Почему некоторые считают, что в Церкви должно быть все бесплатно? Полный абсурд! А чем должны кормить батюшки свои многодетные семьи, во что одевать и обувать детей, платить за квартиру, школу, транспорт?…
Какова же заработная плата современных священников, и существует ли она вообще?
Зарплата существует, но крайне мизерная — не больше, чем у врачей и учителей. А если в семье много детей и жена не работает, то уровень жизни может опуститься ниже, чем у любого учителя и врача. Один мой знакомый священник, который служит в известном московском многоштатном храме (где много священников), рассказывал, что его жена всегда без денег. В кошельке у нее бывает максимум пятьсот рублей, и на питание они тратят в месяц примерно пять тысяч. И это по московским-то меркам! Единственное, что спасает от крайней нужды и нищеты — это добровольные пожертвования прихожан за требы: освящение квартир, машин, причащение больных. Эти деньги идут непосредственно священнику, на его личные нужды, если только прихожанин не оговаривает, что его пожертвование на храм, — тогда оно действительно идет на храм: утварь, облачения, стройку… В общем, чем больше треб, тем легче жить семье.
На больших приходах финансами занимаются старосты, в светском понимании это кто-то вроде финансового директора. Есть священники, которые в финансовые дела даже не вникают, другие же, наоборот, дотошно контролируют своих старост. Староста на приходе — достаточно независимая фигура. Официально староста выбирается приходским собранием. Зачастую старосту на приход назначают свыше, то есть из патриархии. Кстати, матушка не может быть старостой у мужа на приходе, дабы избежать свояченичества.
Есть священники, настолько поглощенные служением, что зачастую забывают о собственной семье, живущей подчас на грани или за пределом бедности. В таких семьях носят обноски с чужого плеча, перебиваясь, как раньше говорили, с хлеба на квас. Одна матушка рассказывала, как ей приходилось бегать по соседям и занимать рубли до получки, а батюшка об этом даже и не знал; более того, все деньги, полученные за требы, он тратил исключительно на нужды восстанавливавшегося храма, отдавая жене только официальную зарплату.
Так что аргумент, что в Церкви многое делается ради корысти, не имеет под собой основы. Этот стереотип укоренился в умах наших граждан после «Двенадцати стульев», где отец Федор оставляет службу, надевает светское платье и бросается в погоню за бриллиантами. Не стоит забывать, в какое время писалась книга Ильфа и Петрова и почему в ней описан именно такой православный священник. Конечно, Церковь заполнена не одними святыми «бескорыстцами» с нимбами и крыльями, случаются и отцы Федоры, но, поверьте, на данный момент таковых действительно меньшинство. Большинство Ее служителей думают только о духовном. А потом, зачем становиться священником в погоне за наживой, когда сейчас есть масса перспективных возможностей в бизнесе, времена-то другие. А священники в условиях нового экономического порядка живут гораздо беднее, чем раньше. В советское время священнослужители действительно жили в материальном достатке. Церквей было мало, то, что было, не восстанавливалось, почти никогда не ремонтировалось, священников тоже было мало, а прихожан на один приход было гораздо больше, чем сейчас. Среди священства в то время было больше таких, которые рассматривали свое служение как ремесло, ведь бизнеса в стране не было, а хорошо жить хотелось. Да и достойному пробиться в священники через кордон уполномоченных по делам религий было очень сложно.
Сегодня особенно тяжело живется сельским батюшкам: храм в разрухе, прихожане — пенсионеры, считающие копейки до пенсии, надежда только на огород и пожертвования от спонсоров.
