сергий говорит, что чувствовали они себя робинзонами на необитаемом острове, была одна мысль — выжить. Приехали они в Устинове в конце августа, как раз на престольный праздник своего храма. Местная администрация выделила им дом, в котором, правда, лет десять никто не жил, а если и жили, то только летом — приезжающие на практику студентки сельхозакадемии да еще какие-то ботаники. Но дом с виду был еще очень крепким и добротным, поэтому незадачливым москвичам в голову не пришло, что хорошо бы печь проверить да стены проконопатить. Отец Сергий бросился маломальски приводить церковь в порядок. За осень поставили двери, окна затянули полиэтиленом, выгребли два грузовика «культурного слоя». Под «культурным слоем» обнаружился вполне прилично сохранившийся плиточный пол. Так, за церковными хлопотами, незаметно подкатила промозглая осень с затяжными дождями и порывистыми ветрами. Вот тут молодая семья с ужасом обнаружила, что печь в доме не столько дает тепло, сколько дымит, а ветер нагло дует изо всех щелей. Местный печник вынес неутешительный вердикт: поздно печь перекладывать, придется ждать до весны — и развел руками.
Наступила первая кошмарная зима. «Было ощущение, что мы попали на северный полюс, в доме холод, в храме холод, — вспоминала матушка Катя. — От печного дыма ело глаза, першило в горле и текли слезы. Спали в пальто и валенках, вода в ведрах к утру замерзала почти полностью, а температура в доме при самой активной топке не поднималась выше десяти градусов. Безумно хотелось хоть раз нормально поспать в постели, просто без пальто и обуви. Тогда мы и научились ценить такие простые вещи, которых просто не замечаешь в обыденной жизни. Но самым тяжелым был даже не холод, а полное одиночество и отсутствие какой бы то ни было помощи или поддержки со стороны жителей. Храм стоял пустой, служили вдвоем, даже любопытные почти не заглядывали. Отец Сергий прерывал службу, что бы погреть руки над железной буржуйкой. Осипшие голоса и постоянная простуда — все, что было. Если бы не денежные переводы от родителей, то, может быть, с голоду бы в тот год загнулись».
Катина мама на дочь тогда очень обиделась — мол, как она с матерью могла так поступить, — и впервые приехала погостить через два года после рождения первой внучки.
Конечно, была вера, но об этом специально никто не говорит.
Теперь, конечно, жизнь наладилась. Храм восстанавливается, появились прихожане, дом отремонтировали, троих детей родили, бабушки из Москвы на лето приезжают, с внуками нянчатся. Правда, хозяйством Катя так и не обзавелась, огород ей из жалости прихожанки сажают. Она про себя смеется, говорит: «Увидела однажды рекламу по телевизору, как там дочка у мамы по телефону спрашивала, каким концом лук сажать. Так это про меня».
Я никак не могла понять, что же могло в их жизни произойти, что они решились вот так вдруг, неожиданно для всех окружающих, порвать с привычным образом жизни, с друзьями, с Москвой, оставить все и уехать в глухую деревню. В деревню, с которой они раньше никак не были связаны и которая, казалось, к их жизни не могла иметь никакого отношения. Я думала, что они вот так до конца своих дней проживут там, вместе состарятся, умрут и будут похоронены там же, рядом с церковью. Но я ошиблась. Год назад я узнала, что они вернулись в Москву и назад больше не собираются. Я позвонила матушке Кате, надеясь между делом узнать о причинах их столь внезапного возвращения. Но мне явно не собирались говорить всего. Матушка сказала, что старшая дочь в этом году пошла в школу, а в деревне образование никакое, школа там не школа, а жалкий «ликбез», и так далее и тому подобное. Владыка отца Сергия отпустил «домой», а на его место прислал молодого, только что закончившего Костромскую семинарию священника, с такой же молодой матушкой.
— Они из местных, молодые и энергичные, — добавила матушка Катя, — к деревне им не привыкать, да и храм мы почти отстроили, и дом.
Наверное, просто отец Сергий с матушкой Катей за все эти годы так и не смогли прижиться, как не может прижиться растение, пересаженное из чужой земли.
Хороший доход имеют настоятели больших богатых храмов. По доходности настоятеля такого храма можно сравнить с бизнесменом средней руки. То есть на евроремонт в квартире, хорошую иномарку, дачу и регулярные поездки семьи в Турцию хватит вполне.
У рядовых священников, в том числе и священников тех же богатых храмов, и настоятелей бедных храмов достаток средний, если не низкий, а таких на сегодняшний день большинство. В богатом храме рядовой священник сидит на обычной зарплате, которая потрясает убожеством, обратно пропорциональным роскоши и убранству храма. Уровень жалования штатных священнослужителей определяет приходское собрание сообразно с ежемесячными доходами храма; собранием руководит староста или сам настоятель. А поскольку финансовый директор в храме староста, то последний себя не обижает. Как говорится, первым делом самолеты, ну а священники потом… Но такая ситуация возможна только в богатых храмах, в которых староста и настоятель не бедствуют.
Надо помнить, что священник человек подневольный и жаловаться ему особенно некуда. Светский человек, еще раз повторимся, если его не устраивает уровень заработной платы или отношения с начальством, может поменять работу. Священнику поменять приход самостоятельно невозможно. В крайнем случае батюшка имеет право пожаловаться своему архиерею, но и это не всегда помогает. Архиерей может сказать — терпи, смиряйся, и все тут. Да и не принято проситься на более выгодный приход по материальным соображениям. Священник служит не ради того, чтобы кормить семью! Хочешь кормить семью — иди на работу, а не в священники. У нас был знакомый дьякон, который имел неосторожность просить своего архиерея о рукоположении в священники, так как дьяконского жалования ему не хватает на содержание семьи. Что из этого получилось, нетрудно догадаться — священства он после этого так и не дождался. Вот и вся мораль.
Но основной статьей расходов всех современных храмов в первую очередь являются отнюдь не зарплаты священнослужителям и работникам, а коммунальные платежи. Электроэнергия для современного прихода стоит столько же, сколько и для коммерческой организации. Если подсчитать средний доход среднего (не богатого) московского храма, то коммунальные платежи занимают больше половины всех доходов вместе взятых, тут уж не до жиру. Например, если среднемесячный доход в храме составляет пятьдесят тысяч рублей, то «коммуналка» обходится в тридцать шесть тысяч. А еще зарплату нужно платить — бухгалтеру, сторожам, певчим, уборщицам и прочему рабочему люду, который тоже почему-то хочет свои семьи кормить. Кроме зарплаты и коммунальных платежей существуют и бытовые расходы, как в любом хозяйстве.
Агрессивно настроенные против Церкви граждане считают священников ханжами, откровенно думая, что Церковь проповедует абсолютное нестяжание: мол, ходить надо в рубище и лаптях, а жить в коробке из-под телевизора. А уж иметь личный автомобиль — это просто криминал, все равно что торговля наркотиками и оружием.