В начале девяностых наша страна переживала период массового обращения к вере. Институт уполномоченных был упразднен, Церковь освобождена. И, конечно же, в то время среди новообращенных, то есть среди неофитов, стало появляться много желающих принять сан. Как правило, это были представители интеллигенции и богемы — различные деятели культуры, художники, научные сотрудники. Но поскольку эти люди не имели специального духовного образования, то рукоположиться в Москве или другом крупном городе для них было несколько затруднительно; многие и не желали оставаться в мегаполисе, а стремились в глушь и лесные дебри. Кто-то такую тенденцию называл модой. Может, это и мода, но скорее — стремление особым образом послужить Христу. Такие люди рукополагались в далеких епархиях, где их с радостью принимали местные архиереи за неимением своих кандидатов, получали полуразрушенные приходы в глухих деревнях. Самоотверженно боролись с мерзостью запустения, преодолевали бездорожье и неустроенность. С тех пор прошло не меньше десяти лет, изменились люди и времена, меньше стало максимализма и экзальтации. Многие из уехавших так и остались там служить, но кто-то вернулся в родные шумные и пыльные города.
На эту тему хочется рассказать одну историю. Конечно же, имена, географические названия и некоторые биографические детали мне пришлось изменить.
Когда-то, еще в неофитской молодости, пела я в церковном хоре. Была у нас в хоре девушка — Катя, которая очень переживала, что не получается найти жениха достойного. Когда у меня появился жених-семинарист, Катя восторгалась, что мой будущий муж станет священником, а я матушкой.
Вскоре я вышла замуж, наши пути разошлись, мы больше не виделись. Через пару лет от общих знакомых я узнала, что Катерина вышла замуж, ее муж рукоположился. Правда, живут они теперь в жуткой глуши, восстанавливают полуразрушенный храм Преображения Господня в селе Устиново. Когда-то это было большое торговое село на берегу судоходной реки. Теперь оно не столь большое и совсем не торговое, а река давно перестала быть судоходной; в советские времена по ней сплавляли лес, и дно ее теперь сплошь в топляках, делающих ее непригодной к проходу судов. Батюшке с матушкой достался храм в ужасающем состоянии — без крестов, от куполов остались одни остовы, с веселыми березками на крыше.
Как мне рассказали, через несколько лет церковь было не узнать — поставили купола, кресты заблестели золотом. Конечно, работы и по сей день еще очень много, стены все еще в лесах, иконостас не готов.
Катя познакомилась с Сергеем на своем московском приходе. Кате было тридцать лет (собственно, поэтому она и переживала, что нет у нее жениха), а Сергею тридцать пять, когда они поженились. Оба москвичи, оба единственные дети у родителей. Почему Сергий выбрал путь священства, я не знаю, а в открытую спрашивать о таких вещах как-то не принято. Знаю одно — что в Москве работал научным сотрудником в каком-то НИИ, параллельно алтарничал в том приходе, где познакомился со своей будущей супругой. Катя вообще никогда не предполагала, что жизнь сложится так, что придется жить в деревне, да еще в такой глухомани. Но от наших предположений или планов зачастую мало что зависит.
Выросла Катя под постоянной усиленной опекой мамы, которая всю жизнь тряслась над единственной и очень болезненной дочерью. Опекать дочь для матери было чем-то вроде культа, доходившего до фанатизма, даже маразма… Катя до тридцати лет, до самого своего замужества, посуду никогда не мыла, сахар в чае ей размешивала мама, а если мама забывала, то Катя и не догадывалась сделать это самостоятельно.
Поэтому, когда Катя объявила, куда она собирается последовать за своим супругом, маму чуть инфаркт не хватил. По крайней мере, сценарий с тяжелой истерикой, «скорой», обмороком и капельницами был сыгран виртуозно. Но как только маме стало «легче», Катя с мужем уехала в намеченном направлении.
К деревенской жизни оба были совершенно не приспособлены. Отец Сергий с трудом представлял, как держать топор, а для Кати топка русской печи по сложности была равносильна управлению космическим аппаратом.
Пару лет назад наши московские прихожане подарили батюшке Сергию подержанный, но вполне добротный «жигуль». Узнали, как батюшка мотается по приходу радиусом в 10 километров, собрались и сделали доброе дело.
